Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 2 - Лузина Лада (Кучерова Владислава). Страница 4

– А вас? – показала зубы Землепотрясная Даша.

– И меня, – рыжая товарищ засмеялась. Ей явно понравилась Дашина реплика. – Нас всех. И Женю, и Фиру, и Лару. Она даже родилась 1 мая на Вальпургиеву ночь. И такая красавица… Вы слыхали, что именно Ларочка Райслер поднялась на крейсер «Аврора» и приказала дать залп к началу октябрьского восстания?

– Восстание начала… Ларочка Райслер? – Чуб опустила удивленное слово «какая-то».

– Вы ж ее знаете.

– Откуда?

– Она обожает ваши стихи. Говорит, они помогли ей прояснить смысл ее жизни. Она даже писала вам письма.

– Не знаю… Мне столько баб пишет. Я не читаю, – ощерилась и отодвинулась Чуб. – При чем тут вообще мои стихи к революции?

– Я только хотела сказать, что теперь всех нас зовут ведьмами. И не без оснований! – товарищ Роза внезапно засмеялась, запрокинув голову, кривой шрам на ее шее изогнулся в ухмылке. – И вас, и Лару, и Шуру. А товарищ Роза во-още назвала себя Демоном.

«Во-още» рыжая произнесла, точно копируя Дашину интонацию.

– Роза – это вы о себе? – угрюмо спросила та.

– Роза Землячка. У нас в революции сплошные Розы… Она, я, Люксембург. А у роз есть шипы. Землячка ведь и ваша землячка. Вы тоже родом из Киева? – товарищ опрокинула второй стакан и помрачнела лицом. – Не нравится мне ваш Город. Видно, для ведьм здесь слишком много церквей, – опять засмеялась она. – Однажды мы снесем их все! Правильно товарищ Евгения Бош в 1917 году перенесла правительство в Харьков…

– Бош? – где-то Чуб слышала это имя, и не только в магазине бытовой техники.

– Глава первого советского правительства Украины, – отчеканила Роза.

– Наше первое правительство возглавила женщина?

– Так вы из-за границы, – сделала вывод товарищ. – Иначе бы вы не могли не слышать про Женечку Бош. Она же – легенда. Символ революции в ваших краях. Как Шурочка в Петербурге… Не зря говорят: в стране только два настоящих революционера – товарищ Ленин и товарищ Коллонтай. Что б он без нее делал…

– И что бы он делал? – Даша помнила, что жена Ленина носила другую фамилию. Но что Ленин делал с Шурой за спиной у жены и делал ли что-то – так далеко ее исторические познания не распространялись.

– Ничего. Ничего без нее бы не вышло… Вы сами знаете, Шура тоже уважает ваши стихи. И товарищ Роза Землячка. А я…

Товарищ Роза №3 замолчала. На небольшой эстраде кофейни крупноносый молодой человек, вскользь просветивший Чуб по поводу морковного чая, как раз читал свое стихотворение:

– Поэты, – презрительно протянула товарищ Роза, – самый хлипкий из всех материалов. Можно сломать двумя пальцами. Хотите правду? За ваши стишки я б вас расстреляла как контру. Но вы ведь не поэтесса… Вы – авиатор! Я видела вас в небе. Вы – лучшая. Вы ничего не боитесь. Я всегда хотела быть такою, как вы… Понять, что вы чувствуете там, – она подняла палец вверх. – На вершок от смерти. Вы хотели пойти в театр… Так приходите лучше сегодня ко мне. У меня – настоящий театр. Революционный! Вы увидите незабываемое зрелище. Придете?

– Так вы режиссер, – властные повадки товарища Розы разъяснились. – А красивые парни у вас там имеются?

– Для вас найдем самых красивых. Вы каких предпочитаете? Блондинов, брюнетов?

– Они у вас, верно, покладистые, – понимающе осклабилась Чуб.

– Покладистей не бывает, – проявила ответное понимание Роза. – А знаете, у меня в театре на стене висит ваш портрет. Если бы я не была большевчикой, я б сказала, что боготворю вас… Возьмите адрес, – женщина быстро написала на салфетке «Розы, 13». – Мне нужно идти. Я буду вас ждать. Вы поймете – мы с вами похожи…

Глава восемнадцатая,

в которой гремит гром

Проходя сквозь площадь Льва Толстого, Катя помянула горьким вздохом отменный жилой дом Городецкого, лишившийся за столетие декора. Теперь № 25 стоял полуголый – мало отличимый от большинства безликих киевских зданий.

Киев лишился лица.

Свернув на Большую Васильковскую, г-жа Дображанская сделала еще три десятка шагов и, скользнув в хорошо известный ей по ХХI веку антикварный салон «Модерн», оказалась прямо у цели – горделиво возвышавшегося у входа массивного символа сего заведения – дивана в стиле Модерн с высокой спинкой в виде каштановой короны.

– Екатерина Михайловна, – немедленно бросился к Кате директор салона Виктор Арнольдович, элегантно-седовласый, с холеным лицом, теплой улыбкой и прохладными глазами. – Как я рад вас видеть!..

На памяти Кати они расстались при весьма безрадостных обстоятельствах, но может ли она доверять своей памяти, Катерина больше не знала, потому предпочла не поднимать эту тему. Вдруг в числе иных изменений они видоизменили и это?

– Да-с, да-с, дорогая и драгоценнейшая наша покупательница, – усугубил антиквар свои заверения в совершеннейшем к Кате почтении.

Старорежимная речь его показалась Дображанской нелепо искусственной – как новые вещи, неумело подделывающиеся под старину.

– Есть несколько прелестных вещиц, как раз по вашему вкусу, – Виктор Арнольдович махнул рукой вправо.

Но Катя невольно взглянула налево, туда, где на полке шкафа-витрины возвышалась премилая лампа.

– О! Ар Нуво, – вкусно щелкнул языком директор, нимало не расстроенный левизной Катиный взглядов. – Или, как говорят в Австрии и на западной Украине, Сецессион. Он же Югендштиль, Тиффани, стиль Либерти, – иностранные словечки сыпались из его рта леденцами – одно слаще другого (каждое равнялось очередному нулю в ценнике!). – Или просто Модерн. Конечно же, вы с вашим отменным чутьем не могли не заметить эту редчайшую вещь… Это Иосиф Маршак. Наш киевский Фаберже.

– Знаю. Я недавно почти такую купила. Еле дождалась, пока их начали выпускать…

– Вы ошибаетесь, – мягко промурчал директор, – это 1913 год.

– Ну да, ну да… – не стала спорить с ним Катя. – Пожалуй, возьму, для пары, – решительно подсластила атмосферу она, равнодушно скользнув взором по ценнику.

– Если вас интересует Маршак, позвольте показать вам еще одну изящную штучку, – в руках директора словно по волшебству появилась атласная красная подушка, на коей возлежал серебряный кулон-модерн – сплетенный в символический узел серебряный чертополох, очень похожий на множество лепных завитков, виденных Катей сегодня.

– Беру, – Дображанская даже не стала спрашивать, сколько он стоит. Просто сгребла штучку с атласа, положила в нагрудный карман и перешла к делу. – Однако я пришла к вам не за этим. Меня интересует ваш диван.

– Но, драгоценнейшая Катерина Михайловна, – почти испуганно прожурчал директор, – ведь вам преотлично известно, что он не продается. Это, можно сказать, эмблема нашего заведения…

– Собственно, – успокоила его Катя, внимательно рассматривая изукрашенную каштанами спинку дивана, – меня интересует не приобретение. Скорее, его происхождение… Из того, как вы им дорожите, я позволила себе предположить, что он имеет для вас особую ценность.

– И вы не ошиблись! – возрадовался такому повороту директор. – Смею заверить, происхождение его прелюбопытное. Не далее чем вчера ко мне приезжали с телевидения, как раз по поводу этого предмета. В 1917 году диван этот изволил стоять в кабинете самого профессора Ивана Сикорского. Нашего киевского Фрейда…

– Фрейда? – не поняла параллели Катя.

– Ах да, у вас же нет детей, – сыскал ей оправданье Виктор Арнольдович. – Иначе, я не сомневаюсь, вы бы не только знали, но и использовали методику нашего всемирно известного Нобелевского лауреата.

«Всемирно известного?.. Нобелевского лауреата?» – вновь переспросила Катя уже про себя.