Хранительница врат - Цинк Мишель. Страница 25

С губ его срывается глубокий вздох. Димитрий притягивает меня на землю, подсовывает мне под голову скомканное одеяло. Руки его блуждают по всему моему телу, над одеждой, и почему-то это вовсе не кажется плохим или неправильным. Не кажется скандальным и неприличным.

Мы осыпаем друг друга поцелуями, от самых нежных до таких страстных, что у меня прерывается дыхание, а Димитрию приходится отстраниться, чтобы прийти в себя. Наконец, словно по безмолвному сигналу мы оба останавливаемся. Мы лежим, крепко прижавшись друг к другу. Хорошо, что Эдмунд на другом конце лагеря.

Я ничуть не устала. Напротив, кровь струится по жилам с новым жаром. Внезапно меня захлестывает уверенность в своих силах, в том, что я смогу избыть пророчество раз и навсегда. Вместе с тем я ощущаю поразительный, неизмеримый покой, как будто бы в первый раз за почти год я оказалась именно там, где мне самое место.

— Лия, отдай мне медальон. — Луиза стоит надо мной, протянув руку.

Я вздыхаю.

— Луиза, не могу, никак не могу.

— Но, Лия… — Она почти сердится. — Погляди на себя! Ты совершенно без сил!

Я смеюсь, потому что ее наблюдение и в самом деле смешно.

— Луиза, ничуть не сомневаюсь, что выгляжу не лучшим образом. Но, честно говоря, меня это меньше всего заботит.

Это совершеннейшая правда. Я ужасно выгляжу, глаза режет от недосыпания, волосы спутались. Но у меня нет сил переживать за внешний вид.

Луиза смотрит на меня, прищурившись.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Тебе нельзя и дальше не спать. Опасно ехать верхом в таком состоянии.

— Поэтому Димитрий и настоял на том, чтобы я ехала вместе с ним. Не бойся, я не врежусь в дерево, если ты об этом.

— Не об этом. Сама знаешь. — Она опускается на землю рядом со мной. — Я волнуюсь за тебя. Отдай мне медальон, всего на несколько часов… За это время ты отдохнешь и спокойно завершишь путь. Я готова на это ради тебя, Лия. Правда.

Я с трудом нахожу в себе силы улыбнуться ей, но все-таки улыбаюсь и протягиваю руку.

— Я знаю. И благодарна тебе, Луиза. Но ты уверена, что медальон будет в безопасности? Что он не отыщет путь на мое запястье, чтобы Самуил мог использовать меня, как Врата?

Лоб ее прорезает маленькая морщинка. Я знаю — Луизе очень хочется пообещать мне это. Хочется дать слово — и сдержать его. Однако никто из нас не удивлен, что она не в состоянии этого сделать.

— Нет. Обещать не могу. Могу только попытаться.

— Луиза, этого недостаточно, но я очень благодарна, что ты хочешь помочь. Правда. — Я качаю головой. — Медальон принадлежит мне. Пока все не закончится, он не покинет моей руки. Во всяком случае, по моей воле. Я справлюсь. Как-нибудь, да справлюсь.

Она кивает и протягивает мне кружку.

— Тогда выпей. Тебе понадобится.

Я беру теплую кружку и осторожно отпиваю немного. Кофе горчит, и я надеюсь, что жуткий вкус отобьет мне сон хотя бы на первую часть сегодняшнего пути. Я допиваю кофе как раз вовремя — Эдмунд уже ведет лошадей.

Луиза направляется к своему скакуну, а я иду на поиски Димитрия. Не успеваю я пройти и полпути к остальным, как он появляется верхом на своем великолепном жеребце.

— Готова?

Я киваю, не доверяя голосу. Даже уставший, как я, Димитрий безумно красив.

Он спрыгивает наземь, держась за луку седла.

— Ты первая.

Только сейчас до меня доходит, что я не скакала вместе с кем-нибудь с самого детства, когда меня катал отец.

— Но… но как я… То есть, как мы тут вдвоем поместимся? — Я стараюсь подавить нарастающее смущение, но чувствую, как щеки заливает горячий румянец.

Димитрий лукаво улыбается.

— Проще простого. Ты садись впереди, а я поеду сзади. — Он наклоняется ко мне, так близко, что я ощущаю запах мятной зубной пасты. Во рту у меня пересыхает. — Надеюсь, ты не возражаешь?

Я вздергиваю подбородок.

— Нисколько. — Вставив ногу в стремя, я, в свою очередь, лукаво смотрю на Димитрия. — Напротив, звучит очень даже заманчиво.

Садясь в седло, я ловлю восхищенную улыбку Димитрия, и вот он уже сидит у меня за спиной, обхватив ногами мои бедра, а руками держа поводья по обе стороны от меня. По мне пробегает дрожь — от головы до кончиков ног.

Мы встаем за всеми остальными. Соня очень долго пристально смотрит на меня. Я жду, что она снова примется звать меня, просить, умолять, но она молчит. Она вообще какая-то притихшая и вялая — должно быть, поэтому сегодня меня и не пытаются ограждать от нее, как ограждали вчера. Наверное, следовало бы испытывать облегчение оттого, что она молчит, но я никак не могу забыть ледяные голубые глаза и безразлично-насмешливый взгляд подруги.

Выстроившись рядком и проверив напоследок, не забыто ли что, мы направляемся дальше. Сегодня мы едем медленнее, потому что приходится вести в поводу наших с Соней коней. Тем больше мне остается времени размышлять, разумно ли я поступила, решив ехать на одном коне с Димитрием.

Это приятно. Вот в том-то вся и проблема. Сиди я сама по себе, мне бы волей-неволей приходилось держаться настороже, следить за дорогой, за спутниками. А так я провожу весь день в полудреме, то выплывая из забытья, то снова погружаясь в него, а туман в лесу тем временем становится все гуще, покуда не обволакивает нас непроницаемым саваном, почти не пропуская света.

Солнце исчезло, и теперь невозможно сказать, который час — день или вечер. Я не хочу беспокоить Димитрия вопросами. Да и в конце концов, какая разница? Нам все равно продолжать путь, пока не доберемся до моря, по которому нас отвезут в Алтус. И пока мы не доберемся туда, мне спать нельзя.

Впервые за много часов я совсем не ощущаю сонливости. А все из-за Генри. Он стоит вдалеке, в лесу, среди деревьев. Я запросто могла бы никого не заметить — когда бы речь шла о ком-то другом, не о моем брате. Его я разгляжу и за миллионом листьев, миллионом ветвей, миллионом деревьев. Разгляжу и найду дорогу к нему.

Я бросаю взгляд на маленькую речушку, где остальные поят лошадей. Подсознательно я жду, что если снова посмотрю на Генри, его там уже не будет. Но нет, он стоит там же, где стоял секунду назад, приложив палец к губам в знак того, что надо хранить молчание. А потом манит меня рукой, зовет к себе.

Я опять гляжу на остальных членов нашего маленького отряда, все еще занятых лошадьми и прочими предотъездными личными делами. Если отойти на минутку, никто меня не хватится, а упустить такую возможность я никак не могу. Возможность поговорить с братом — впервые после его смерти.

Я шагаю к деревьям по краю прогалинки и без колебаний вступаю в густую тень леса. Заметив мое приближение, Генри разворачивается и идет вглубь чащи. Я ничуть не удивлена, что он может ходить. Смерть освободила его от бесполезных ног и от неизменного инвалидного кресла.

Голос брата плывет ко мне из тумана.

— Лия! Иди сюда, Лия! Я должен с тобой поговорить.

Я тихонько окликаю его, не желая, чтобы остальные заметили мою отлучку.

— Я только на минуточку, Генри! Меня ждут.

Он скрывается за деревьями, но голос его еще слышен.

— Конечно, Лия. Поговорим минутку, не дольше. Ты вернешься вовремя.

Я иду все дальше в лес, добираюсь до дерева, у которого последний раз видела брата. Сперва я думаю, что это лишь обман зрения, порожденный усталостью, потому что Генри там нет. Но потом я вижу его: он сидит справа от меня, на стволе упавшего дерева.

— Генри! — только и могу выговорить я, боясь, что он исчезнет, если я слишком громко растревожу лесную тишину.

Он улыбается.

— Лия. Садись, посиди со мной.

Голос у него точно такой же, как всегда, — и мне ничуть не страшно видеть его здесь, в моем собственном мире. Дары Иномирий и пророчества неизмеримы и не всегда предсказуемы. После всего что я видела, меня трудно удивить.

Подойдя к нему, я сажусь на бревно рядом, заглядываю ему в глаза — они такие же темные и бесконечные, какими я помню их. Глаза моего отца, теплые, выразительные. На миг меня захлестывает столь острое горе, что даже вдохнуть невозможно.