Восхождение самозваного принца - Сальваторе Роберт Энтони. Страница 59

— Настоятель Браумин — человек достойный во всех отношениях, — продолжал король. — Могу тебя уверить, друг мой Калас, я знаю об этом из самых надежных и достоверных источников.

И Дануб посмотрел на Джилсепони, крепко сжав ее руку.

Даже дерзкий герцог Калас не мог открыто возразить подобному утверждению. Королева это почувствовала, хотя и понимала, что смирение Каласа — чисто внешнее, за ним скрываются острые шипы недовольства.

— Не сомневайтесь, герцог Калас, епископ Браумин будет управлять Палмарисом, наилучшим образом заботясь об интересах церкви и государства, — убежденно сказала она. — Ведь он будет управлять городом, действуя исключительно во благо его жителей.

— В интересах государства и прежде всего в интересах короля правит не епископ, а барон, — возразил ей герцог.

— Я знаю, что вы не питаете особого доверия к церкви, — продолжала Джилсепони, игнорируя его замечание и не желая ввязываться в спор.

В отличие от Каласа и многих придворных она твердо верила, что правление в интересах простого народа и было наилучшей заботой об интересах короля.

— Не все ваши суждения о церкви вызывают у меня несогласие, — говорила Джилсепони. — Но должна вам сказать: сегодня абеликанский орден совсем не похож на тот, каковым он являлся в минувшие десятилетия. Ныне он больше печется о благополучии простых людей — подданных короля Дануба.

Герцог Калас выслушал ее небольшую речь с подобающей учтивостью, однако Джилсепони вновь заметила, каким гневом полыхают его темные глаза.

Уверенная в том, что назначение Браумина — дело решенное и ее муж не отступит от своего слова, королева могла себе позволить насладиться созерцанием досады и подавленности, овладевшими герцогом.

Пожалуй, она испытывала даже некоторое злорадство. Джилсепони радовалась, видя, как события оборачиваются против высокомерных и напыщенных вельмож, считавших себя единственно значимыми людьми в королевстве. Все их заботы о народе сводились к одному: главное, чтобы народ не бунтовал против короля.

Сегодня по высокомерию Каласа был нанесен ощутимый удар. Герцог потерпел поражение и сам прекрасно это понимал. Он озирался по сторонам, словно ища поддержки. Однако его всегдашней союзницы Констанции Пемблбери на сей раз рядом не было. Уж она-то наверняка воспротивилась бы назначению Браумина. Но Констанция уже месяц — с самого дня свадьбы — почти не показывалась королю на глаза. Она объявила, что намерена провести предстоящую зиму в провинции Йорки, где климат теплее и мягче.

Джилсепони совсем не огорчил отъезд придворной дамы, хотя она и понимала: госпожа Пемблбери, как и герцог Калас, не так-то легко выпустит новую королеву из-под своего пристального и придирчивого наблюдения.

И все же у Джилсепони было достаточно оснований наслаждаться своей маленькой победой. Король Дануб не принадлежал к числу сговорчивых людей, легко поддающихся убеждению. Но если бы он без многодневных споров и возражений просто уступил ей, женщина была бы явно разочарована. Она часто спорила с мужем, обсуждая государственные дела. Джилсепони считала, что они оба только выиграют, если станут придерживаться правила: открыто обсуждать каждый вопрос, прежде чем принимать решительные меры. И здесь ее позиция была непоколебимой. Пусть многим в Урсале не придется по нраву назначение Браумина епископом, зато это обернется несомненным благом для Палмариса и всех северных земель.

Герцог Калас, слегка поклонившись, попросил разрешения оставить королевскую чету, ибо хотел проследить за подготовкой лошадей. Раз в неделю они с Данубом непременно выезжали на охоту, а сегодня был именно такой день. Каждый жест герцога красноречиво свидетельствовал, что он не согласен с назначением Браумина Херда епископом Палмариса. Калас явно считал это назначение уступкой Дануба своей жене.

Что ж, думала Джилсепони, это делало ее победу еще сладостнее.

Вслед за герцогом зал покинул и король, предоставив провести все послеполуденные встречи своей мудрой супруге. Впрочем, порученные ей дела не были особо обременительными: разбор тяжбы между двумя выскочками из мелкой знати, улаживание жалобы известного торговца шелками, у которого какой-то бойкий уличный разносчик постоянно отбивал покупателей. Однако в списке намеченных встреч значилась еще одна, от которой королева с большим удовольствием отказалась бы. Магистр Фио Бурэй просил о беседе с глазу на глаз.

Когда магистр из Санта-Мир-Абель явился на встречу, Джилсепони сидела, прикрыв глаза и утомленно опираясь на подлокотник трона.

— Я еще до наступления вечера собираюсь отплыть из Урсала, — произнес Бурэй.

— Никак не думала, что люди с таким удовольствием окунаются в склоки и придают столь серьезное значение пустяшным обидам, — призналась Джилсепони. — Я от всего этого безумно устаю.

— А чем окончилось более серьезное дело? — спросил магистр.

— Сегодня настоятель Браумин Херд назначен епископом Палмариса, — сообщила королева. — К вечеру будет готов официальный указ.

— Однако, насколько мне известно, король Дануб с герцогом Каласом охотятся в полях, — с сомнением произнес Бурэй, прекрасно знавший о ненависти герцога к церкви.

— С ними также принц Мидалис, — сказала Джилсепони. — Но вы напрасно беспокоитесь: назначение Браумина — дело решенное, и Калас об этом знает. Я сдержала свое обещание.

— Вы — замечательный союзник, — слегка улыбнувшись, заметил Бурэй.

— Я прежде всего — союзник народа, населяющего Хонсе-Бир, — произнесла Джилсепони и тут же напомнила себе, что с Бурэем надо постоянно держать ухо востро.

Она не питала к однорукому магистру неприязни, но не могла разделить его достаточно нетерпимого отношения к миру. Во многом Бурэй напоминал ей отца-настоятеля Маркворта; точнее, того, кем бы тот мог стать, если бы знал заранее, какие потрясения вызовут его собственные заблуждения. Но если бы Маркворт и избежал некоторых из них, стал бы он от этого чище душой?

— Разумеется, — согласился магистр. — Но церковь Абеля надеется, что вы являетесь и ее союзницей.

Джилсепони кивнула. Она чувствовала себя слишком утомленной, чтобы углубляться в дискуссию о ее отношениях с церковью.

— А потому я прошу вас оказать нам еще одну любезность. Правильнее будет назвать это обменом любезностями между теми, кто сражается на одной стороне, — с лукавой улыбкой произнес Бурэй.

Его улыбка мгновенно насторожила королеву.

— Сегодня вы что-то говорите загадками, магистр Бурэй. Если вы намеревались обсуждать серьезные дела, то почему не привели с собой аббата… теперь уже можно говорить, епископа Браумина и аббата Огвэна?

— Они осведомлены о моих намерениях и полностью меня поддерживают, — ответил ее собеседник, ничуть не смутившись.

Настороженность Джилсепони только возросла.

— У меня есть для вас предложение, — пояснил магистр. — Как я уже говорил, обмен услугами, благодаря которому все окажутся в выигрыше. Со своей стороны, я дам вам то, что и вы, и епископ Браумин более всего желаете: свою поддержку в деле канонизации Эвелина Десбриса. Можете не сомневаться: я ускорю ее ход, и официальное причисление Эвелина к лику святых завершится к концу следующего года.

Услышав эти слова, Джилсепони прищурила глаза. Она знала, что Бурэй непременно приложит свою руку к канонизации Эвелина, и отнюдь не потому, что является его искренним приверженцем. Это помогало ему пользоваться уважением среди более молодых, но достаточно влиятельных магистров абеликанского ордена. Джилсепони не особо удивило, что Бурэй заранее заявил о своей поддержке дела канонизации. Ее встревожило другое: однорукий магистр пытался слишком уж подчеркнуть важность собственного участия в деле, которое и без его стараний должно завершиться победой сторонников канонизации Эвелина.

— Вы предлагаете поддержку в деле, которое кажется очевидным любому, кто помнит времена чумы, — ответила королева, стараясь не показывать Бурэю своего раздражения и зародившихся у нее подозрений. — Каждый, кто выжил в те страшные годы благодаря паломничеству в Барбакан, каждый, видевший, как кровь завета Эвелина исцеляла его родных, ни на мгновение не сомневается в неизбежности и справедливости его причисления к лику святых.