По ту сторону рассвета - Чигиринская Ольга Александровна. Страница 9

— Так в каком же случае он может послужить причиной падению Дориата? — спросил Тингол. — Если мы задержим его или если отпустим?

— Высчитать этого нельзя, а предугадать я не сумею, — ответила Мелиан. — Но вот что я скажу: ничто не предвещает спокойного завершения и в том случае, если мы задержим Берена.

— Саэрос, — король повернулся к эльфу, темные волосы которого были нандорским способом заплетены в косы, что обручем охватывали голову. — Ты один из тех, кто знает людей довольно близко. Что скажешь?

Саэрос слегка поклонился.

— Я видел его издалека. Он не похож на посланника судьбы. Он обычный убийца — как и те, кому он служит.

— Дом Арфина непричастен к убийствам, — негромко возразила Мелиан. — А Финрод, благороднейший из edhil, не избрал бы себе в вассалы обычных убийц. Ты слишком скор в суждениях, Саэрос.

— Увы, госпожа, я знаю, о чем говорю: там, на востоке, они убивали нас без жалости, без различия пола и возраста. Все их племя отмечено печатью Моргота, даже лучшие из них. Что до того, что этот человек убивал орков? Они и сами убивают друг друга — но мы же не заключаем с одним их племенем союза против другого. А Финрод, действительно благороднейший из golodhrim, мог просто обмануться, ибо мерит всех по себе и во всех сначала предполагает хорошее.

— Они служили Дому Арфина шесть поколений, — заметил Маблунг. — И никто из них не был замечен в предательстве. Ни один из вождей их племени не переметнулся к Морготу, хотя он звал их и посулами и угрозами. Отчего же мы должны уступать Фелагунду в благородстве и предполагать в нем сначала худшее?

— Рано или поздно нужно решать, каким ты хочешь быть: благородным или живым, — сказал Саэрос.

— Ты слишком долго пробыл под Тенью, — покачал головой Белег.

— Так что же ты предлагаешь, советник? — спросил у Саэроса Тингол.

— Убить его. Так, чтобы никто ни о чем не узнал. Или заточить здесь до конца его дней. Как бы он ни изменил лицо Белерианда — это будет во зло, и если ему суждено принести великие изменения — значит, это будет великое зло.

— А чем же будет тайное убийство? — не выдержал Маблунг. — Добром?

— Нет, злом. Но меньшим по сравнению с гибелью Дориата. Мертвый, он никак не сможет послужить злой судьбе. Даже заточенный он намного опаснее. Королева сказала — отпустить ли его, задержать — Дориат не устоит. Тогда нужно выбрать третий выход: убить его.

— И чего мы будем после этого стоить? — вскочил Белег. — Если такова цена спасения Дориата — я не согласен ее платить, ибо тайные убийства или заточения — самый верный путь к Падению. Какая Завеса поможет нам, если зло поселится в наших сердцах?

— Ты прав, Белег Тугой Лук, — кивнул Тингол. — И все же нужно принять какое-то решение.

— Его следует задержать если не для нашего, то хотя бы для его блага, — снова заговорил Даэрон. — Долгий отдых будет только на пользу — иначе этот безумец может загнать себя насмерть.

— Дочь моя, — Тингол повернулся к до сих пор молчавшей Лютиэн. — Что скажешь ты? Дева на миг склонила голову, пропуская между пальцев длинную прядь своих смоляных волос. Потом она подняла лицо и обвела всех твердым, открытым взглядом.

— Здесь много говорилось об осторожности и Предназначении, — сказала она. — И ни слова — о милосердии. Говорилось о том, что Берен может собой представлять — и ни звука о том, что он может чувствовать. Даэрон упомянул, что он нем и частью лишен памяти — и только в связи с тем, как трудно было его допрашивать. Но хоть кто-то из нас подумал, какая это мука — лишиться памяти и речи? Тут говорилось, что он может представлять опасность из-за своей склонности к безумию — но никто не упомянул о том, что он может страдать из-за этого и нуждаться в исцелении!

— Он человек, — пожал плечами Саэрос. — Вторые думают и чувствуют не так, как мы.

Лютиэн не обратила внимания на его слова. Она продолжала.

— Отец, если ты хочешь его задержать — позволь мне попытаться исцелить его. Если же ты хочешь оставить его таким как есть — немилосердно держать его в заточении и не пускать к своему народу.

— Я согласен, — Тингол встал. — Мы не можем ничего решить — потому, что мало знаем. А единственный способ узнать больше — это задержать Берена и исцелить его. Не вижу в этом никакой опасности, ибо полагаюсь на тебя, Белег, и твоих стрелков. Справедливость превыше всего, но милосердие превыше справедливости. Мы слишком мало знаем, чтобы принять поистине справедливое решение — примем же милосердное. Пусть Берен остается там, где он сейчас. Ему разрешено свободно передвигаться между Эсгалдуином и Аросом, но границу Дор Динена он переходить не должен. Я позволяю своей дочери заняться исцелением человека. Лорд Даэрон, на тебя возлагается обязанность проверить то, что ты узнал от Берена, через стрелков пограничной стражи и подданных Финрода. Но молчи о том, что Берен жив и в Дориате.

Все, чьи имена были названы, поднялись и коротко поклонились.

— Хочу только напомнить, король мой, — встал и Маблунг. — Мудрая Мелиан не даст мне ошибиться: очень многие предсказания сбывались потому, что те, кого они касались, пытались их обойти.

С этими словами старший военачальник Тингола тоже поклонился королю и вышел.

Ночью Берен не мог спать, изводясь от желания увидеть эльфийскую девушку. Он разрывался между этим желанием и страхом перед тем чувством, которое он, как ему казалось, давно в себе избыл. Он боялся этого чувства, ибо оно делало его беззащитным перед… перед теми, к кому он это чувство испытывал.

Берен боялся этого чувства настолько, что не решался называть своим именем.

После гибели отца он не завязывал ни с кем отношений, хотя бы отдаленно похожих не то что на любовь — на дружбу. Потери измучили его, а самый верный способ не терять дорогих тебе людей — это не иметь их. Он принимал помощь от своего народа, потому что эти люди были его вассалами. Он мог прикончить сборщика податей и подбросить деньги в голодающую деревню, перебить фуражную команду и тайно вернуть людям отобранное зерно — ничего не испытывая к тем, для кого он это делает: во-первых, потому что такие действия обеспечивали ему поддержку, во-вторых, потому что ненавидел новых хозяев своей земли. Друзей ни в хижинах, ни в замках у него не было.

Продержав свое сердце впроголодь четыре года, он теперь ловил себя на желании раскрыться перед первым встречным. Эти места усыпляли тревогу, время текло незаметно, не хотелось думать ни о чем плохом — хотелось наконец-то чувствовать себя живым. Хотелось вспомнить, что такое красота — и что же она такое, если не Соловушка? Полжизни не жаль, чтобы еще раз увидеть ее, услышать ее пение. А что если она ему просто пригрезилась? Если она — волшебный морок, навеянный этим местом, сотканный из тумана и волнующейся травы, звездного света и древесной тени его воображением, всем его существом, исстрадавшимся по любви?

Он лежал на одеяле, брошенном поверх травяной подстилки (эльфы подарили ему и гамак, но спать на весу он не смог), звал к себе сон — а сон не шел. Смешно. Прежде он не страдал от бессонницы. Найти такое место, чтобы проспать от зари до зари, не опасаясь ни орков, ни зверей, ни троллей, ни людей, ни волколаков — за четыре года редко когда выпадала такая удача. Спал всегда вполглаза, просыпаясь от каждого шороха — и если находилось место, где можно было не бояться, то засыпал мертвецким сном. Так почему же не спится здесь?

Луна, набравшая полную силу, светлым пятном проступала на ткани занавеса. А пришел он, когда луна еще не народилась… Что ты не спишь, хиньо — разве не знаешь, что в полнолуние только оборотни не спят? А я теперь оборотень и есть, дэйди [4]… Ты не знал, ты умер раньше…

Слишком спокойно и слишком много времени для раздумий… Эльфы избавили его даже от необходимости добывать себе пропитание: раз в два дня он находил где-нибудь неподалеку потребный запас еды — сыр, пресные лепешки, яблочное вино или пиво в плетенке, сушеные ягоды и орехи. Этим можно было жить. Два или три раза Берен ходил на охоту — не столько потому что так уж хотел мяса, сколько потому что других занятий не было. Он узнал границы того участка леса, который ему запрещалось покидать — с востока и запада они проходили по уже довольно-таки большим и холодным речкам, названий которым он не знал, с юга — по границе редколесья и настоящей древней пущи (при попытке войти под своды неохватных диковинных деревьев Берен получил предупреждение: в стволы справа и слева вонзились стрелы — он пожал плечами и повернул назад), с севера — по линии причудливых каменных холмов Нан-Дунгортэб (и без эльфийских стрел Берен не стал бы туда соваться). Это пространство можно было пересечь за два дня пешего пути с востока на запад или за день — с юга на север. Самая лучшая тюрьма на свете — просторная и светлая, а не выскочишь. Что за ним следят все время — он не сомневался.