Сага о живых и мертвых - Валин Юрий Павлович. Страница 4

Ладони парня легли на талию. Губы скользнули по щеке. Зашептал в ухо:

— Рата, поехали, а? Весело будет. Мы с тобой ловкие, толковые. Неужто не заработаем? Поехали. Я тебе мир покажу. Что тебе тот склад? Разбогатеть думаешь? Убегай, чего ждать-то. Я тебя защищать буду. И любить.

— Прямо сейчас и начнешь?

Руки у жонглера были крепкими, приподнял за бедра, притиснул к стене, губы искали губы:

— А чего же и не сейчас? Да ты не бойся, Белочка. Я нежный. Больно не сделаю.

Ой, уморил. Эко его на невинность распалило. Простофиля.

Рата зачем-то ответила на поцелуй. Нет, не нравится. Вот хоть что делай, не нравится. Даже когда в шею лобзал, приятнее было. Должно быть, запах у него не такой. Симпатичный парень, ловкий и на лицо приятный. Льстит тебе, островитянке невзрачной, внимание красавчика-лицедея. Льстит, чего уж скрывать. Знаешь, что солидные дамы до Билле весьма падки, иной раз, в гости в хороший дом заглянув, парень куда больше чем за выступление с ножами и факелами ухитряется принести. Но пахнет он все-таки не так.

Рата уперлась в мускулистую грудь:

— Ой, ты мне голову кружишь! Нельзя же так. С ума сошел? Люди кругом, и бежать мне нужно. Хозяйка рассердится.

— Хозяйка? — Билле хрипловато рассмеялся. — У вольных девушек хозяек не бывает.

— Да иди ты в задницу!

Пытался удержать, но Рата вывернулась из цепких объятий.

— Чего встал? Иди-иди, тебя в «Большой кружке» ждут. А мне домой пора.

С места не двинулся, только губы облизал. Взгляд жадный, дурной. Штаны, когда-то ярко-желтые, подогнанные по фигуре, в определенном месте похабно натянулись. И правда, здорово его распалило.

Рате стало смешно. Видали мы мужчин и погрознее. Приберег бы ты, виртуоз-жонглер, свои достоинства для дамочек с полновесным серебром. Дурочка-ученица все равно в восторг не придет. Не интересно ей такое.

— Да чего встал-то?

Продолжать не полез. Визгу не хочет, — тропка вдоль Старой стены хоть и малолюдная, но не глушь какая-нибудь. Да и про ножичек, что приказчица недоученная в рукаве таскает, Билле помнит. Еще поцарапает сдуру девчонка.

— Увидимся, Белка.

Упруго, не оглядываясь, зашагал по тропинке. И не мешает ему ничего споро шагать. Это хорошо — значит, остывает жонглер горячий.

Рата чуть расслабилась и пошла вдоль стены. Морщила нос. Кто б объяснил, зачем целовалась? Оно, конечно, любопытно, но сколько ж можно глупости пробовать? Не для знаменитой сочинительницы слюнявые поцелуйчики. И опять он Белкой [1] назвал. Сама виновата, сболтнула как-то в лицедейской компании. Вроде ничего особенного, да кто ж знал, что из чужих уст слышать старую кличку так тяжко? Как кремешком по сердцу. Может, полсотни себе за старую глупость накинуть? Если по справедливости?

Рата подозрительно огляделась и остановилась под самым высоким местом стены. Когда-то здесь возвышалась башня. Собственно, и сейчас ее остов никуда не делся. Ныне вход засыпан камнями, тесаные блоки-ступеньки, ведущие на стену, давно растащили хозяйственные глорцы. Просто высокая стена неровного ракушечника, из которого сложено большинство укреплений и домов города. Еще раз оглядевшись, Рата подоткнула подол юбки и, двумя прыжками преодолев груду обломков, полезла на стену. Карабкалась девчонка резво — руки и ноги мгновенно находили щели между камнями, и легкая фигурка словно взбегала по отвесной стене. Путь был знакомый, — Рата не раз штурмовала древнюю стену.

Дурацкую привычку взбираться туда, куда взбираться нельзя, Рата приобрела еще в детстве на родном Редро. Вот там было, где полазить! Сколько девочка себя помнила, ее всегда стаскивали с головокружительных скальных круч. Бывало, и воспитывали не на шутку. Собственно, если Син узнает, может и действительно шкуру спустить. До сих пор дальше страшных угроз и десятка несерьезных затрещин дело не шло.

Рата перевалилась животом на узкий гребень стены и перевела дух. Вот так — белка мы или не белка? Под ногами оставалась стена высотой в десяток человеческих ростов. Голова свешивалась в пустой квадратный провал-колодец башни. Оба башенных перекрытия давно обвалились, из смутной тени ощутимо несло падалью. Днем Рата здесь бывала редко, но когда вниз падал солнечный свет, среди камней удавалось разглядеть кости. Исследовать заваленную башню было бы интересно, но уж слишком башня изнутри напоминала колодец. Нырнешь — не вынырнешь.

Отдуваясь, Рата поднялась на ноги, перебралась с башни на гребень стены. Прошлась вдоль осыпавшихся зубцов. Смотреть на верхушки платанов, шелестящие у ног, было здорово. Порт отсюда видно плохо, но и порт и кварталы у Краснохолмской дороги Рата отлично знала и так — в первые дни о-го-го, как с поручениями пришлось побегать. Ученица остановилась на относительно ровной площадке. Легкий ветерок с выгоревших холмов сушил пот на лбу. Когда это лето кончится? На Редро такой жарищи сроду не бывало. Ладно, время поджимает.

Рата приняла упор лежа и в два приема выполнила сотню «воспитаний». Кряхтя, села на камень и свесила ноги вниз. По тропинке, громко разговаривая, прошли двое плотников. Один нес длинную пилу. Надо думать, в Ткацком квартале работали. Наблюдательница усмехнулась в затылки рабочим. Вот так бывает, — сидишь на самом виду, а тебя никто не видит. Лишь листва платанов о своем тысячей языков шелестит.

Еще полусотня отжиманий. Рата с трудом села. Руки дрожали, стена опасно покачивалась, — это конечно, только кажется. Ничего, зато на сердце полегчало, — считай на вечер из «воспитаний» всего треть и осталась.

Спускаясь по стене, — здесь камни лежали удобно, почти лестницей, Рата вспоминала, как первый раз пришлось поклоны лежачие бить, себя воспитывать. Тогда Леди научила-заставила. Нет, «научила-заставила» сказать неправильно. Скальд должен правильно вещать — «постичь помогла, к истине тропу приоткрыла». На самом деле, рявкнула тогда Леди — «Упор лежа! Двадцать раз отжаться. Время пошло!» Пыхтела тогда Рата, ручонки слабенькие были, обида детская душила, слезы капали. Только Леди попробуй ослушаться — руки у нее железные, пару раз за ухо брала — хуже клещей. Да что за ухо — у нее голос такой: чуть повысит — взрослые воины, как мышки дрессированные, шнырять начинают. Вот о ком сагу бы сложить, да нельзя. 

Хм. Рата спрыгнула на землю.

Да, далеко они все ушли. И Леди, и одноглазый Хитрец, и многомудрый селк Сиге. И Дурень с ними сгинул.

Тьфу! О чем не подумаешь, мысли туда же сворачивают. А между прочим, торопиться нужно.

К морю Рата не пошла. Все равно не успеть, да и не любила ученица-приказчица купаться в соленой воде. О себе юная госпожа Белка всегда оставалась мнения довольно высокого, но знала за собой один изьянчик. Боялась глубины Рата. Плавать умела, но страх ноги-руки жутко сковывал. Здесь, в Глоре, само собой, никому не признаешься. Привыкли они здесь на песчаных пляжах плескаться, веселиться. Вот на Редро девчонку бы поняли. Там знали: умеешь плавать или нет, а в море твоей жизнью только боги владеют. Захотят — жить оставят, не захотят — к себе заберут. Вот Рату как-то и поманили к себе боги. Тяжкий оказался путь: тонула, тонула, и все никак мученья не кончались, все дальше уводила зеленая тьма, темнела, темнела, пока густотой соленой в горло не хлынула.… Утонула тогда Рата, захлебнулась, да не до конца. В тот день Дурень соплячку из глубины к солнцу и дыму горящих драккаров вытолкнул. Ох, славный денек был, в жизни не забыть.

Вспоминать было и стыдно, и приятно. Вытащил Дурень, хотя за мальчишку принял. Ну разве была она тогда похожа на мальчишку? В парчовом платье, с восемью торчащими мокрыми косицами, в побрякушках дорогих? Краска да помада по лицу текли, — кукла жуткая. Ой, до сих пор стыдно.