По ту сторону рассвета - Чигиринская Ольга Александровна. Страница 20

Выбравшись, Берен постарался привести все в первобытный вид, чтобы при беглом наружном осмотре не сразу заметили неправильно лежащий мох. Вечная задача: действовать бесшумно и быстро.

После этого, стараясь, чтобы дуб все время находился между ним и наблюдателем (а этот эльф в последнее время стал беспечен и редко менял точки наблюдения — потому-то Берен и выбрал для побега его стражу, вторую половину ночи), он пополз по траве к опушке, и, лишь оказавшись под защитой кустов и деревьев, встал, развернулся и побежал к реке, к броду.

Он бежал бесшумно, но не боялся оставлять следы. Сейчас этого не стоило бояться. Осторожно войдя в воду — не шуметь! — он перешел на другой берег и побежал в чащу, опять же не заботясь о следах — на песке остались два превосходных отпечатка босых ног.

Но, пробежав пятьсот шагов, он остановился и вернулся назад — на этот раз медленно, очень осторожно, не оставляя следов — и снова вошел в реку, по пути прихватив сухую корягу.

Плавать он, подобно многим горцам, не умел — никак не получалось заставить себя поверить, что он легче воды. Коряга должна была помочь ему удержаться на плаву и заодно — обмануть возможного случайного свидетеля. Ну, коряга себе и коряга. Ну, плывет себе и плывет…

Хотя бы пол-лиги — а там можно снова бежать. Вражья сила, а как же замерять расстояние по реке? С какой скоростью течет Эсгалдуин?

В отличие от того ручья, в котором Берен купался в первый день, вода здесь была холодной. Конечно, не настолько, чтобы замерзнуть насмерть — вспомнилась охота за орками в Топях Сереха — но час неподвижного пребывания в ней дался недешево. Выбравшись на берег, он сжимал зубы, чтобы не клацать челюстями на весь лес. Бежать. Бег согреет.

Только сейчас он сообразил, что единственные его сведения о доме Лютиэн — это что он в двух лигах ниже по течению. Как далеко от берега — неизвестно. Он запросто может промахнуться.

И все же он бежал.

Туман густел по мере приближения к земле — а звезды, если поднять голову, видны были ясно. Древние деревья, огромные, как скалы, обступали со всех сторон. Рассветет довольно скоро, отметил он, и его хватятся. Будут искать и найдут — чтобы здесь да не нашли? Все равно. То, что вело его, было сродни одержимости: он должен сказать Лютиэн все в открытую, и услышать ее ответ, а там пусть будет что будет.

Услышав песню, он остановился, оглядываясь. Где? На север.

Туман опустился — теперь он шел в нем по пояс, потом — по колено, вверх по склону большого, пологого, заросшего ивами и ольхами холма — пока не вышел из тумана. Песня звучала где-то ближе к вершине, и он знал, что там будет — поляна в серебристой траве, и танец в звездных лучах…

Лютиэн пела и смеялась, смеялась и пела.

Берен шел к ней.

Это говорили река и деревья и травы: к ней идет Гость, дух которого пылает огнем. И песней она благодарила траву, деревья и реку. Просила нести его плавно и быстро, не прибивая к берегам и не затаскивая в водовороты, просила не хлестать его ветками по лицу и не подставлять корни под ноги, просила не прятать тропы…

Сердце ее билось все чаще, она уже слышала, что он близко — сам он шел почти бесшумно, как эльф, но лес пел о его приближении. И она замолчала, когда он вышел на поляну — мокрый, разгоряченный бегом, в облепившей тело одежде.

— Тинувиэль, — сказал он, не прибавляя «госпожа». Сказал тихо-тихо, но она услышала. — Я пришел. Я сбежал из-под стражи, чтобы вернуть себе кое-что. Что ты унесла, уходя.

— Что же это, Берен? Я с радостью верну, если ты скажешь.

— Мой покой, королевна. Ты унесла мой покой. Сжалься, Соловушка, верни его.

— Хорошо, — ответила Лютиэн. — Но пусть это будет честный обмен, Берен, сын Барахира. Верни и ты мне мой покой.

— Тогда пусть каждый скажет, что у него на уме и на душе, а другой — выслушает и примет.

Лютиэн кивнула.

— Слушай. Я люблю тебя, Соловушка. Ты мне дороже жизни. Я хочу просить твоей руки у короля Тингола, твоего отца, если ты дашь на то свое согласие. Я много думал — и понял, что должен сказать это тебе, а там — будь что будет. Мне все равно, что там предсказано, без тебя я никогда не буду счастлив. Я люблю тебя. Я мечтаю разделить с тобой свою жизнь. Мечтаю обнять, коснуться губами твоих губ. Мечтаю… зачем скрывать — мечтаю познать тебя как мужчина познает женщину. Хочу, чтобы у нас были дети. Я прошу тебя разделить со мной мою жизнь — столько, сколько отпустит мне Единый, быть вместе и в радости и в горе — и заранее хочу предупредить, что горя, пожалуй, будет побольше, и намного. А теперь отвечай — согласна ты стать моей женой или нет? Я приму любой ответ, но сейчас и здесь. Времени на раздумья у тебя нет.

— Оно мне не нужно, Берен. Я люблю тебя и согласна разделить с тобой одну судьбу на двоих. Проклятый или благословенный — ты тот, на чей зов откликнулось мое сердце. По обычаям эльдар это значит, что ты — мой муж, и любить тебя мне суждено. А человеческих обычаев я не знаю.

С колотящимся сердцем Берен сделал шаг вперед, обнял деву за талию и прижал к себе, осторожно касаясь немеющими губами лба, висков, бровей. Потом губы их встретились… Платье на груди Лютиэн промокло, соприкасаясь с его рубашкой. Влажные волосы щекотали ей запястья, а ладони, когда она ласкала его лицо, покалывала щетина, какой не бывает у эльфов.

Он целовал ее словно впервые в жизни. Словно последний раз в жизни. Прежде он представления не имел о том, что так бывает. То, первоначальное вожделение, которое он испытывал в первый день, уже давно… нет, не исчезло, а было полностью поглощено иным, более мощным чувством — так огонь поглощает огонь. Теперь же и этот огонь был поглощен каким-то новым, более мощным и чистым пламенем — и в его пожаре вся скверна человеческой души сначала обнажалась, а потом мгновенно выгорала, не оставляя по себе даже пепла. Имени этому новому пламени он не мог назвать, но прочел его в глазах Лютиэн, и понял, что всю жизнь ошибался, называя этим именем другие вещи: мальчишескую одержимость первым зовом пробудившейся мужественности, неизреченную тоску изгнанника-одиночки по ласке и теплу, восхищение поющей полубогиней и голод плоти, преклонение перед величием ума и души… Ничто из этого не исчезло, но все очистилось, преобразилось и заняло свои, а не чужие места в мыслях и памяти; Береном же владела любовь — чистая и свободная.

Как долго они стояли там, на холме, обнявшись, пока он переживал это очищение — неизвестно. Наверное, недолго, потому что он не успел продрогнуть.

— Идем, — сказала Лютиэн, — ты можешь замерзнуть…

Не отпуская ее руки, словно боясь опять потерять, он побежал за ней.

Ивовая Усадьба находилась совсем недалеко — маленький домик на берегу реки, почти над самым обрывом: флет, навес и одна комната с очагом. В бронзовой печурке тлели угли; Лютиэн подбросила дров.

— Сними свою одежду. Она вся мокрая. Возьми вот это, — она протянула свернутый диргол. Не говоря ни слова, он сбросил одежду, взял со скамьи простой плащ и обернулся им. Он подчинялся ей сейчас легко и свободно. К нему словно бы вернулась невинность, хотя он ничего не забыл: память сейчас была ясной как никогда.

Она расстелила его одежду на лавке у очага. Они сели у огня, по разные стороны.

— Я люблю тебя, — сказала она. — И буду твоей. По эльфийским обычаям никто не может встать между женщиной и ее избранником, но знай: ее семья имеет право его не принять. И знай еще вот что: так или иначе ты сегодня вмешался в рок Дориата. Отныне судьба Огражденного Королевства зависит от тебя.

— Я клянусь, — сказал Берен. — Что через меня зло в Дориат не войдет. Но значат ли твои слова, что тебе придется покинуть свой край?

— Может случиться и такое. И я пойду с тобой, куда пойдешь ты.

— Я не отниму твоего королевского достоинства, — покачал головой Берен. — Я на руках внесу тебя в аулу своего замка, как свою жену — или погибну, пытаясь отвоевать Дортонион для тебя.