Птицелов - Остапенко Юлия Владимировна. Страница 22

Или просто он в самом деле испугался. Испугался тогда, там… этих глаз… и этой улыбки… того, что эти глаза и эта улыбка могут с ним сделать. Испугался просто до одури, потому что никогда не видел ничего подобного. И просто убить здесь было бы слишком просто… и совершенно неправильно. Нет, за этот страх, за то, что впервые в жизни Марвина заставили его испытать, полагалась совсем другая расплата. И он на целых три дня напрочь забыл об этом! Стоило отогреться да отожраться – и забыл. Как будто вполне смог бы с этим жить…

– Сэйр Марвин, – голос Робина из темноты звучал испуганно, – что с вами?

Марвин поднял на него затуманенный взгляд.

– Ты всё правильно говоришь, парень. Всё правильно. Скажи, что ещё хотел.

– Да ничего, – стушевался мальчишка. – Я, это… я имел в виду…

– А, плевать, что ты имел в виду, – сказал Марвин. – Главное, что ты сказал. Может, из тебя и получится толковый герольд.

Робин вновь покраснел – на сей раз от удовольствия, и пробормотал:

– Благодарю вас, сэйр Марвин, да только я всё равно предпочёл бы быть таким, как вы… Потому что и вы правильно говорили. Про позор… А будь я таким, как вы, то смог бы его смыть… с памяти моего отца.

«Таким, как я, – подумал Марвин. – Нет, парень, такие, как я, намного хуже. Потому что мы способны нести этот позор. И жить обещанием мести… одним обещанием, потому что обещать в таких делах – слаще, чем делать».

Тут он вдруг понял, что сказал Робин, и удивился:

– Твоего отца? А что ты должен сделать, чтобы смыть с него позор?

Робин поднял голову, снова глянул на Марвина влажными карими глазами – в упор – и сказал, ровно, внятно и отчётливо, так, будто прежде говорил эти слова сотни и тысячи раз:

– Убить Птицелова.

Марвин задумался, потом покачал головой.

– Птицелова? Не слышал о таком.

– О нём мало кто слышал. Не считая тех, кого он… ловил. И их семей, конечно. Такое не забывается.

– Ну-ка, рассказывай, – потребовал Марвин, радуясь возможности отвлечься от своих тяжких мыслей.

Робин помялся – видно было, что ему нелегко начать, но Марвин был безжалостен и смотрел ему в лицо не мигая. В конце концов парень сдался. А впрочем, понял Марвин вскоре, наверное, он на самом деле хотел поговорить. Не всякую тяжесть можно носить в себе…

– Мой батюшка… отец… он всё время ссорился со своим двоюродным дядей, сэйром Колином, за земельный удел и замок. Батюшка считал, что этот удел наш по праву, но у сэйра Колина были деньги и связи, и он только смеялся над батюшкой. Ну, батюшка и вступил в войско соседа сэйра Колина, который тогда как раз войну затевал, с тем чтобы потом этот удел получить.

– Отобрать, стало быть.

– Ну, отобрать… А тот сосед, сэйр Имрис, его вроде как полюбил. Забрал и нас с матушкой в замок его, там хорошо было. Вот… А потом сэйр Имрис оказался еретиком. Батюшка этого не знал, ну, узнал только потом, когда этот сэйр Имрис его к себе приблизил. Вот, он был еретик, и у него собирались какие-то люди, делали нечестивые обряды и пытались вызвать Ледоруба…

Марвин ругнулся и осенил себя святым знамением. Робин пугливо последовал его примеру.

– Батюшка сперва точно не знал, подозревал только. А когда узнал – не решился оставить сэйра Имриса, потому что к тому времени сэйра Колина уже разгромили, ждать недолго оставалось, и батюшка не хотел лишиться того, что добыл…

– Еретикам, значит, потакал твой батюшка за харчи! – возмутился Марвин.

– Не потакал! – вскинулся Робин. – Он вовсе не потакал, он сам считал эти обряды богомерзкими, но только далеко уже всё зашло, и к тому же сэйр Имрис был как бы батюшкиным сюзереном… А разве можно предавать своего сюзерена?

– Гм, – озадаченно сказал Марвин. – Вообще-то нельзя.

– Вот, и батюшка так же говорил, когда матушка плакала и просила его бросить сэйра Имриса. Но батюшка не послушался, а потом… – Робин набрал воздуху в грудь, глубоко вздохнул. Густой пар из его груди смешался с дымком костра. – Потом всё раскрылось, сэйра Имриса и его друзей-еретиков поубивали, а батюшка бежал…

– Бежал? Оставив жену и ребёнка?

– Я большой уже был! – выпрямился Робин. – Мне уже почти одиннадцать было…

– Да уж, гигант. Ну и?

– Ну и тогда выяснилось, что это были не просто еретики, а какие-то особенно опасные еретики, и святой орден патрицианцев собирал о них всяческие сведения. А мой батюшка оказался единственным выжившим, кто знал, что у них и как, видел обряды, ну и ещё о чём-то там был осведомлён… Вот они и послали за ним Птицелова.

– Что за Птицелов-то? – снова спросил Марвин, которого долгая и путаная преамбула успела утомить.

– Не знаю, – тихо ответил Робин. – Я его и не помню толком. Знаю, что его послали за батюшкой, потому что он непременно был нужен живым, для сведений. Я тогда расспрашивал, кого мог, со мной говорить не хотели, только один святой брат патрицианец сжалился, и сказал, что Птицелова всегда посылают за беглыми, которых непременно живыми вернуть надо, и он приводит… А потом он и отца привёл. Привёл… как на поводке. – Мальчишка сжал зубы, на его заплывших скулах отчётливо проступили желваки. – Я был во дворе и видел. Отец шёл такой потерянный… сгорбленный, будто взгляд со стыда поднять не мог. Сам шёл, впереди коня Птицелова, его никто не заставлял, он даже связан не был. Я его окликнул, он голову поднял, и у него такие глаза были… такие… будто он заплачет сейчас, а я никогда не видел, чтоб он плакал. Только потом, на виселице…

– Его повесили? – спросил Марвин – история наконец начала его интересовать.

Робин с трудом кивнул.

– На следующий день. А перед тем пытали… Он весь в крови был, когда его на помост вывели, и руки у него были переломаны. – Голос мальчишки вдруг стал ровным и почти равнодушным – будто он пересказывал старую, всем известную и никому уже не любопытную басню, которая его никак не касалась. – И он плакал. Только мне почему-то казалось, что это по-прежнему от стыда. Этот человек… Птицелов… я его только тогда и видел, за день до казни, когда он отца пригнал. Они потом вместе в замок вошли, а как он выходил, я не видал. Только отца видал… И походило на то, словно этот Птицелов что-то ему такое сказал или сделал, что отец всех сил лишился. И пошёл за ним покорно, хотя знал, что его ждёт. Я не верил тогда, что так может быть, отец бы живым не дался. Ему и матушка говорила, чтоб не давался, когда провожала в бега, так и просила: не давайся им, замучат они тебя. И он не дался бы. Никому, кроме… этого. Который пригнал его на муки и позорную смерть.

Робин умолк, и теперь уже Марвин не стал его подстёгивать. Он размышлял об услышанном. Ловко, конечно, придумано – в самом деле, порой просто необходимо взять беглеца живым и невредимым, и это бывает не так-то просто сделать. Марвин прежде не думал об этом, но если бы Лукасу из Джейдри удалось схватить его тем днём, он не позволил бы продолжать измываться над собой. Убил бы или умер сам… а может, то и другое вместе. И надо в самом деле очень постараться, чтобы так подчинить себе волю другого человека. Должно быть, это страшное умение.

– И теперь ты хочешь убить Птицелова?

Робин опал, словно сдувшийся воздушный шарик, каменное выражение исчезло с его лица, и оно снова стало вялым и несчастным.

– Хотел бы, – жалобно сказал он. – Но разве я смогу? Я его даже в лицо не помню. И голоса не слыхал, ну, совсем ничего не помню. Хотя, наверное, узнал бы, если бы увидел. Почувствовал бы. Но и тогда – что? Я же рохля…

– Это точно, – сказал Марвин. – Ну и что тебе, рохле, славно жить с отцовским позором?

– Не славно… Только что делать-то?

– Вот именно – делать. А не языком чесать, – сказал Марвин и, резко взмахнув плащом, расстелил его у огня. В пламя метнулась пелена снежной пыли. – Спать давай, с рассветом дальше пойдём.

– Вы спите, а я покараулю.

– Покараулит он, – фыркнул Марвин. – Тебя прирежут – ты и вякнуть не успеешь. Но воля твоя, сиди.

– Спасибо вам, – тихо сказал Робин.