Восхождение самозваного принца - Сальваторе Роберт Энтони. Страница 46

— Спасибо вам, герцог, — сказала она, немало изумив Брезерфорда. — Вы были искренни со мной. Боюсь, при дворе короля Дануба мне придется нечасто сталкиваться с таким отношением.

— Весьма редко, — согласился немного успокоенный герцог.

— Что же касается вашего отношения ко мне, я лишь прошу, чтобы вы отнеслись ко мне справедливо, — продолжала Джилсепони. — Дайте мне возможность доказать, что, став королевой, я принесу немалую пользу и королю, и государству. Судите меня по тем же меркам, по каким бы вы судили любую из дочерей знати.

Брезерфорд не ответил, а лишь поднял бутылку с эльфийским вином, предлагая выпить еще.

Джилсепони допила вино, а затем протянула бокал для новой порции.

Вскоре она покинула каюту герцога. Наверное, эта беседа была неплохим началом их отношений. Хотя Джилсепони и Брезерфорд были знакомы более десяти лет, по-настоящему они узнали друг друга только сейчас, во время этого откровенного разговора. Женщине хотелось верить, что она приобрела в нем союзника. Учитывая, сколь враждебно настроен к ней королевский двор, союзников у нее будет немного.

Но, скорее всего, она ошибается, вряд ли герцог займет ее сторону, подумала Джилсепони, вспоминая слова Брезерфорда. Что ж, во всяком случае, можно надеяться, что он не ударит исподтишка. Это уже немало. От других придворных — высокомерных и убежденных в собственной исключительности — она едва ли дождется подобного отношения.

«Речной Дворец» входил в урсальскую гавань под гром фанфар и приветственные крики народа, собравшегося, чтобы встретить женщину, которой суждено было стать их королевой. Видя ликующие лица и слыша радостные возгласы, Джилсепони захотелось забыть о предостережениях герцога Брезерфорда. Но она быстро совладала с собой, не позволив поддаться благостному настроению. Жизнь многому научила Джилсепони. Она не раз убеждалась: толпа с поразительной легкостью переходит от безудержного восторга к столь же безудержной ненависти. Спускаясь по сходням и оглядывая встречавшую корабль толпу, женщина с содроганием представляла, как приветствия и сияющие улыбки сменяются криками и злобными гримасами. И переход между этими противоположными состояниями казался ей совсем незаметным.

К тому же среди пришедшей встречать ее знати она заметила две знакомые фигуры, и это лишь усилило мрачную истину слов Брезерфорда. Наверняка эти двое сильно постарались, чтобы очернить ее в глазах герцога, и свое мнение о ней он изменил явно не без их помощи.

Констанция Пемблбери и герцог Таргон Брей Калас, как всегда, стояли рядом с королем Данубом, и их близость к человеку, который вскоре станет ее мужем, отнюдь не радовала Джилсепони. Она прекрасно видела фальшь их улыбок и улавливала злобу в каждом их рукоплескании. Встретившись глазами с Констанцией, Джилсепони заметила во взгляде придворной дамы ничем не прикрытую ненависть.

Улыбаясь и вскинув руку в приветствии, она сошла с корабля. В ее сознании эхом отдавались слова герцога Брезерфорда.

Сделав первый шаг по брусчатке урсальской гавани, Джилсепони сразу почувствовала: она ступила на незнакомую и весьма опасную дорогу.

ГЛАВА 14

НЕ ОДНО И ТО ЖЕ

Маркало Де'Уннеро долгим взглядом окинул видневшееся вдали селение. Они с Садьей решили перебраться на зиму в более теплые края. Все эти месяцы жизнь не доставляла им особых хлопот; по правде говоря, за десять лет скитаний Де'Уннеро никогда еще так прекрасно себя не чувствовал. Теперь он не пытался удерживать тигра внутри себя или вовсе отрицать его существование. Певица тоже не делала попыток обуздать зверя своей магической музыкой, ибо это было выше ее сил. Тигр не страшил певицу; наоборот, она даже поощряла иногда его выход на волю.

— Кому охотиться легче? — спрашивала она всякий раз, когда Де'Уннеро колебался, уступить ли натиску тигра.

За последние пару месяцев, опять-таки с помощью Садьи, бывший монах стал относиться к своему проклятию совершенно по-иному. По сути, Де'Уннеро даже начал считать его присутствие своеобразной благодатью. Он мог намного ревностнее исполнять волю Божью, утверждая путь праведности, который столь часто бывает сопряжен с жестокостью. Правда, Де'Уннеро по-прежнему не был в этом полностью уверен, а если и говорил, что верит, то за его словами скрывались вполне реальные опасения. За эти годы он стал настоящим демоном, хотя теперь Садья и ее магическая лютня помогали ему увидеть другую сторону тигра и сделать вспышки жестокости более управляемыми.

Маленькой певице своей музыкой и пением без труда удавалось отвлекать тигра от себя, направляя его взгляд в лес, где зверя ждала более подходящая добыча.

Голодная зима им не грозила.

Но несмотря на все это, несмотря даже на растущую надежду (если не сказать, уверенность), что смертоносные когти тигра являются его благодатью, несмотря на постоянные заверения Садьи, что она и ее волшебная лютня способны управлять зверем, Маркало Де'Уннеро ощущал всю тяжесть шага, который решился предпринять. Он смотрел на незнакомую деревню, раскинувшуюся на холме. Рано или поздно и ее может постичь участь деревни Миклина. Зоркие глаза бывшего монаха различали фигурки деревенских жителей, занятых своими повседневными хлопотами.

Перед мысленным взором Де'Уннеро промелькнула другая картина. В один из недавних вечеров, когда после любовного соития он и Садья сидели у костра, поддерживая пламя, певица наигрывала на своей лютне какую-то простую нежную мелодию. Все вокруг дышало покоем и красотой, как вдруг Де'Уннеро почуял запах оленя, которого преследовали волки. Потом он услышал их вой. И сразу же тигр-оборотень, почуяв добычу, предпринял попытку вырваться наружу.

Бывший монах крепко запомнил это звериное ощущение голода. Он помнил, как потом повернулся к Садье. Обнаженное тело певицы было едва прикрыто наброшенным на плечи покрывалом. Она держала в руках лютню. С какой легкостью Де'Уннеро мог бы вонзить зубы и когти в ее нежную плоть! Одно движение когтистой лапы — и он напился бы ее теплой сладковатой крови! Певица уловила состояние своего друга, но не растерялась. Она заиграла мелодию, которая всегда успокаивала Де'Уннеро, заставив его отвести взгляд от ее тела. Женщина отвела от себя и тигра, послав зверя охотиться вместе с волками за несчастным оленем. Потом Садья уверяла, что невзирая на внезапное появление тигра, она всегда сумеет отогнать его прочь.

Но бывший монах понимал (и сейчас, рассматривая деревню на холме, он понимал это еще острее): она не в состоянии помочь ему обуздать тигра. Если зверь появится, снедаемый жаждой нового убийства, Де'Уннеро будет вынужден ему это позволить. Только так он еще может управлять оборотнем.

Вот оно — гнетущее напоминание, чем в действительности является тигр-оборотень. Никакое это не благо; это его проклятие. Разве Садья своим пением защитит беспомощных жителей деревни, если зверь вырвется наружу?

— Я сумею помочь, — сказала женщина, подойдя к нему и положив голову на плечо. — Ты должен верить в меня, мой любимый.

Два ее последних слова сильно взволновали Де'Уннеро. Мой любимый. Он никогда не ожидал услышать таких слов от женщины! В двадцатилетнем возрасте он вступил под своды Санта-Мир-Абель, беспрекословно приняв обет безбрачия. Его немало удивило, что скрытая от посторонних глаз жизнь монахов абеликанского ордена была далека от целомудрия, и Де'Уннеро приходилось время от времени слушать рассказы об их приключениях с доступными женщинами. Эти рассказы не будоражили его: Де'Уннеро понимал, что подобные отношения не имеют ничего общего с любовью. Всего-навсего совокупление тел — ответ на призыв плоти, стремление к удовлетворению своей похоти, не более.

После нескольких первых любовных слияний — почти безумных в своей страстности — Де'Уннеро думал, что их отношения с Садьей будут напоминать тайные утехи монахов. Певица была исполнена желания; ее глаза бешено сверкали, а тело с голодным неистовством отвечало на его ласки.