Дочь горного короля - Геммел Дэвид. Страница 46

– Почем ты знаешь? – удивился лесничий.

– Слух у меня хороший, – ухмыльнулся бывший сержант. – Еще один командирский секрет. Вы были любовниками, но теперь это в прошлом. Не печалься. Парень ты видный, и немало найдется женщин, которые согреют тебе постель.

– Это не единственная причина моей грусти. Ты не знал ее, когда она была простой девчонкой, охотницей. Настоящее чудо! Сильная, бесстрашная, но как она при этом любила жизнь, как смеялась. Освещала, как солнышко, самый холодный и пасмурный день. А что теперь? Видел ты, чтобы она хоть раз засмеялась, хотя бы улыбнулась чьей-нибудь шутке? Это ледяная статуя, снежная королева. – Фелл снова припал к кувшину.

– Последние месяцы не слишком располагали к веселью, но я понимаю тебя, – сказал Обрин. – У меня был когда-то хрустальный шар с заключенной внутри, словно во льду, розой. Я всегда любил розы, а эта, бархатистая, густо-красная, была особенно хороша. Жить она могла вечно, но не пахла, и ничто от нее не родилось.

– Вот-вот. В самую точку. Будто корона Альвена: все ее видят, но потрогать никто не может.

– Я часто слышу об этой короне. Одно из ваших преданий?

– Нет. Я сам видел ее, когда мне сравнялось десять. Она является раз в двадцать пять лет посреди заводи у водопада Железнорукого. Волшебное зрелище. Серебряная, скорее шлем, чем корона, она сияет, как лунный свет. По бокам у нее сложенные, как у падающего ястреба, крылья, золотой обруч на лбу покрыт древними рунами. Боковые щитки и носовая стрелка – такая же, как на иноземном шлеме – тоже серебряные. Я был там с отцом, в последнюю нашу зиму. Вскоре его забрала чума. Я ничего не видел из-за народа, и отец посадил меня на плечи. Человек позади нас заругался. Корона явилась, продержалась около десяти мгновений и вновь погасла. Что за ночь, приятель!

– На фокус похоже. Я видел, как фокусники творят из ничего золотых птичек, которые после рассыпаются разноцветными искрами.

– Нет, это не фокус. Альвен приходился Железнорукому дядей. Своих детей он не имел и племянника ненавидел. Умирая, он приказал одному из своих чародеев спрятать корону так, чтобы Железнорукий никогда ее не нашел. Из-за этого нового короля так и не короновали, и годы его правления стали чередой бесконечных смут.

– Не понимаю. Престол он занял по праву крови. Подумаешь, важность – корона!

– Корона обладала волшебными свойствами. Только истинный король мог носить ее. Ее сделали задолго до Альвена, и когда один узурпатор возложил ее на себя, лицо его почернело, из глаз вырвалось пламя, и он растаял, как снег на солнце.

– Гм, – промычал Обрин. – Красивая сказка. В нашем племени тоже такие есть – о копье Голдарка, мече Кель-тина. Может, и я увижу когда-нибудь вашу корону. Но мы говорили о Сигурни. Что же порушило вашу любовь?

– Моя глупость. Я хотел иметь сыновей. В горах этому придают большое значение. Мне хотелось растить моих мальчиков, учить их охоте и жизни в лесу, прививать им любовь к родимой земле. Сигурни бесплодна, как твоя роза в хрустальном шаре. Я ушел от нее, но лицо ее продолжало сиять в моей памяти, не покидая меня ни на час. Даже лежа с моей женой, Гвен, я видел только ее. Не было в моей жизни ошибки страшнее этой. – Фелл допил остатки вина и лег на пол. – Хоть раз бы еще увидеть, как она засмеется… как станет прежней.

«Не о том ты мечтаешь, – подумал Обрин, глядя на уснувшего Фелла. – Я-то знаю, что такое война, сколько боли и ужаса она приносит с собой. Пусть уж лучше Сигурни остается снежной королевой, воительницей с холодным сердцем, которая уже сумела захватить три вражеских форта и обеспечить своим горцам сытую жизнь».

Обрин надел свой колет и вышел из дома.

Сигурни порядком устала. Все утро она обсуждала с Тови вопросы снабжения, назначала с Греймом и Феллом дозоры, сидела над чертежами Асмидира и Ари, слушала скорбную повесть Обрина.

– Нет у нас времени обучить их как следует, – говорил бывший сержант. – Я вдолбил им подаваемые рогом сигналы – наступление, отступление, построение, – но это и все. Твоя армия, Сигурни, как копье – рассчитана лишь на один бросок.

Чувствуя, что больше не выдержит, она поднялась с Леди на холм – взглянуть на неувядающую красу Хай-Друина, приобщиться к его вечному покою.

В двадцати шагах позади нее, как всегда, молча следовали двое Асмидировых аль-джиинов. Поначалу их присутствие раздражало, теперь стало успокаивать. Деревья на вершине немного защищали от ветра, Хай-Друин вдали пронзал головой облака. Лодские ребятишки с визгом и смехом катались с горы на санках.

Что-то станется с ними всего через пару месяцев?

Талиесен опять ушел от нее в свое тайное укрытие, но его последние слова она запомнила накрепко:

«Паллиды потребуют знака». – «Они уже получили его», – сказала она. – «Нет! Они захотят чего-то из ряда вон. Когда тебя об этом попросят, соглашайся без колебаний. В нужное время я вернусь. Ты мне веришь?» – «У меня еще не было повода не верить тебе. Но что, если они попросят подать им луну на серебряном блюде?» – «Обещай, что подашь, – хмыкнул он, набросив на тощие плечи потрепанный плащ из перьев. – Но попросят они о другом, что покажется тебе не менее трудным. Запомни, Сигурни: я вернусь до первых подснежников. Встретимся у водопада Железнорукого через двенадцать дней».

Леди, скуля, потерлась о ее ногу.

– Я совсем тебя забросила, милая, – сказала Сигурни, потрепав ее длинные уши. Собака лизнула теплым языком щеку хозяйки. – Но ты простишь меня, знаю.

– Она хочет побыть одна, – сказал кто-то из аль-джиинов. Рядом с телохранителями стояла высокая темноволосая женщина.

– Пропустите ее, – приказала Сигурни, и та, сторонясь темнокожих воинов, поднялась наверх. Большие карие глаза красили ее худое, с торчащим носом лицо. – Ты хочешь поговорить со мной?

– Да. Я Лаэлия, жена Торгана.

– Ему нет места среди моих офицеров, – отрезала Сигурни. – Он глуп.

– Как почти все мужчины, которых я знаю, – согласилась Лаэлия. – Но и война – занятие не для умных.

– Ты пришла просить за него?

– Нет. Честь он вернет себе сам – или не вернет. Это его дело. Я хотела кое-что у тебя узнать.

Сигурни расстелила свой плащ на снегу.

– Присядем. Задавай свои вопросы, Лаэлия. Вся моя жизнь теперь состоит из вопросов, и на каждый есть не менее ста ответов.

– Ты устала, я вижу. Тебе нужен отдых.

– Отдохну, когда время придет. Спрашивай.

Лаэлия помолчала, глядя в светлые глаза Сигурни, и спросила:

– Что будет, если мы победим?

– Я знаю одно, – засмеялась Сигурни. – Если мы проиграем, нам всем конец. Мне недосуг думать о последствиях победы, которая разве что вилами на воде писана.

– А подумать бы не мешало. Ты ведь не мужчина, который ничего дальше своего носа не видит.

– Твоя правда, я очень устала, – вздохнула Сигурни. – Предположим, что заяц уже убит, и займемся стряпней. Чего ты от меня хочешь?

– Я много о тебе слышала, Сигурни. Многие женщины, и я в том числе, могли бы позавидовать твоей жизни. Но сейчас, когда ты пытаешься приспособиться к миру мужчин, я тебе не завидую. Причина, по которой я задаю тебе этот вопрос, очень проста. У меня дети, и я хочу, чтобы они росли при отце. Чтобы он учил их земледелию, и уходу за скотом, и законам клановой чести. Весь уклад нашей жизни сейчас под угрозой – не только оттого, что враг вторгся к нам, но и оттого, что мы против него восстали. Скажи, что будет, если ты разобьешь барона? Войне наступит конец?

– Нет, – честно сказала Сигурни. – Они снова пошлют к нам войско.

– Как же ты будешь с ними сражаться?

– Как смогу.

– Тебе самой придется идти на них, грабить их города, прибегать к услугам наемников.

– Все может быть, – невесело усмехнулась Сигурни.

– Кончится ли война, когда ты разобьешь это новое войско?

– Не знаю! Сомневаюсь, однако. К чему ты клонишь?

– Сдается мне, что даже в случае победы к прошлой жизни мы уже не вернемся. Чем больше ты будешь побеждать, тем дальше уведешь наших мужчин – до самой иноземной столицы, быть может. В ответ на это против вас поднимется вся империя, и лет через десять вы будете биться в Кушире.