Хранительница врат - Цинк Мишель. Страница 20

Я с трудом подавляю желание закричать, но уверенность Димитрия вселяет в меня веру и утешение.

Я крепче вцепляюсь в седло.

— Давай же, Сарджент! Мы почти у цели! Не сдавайся!

Он и не сдается.

Чудится, он понимает мои слова — выпрямляет ноги и поднимается над водой, с усилием шагает за конем Димитрия, словно ни секунды и не мешкал. Почти сразу же уровень воды начинает понижаться, открывая сперва мои бедра, обтянутые мокрой шерстяной тканью, а потом и щиколотки. Скоро мы уже выезжаем из реки, ноги у меня не касаются воды. Димитрий ведет Сарджента к остальным членам нашего маленького отряда, что ждут в нескольких шагах от кромки воды.

— Силы небесные, Лия! — В мгновение ока Луиза оказывается на земле и мчится ко мне. Рубашка и штаны у нее такие же мокрые, как и у меня. — Как ты? Я так напугалась!

Соня подъезжает ко мне, нагибается в седле, берет мою ледяную руку в свои.

— Я уже решила, что ты вообще не собираешься переправляться!

На миг все подозрения минувшего дня отлетают прочь. На миг мы снова три подруги, какими были с тех пор, как пророчество обволокло нас саваном мрачных тайн.

Эдмунд неторопливой рысцой подъезжает к нам. На Димитрия он глядит чуть ли не с восхищением.

— Я ждал вас через два дня, не раньше. Но, скажу вам, рад, что вы подоспели уже сейчас.

Голова у меня кружится, и я лишь смутно отмечаю про себя, что Эдмунд, оказывается, знает Димитрия — и более того, ждал его. Зубы у меня стучат так громко, что этот стук перекрывает шум реки.

— Она совсем замерзла и потрясена, — говорит Димитрий.

— Тогда поехали поскорее прочь от берега. — Эдмунд переводит взгляд на гончих — те все еще стоят в воде с таким видом, словно могут в любой миг на нас кинуться. — Не нравятся мне эти твари.

Димитрий понимает тревогу Эдмунда.

— Они нас преследовать не станут, но это еще не значит, что нам ничего не грозит. Сейчас самое мудрое — разбить лагерь на ночь и собраться с силами.

Эдмунд поворачивается и едет на свое привычное место во главе нашего маленького отряда. Мы по привычке выстраиваемся в цепочку, хотя Димитрий все еще ведет Сарджента под уздцы. У меня нет сил настаивать на своей самостоятельности, да, честно говоря, я даже рада, что хотя бы на время поведет кто-то другой.

Недалеко от берега снова начинается лес. Въезжая в темную чащу, я оборачиваюсь. Гончие все так же стоят в воде, где и стояли. Их зеленые глаза ловят мой взгляд над простором текущей воды, невзирая на туманные сумерки. Эти глаза — последнее, что я вижу перед тем, как мы снова скрываемся в чащобе.

— Выпей, — Димитрий протягивает мне оловянную кружку. Он ждет со мной, пока остальные переодеваются, ведь все промокли в реке.

Я высовываю руку из-под одеяла, которым укутана, и беру у него кружку.

— Спасибо.

Чай совсем невкусный — слишком слабый, отдает соломой. За предыдущие дни пути я привыкла к нему, а после холодной реки и встречи с гончими почти не замечаю горького привкуса. Я отпиваю глоточек, обхватив кружку обеими руками, чтобы хоть немного согреть пальцы.

Димитрий усаживается на бревно рядом со мной, протягивает руки к костру, что разжег Эдмунд после того, как выбрал место для ночлега.

— Лия, ты как? — Мое имя звучит в его устах естественно, словно только так и надо.

— Да вроде ничего. Просто очень замерзла. — Я сглатываю, тщетно пытаясь изгнать из головы память о панике, одолевшей меня на реке. — Сама не знаю, что произошло. Я просто… просто не могла пошевелиться.

— Лия.

Я не хочу оборачиваться на звук своего имени, но взгляд его словно притягивает посмотреть на него. В голосе слышен приказ, ослушаться которого я не могу, хотя он мягок, точно туман, окутавший леса с приходом ночи.

— Я знаю, что произошло, — продолжает Димитрий, — и не виню тебя.

В глазах его понимание. Это смущает и — да! — злит меня. Я ставлю кружку на землю рядом с собой.

— Что вы вообще обо мне знаете? И откуда?

Лицо его смягчается.

— Я знаю про твоего брата. Знаю, что он погиб в реке, знаю, что ты была при этом.

Слезы жгут мне глаза. Я вскакиваю и неверными шагами бреду к краю лагеря, пытаясь успокоиться. Решив наконец, что могу говорить нормальным голосом, я возвращаюсь к Димитрию. Весь гнев, все разочарования минувших недель — нет, даже месяцев — сочатся из каждой поры моей кожи.

— Да что можете вы знать о моем брате? Что можете знать о его гибели и моей роли в том? — Я упираюсь обеими руками в бедра, не в силах удержать поток рвущихся с губ горьких слов. Я уже утратила счет своим вопросам, но сейчас неважно, получу ли я ответы на них. — Вы не знаете обо мне ничего! Ничего! И не имеете права! Не имеете права говорить о моем брате!

Однако, упомянув о Генри, я мгновенно теряю запал и вынуждена снова бороться с печалью, с всепоглощающим вселенским отчаянием, что едва не заставило меня перед отъездом в Лондон броситься с утеса в Берчвуде. Я стою перед Димитрием, все так же упираясь руками в бока, часто и с трудом дыша.

Он встает и подходит ко мне. Близко. Слишком близко.

Слова его окрашены нежностью.

— Я знаю больше, чем ты думаешь. О пророчестве. О твоей жизни до Лондона. О тебе, Лия.

На миг мне кажется, что я пропаду в этих глазах. Утону в этом бездонном море, и никогда не захочу искать дорогу назад. Но потом до меня доходит смысл его слов: «Я знаю больше, чем ты думаешь. О пророчестве…»

Пророчество. Он знает о пророчестве!

— Погодите! — Я делаю шаг назад, тяжело дыша, хотя сейчас уже скорее от растерянности, чем от гнева. — Оттуда вы знаете о пророчестве? Да кто вы такой?

14

Димитрий ерошит черные волосы и на миг кажется совсем мальчишкой. Потом он суровеет и показывает мне на упавшее бревно рядом.

— Пожалуй, тебе лучше присесть.

— Перед тем, как садиться, я, с вашего разрешения, хотела бы все же узнать, кто вы такой. — Я складываю руки на груди.

Он усмехается, и я бросаю на него суровый взор, пытаясь прекратить это неуместное веселье. Однако безрезультатно.

Отсмеявшись, он вздыхает.

— Если я заверю, что я на вашей стороне и нахожусь здесь лишь затем, чтобы защитить вас, ты присядешь и позволишь все объяснить?

Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь отыскать там злобу или лживость, но читаю лишь честность.

Кивнув, я сажусь. В конце концов, он спас меня от гончих. И хотя мне еще не выдалось возможности поговорить с Эдмундом, ясно, что они с Димитрием знакомы.

Димитрий опускается рядом со мной. Несколько мгновений он смотрит в костер, а потом начинает:

— Мне вообще не полагается здесь находиться. Я… пересек границы, чтобы попасть сюда. Священные границы, кои нельзя нарушать.

Я устала и замерзла, но пытаюсь подавить досаду.

— Почему бы вам не рассказать мне всю правду?

Он кивает. Глаза наши встречаются.

— Я член Совета Григори.

— Григори? Но я думала, Совет Григори призван создавать и хранить законы Иномирий.

— Так оно и есть, — просто отвечает он.

— Тогда почему вы здесь?

— Я был послан присматривать за тобой, пока ты ищешь недостающие страницы и ключи к пророчеству.

— Присматривать за мной? Вы имеете в виду — защищать меня?

Он глубоко вздыхает.

— Не совсем.

Я встревожена.

— Может, тогда объясните в точности, для чего вас послали?

— Чтобы удостовериться в том, что ты не используешь в поисках запретную магию.

Он произносит это единым духом, и я с запозданием осознаю, почему ему понадобилось столь длинное вступление.

— Вас послали шпионить за мной?

Ему хватает совести хотя бы покраснеть.

— Лия, пойми, пророчество существует уже много веков, но никогда еще не было столь близко к исполнению. Никогда еще в Иномирьях не верили, что конец и в самом деле не за горами. Что Самуил может воцариться в этом мире и, возможно, в том тоже. Мы, как никто иной, хотим, чтобы пророчество завершилось, хотим увидеть покой в Иномирьях. Но события… вырвались из-под контроля, кто-то должен следить за ситуацией. Это всегда было задачей Совета Григори.