Триада (СИ) - Воронина Тамара. Страница 4

Он восстановился в институте, Витька пристроил его (в благодарность за спасение на той самой «стрелке») сторожем в крупную фирму, там из сторожей его произвели в охранники и в итоге, спустя семь лет, Дан свихнулся. Почему фэнтези? Почему не привычный мир схваток с боевиками, наркодельцами и прочими злодеями? Почему не боевик, а сказка?

Домой-то сообщат: у него пропуск с собой, телефон в памяти мобильника и вообще не бомж же он. Пенсионерок жалко. Себя не очень. Потому что все равно это была не жизнь. Сначала – борьба за существование в реале и немыслимые подвиги в фантазии. Потом – тихое благополучие, стабильный доход, мечты об отдельной квартире – и те же подвиги. Душа, стало быть, к подвигам рвалась. А существование было серое, оттенок был поприятнее, чем у бюджетника какого, все-таки зеленью подсвечивалось, особенно к праздникам, когда босс втихую конвертики раздавал… Дан подумывал пойти контрактником в Чечню, да Сашка Симонов отговорил: не подвиги, а тот же быт, разве что с невозможностью даже помыться нормально. Отговорил – да уехал в Гудермес. Навсегда. Его не сильно и спрашивали. Давал присягу, старлей? Тогда об чем речь?

Ну вот, а теперь алебарды, браслет и койка. Очень, надо признать, неудобная.

* * *

Утро ничего не изменило. Не пришел доктор с осмотром, медсестра галоперидол не вколола… На Дана равнодушно косились – и все. Он побродил по городу, понял, чем трущобы отличаются от приличных кварталов, когда чудом увернулся от ведра помоев, совместил завтрак и обед в трактире с короной (густой гороховый суп небывалой вкусноты, что-то вроде плова и кисель с булочкой), полюбовался на архитектурные изыски центра и пошел к воротам. Мун не работал, и Дан нагло поперся к нему домой.

– Ты прости, Мун, – начал он, но я хочу тебя попросить…

– Я что-то тебе должен? – перебил тот.

– Ни в коем случае. Ты удивлялся, что я в истерике не бьюсь… Я думаю, что просто сошел с ума, вот и не бьюсь.

Мун опешил. Дома, при свете дня он выглядел гораздо старше, чем вчера. Да и носившийся кругами ребенок лет трех периодически взвизгивал «дед! дед!», а не «папа! папа!».

– Помоги мне, пожалуйста, Мун, – торопливо продолжил Дан. – Я понимаю, что это обуза, что у тебя хватает своих дел, что проку тебе от этого никакого, но ты мне уже помог. Если тебя интересуют диковинки, хоть все возьми. Только пользы от них почти никакой, часы, может, год-другой проработают – и все…

– А что я могу? Назад тебя отправить? Я б и рад, да не умею. Ну почему сразу – сошел с ума? Ты путешествовал когда-нибудь? В другие страны?

– Да, – кивнул Дан. С Олигархом он был в Турции (еще в пору красных пиджаков) и в Таиланде в прошлом году.

– И не считал себя сумасшедшим? Если можно попасть в другую страну, то почему нельзя в другой мир?

– Потому что для меня это так же невероятно, как для тебя океанский лайнер или космическая станция.

– То есть тебе проще считать себя сумасшедшим?

Дан улыбнулся. Проще. Сложнее, когда сумасшедшим тебя считают другие. И потом, раз псих, значит, все возможно. Гильдия магов, дармовая еда повкуснее, чем в дорогих ресторанах, алебарды…

– Хочешь, чтобы я помог тебе привыкнуть, – заключил Мун и вдруг заорал истошно: – Дана! Дана, поди-ка сюда, девочка!

Девочек только и не хватало для полного счастья. Тем более таких… Было ей лет… В общем, в Новосибирске она бы еще в школу ходила. Класс в девятый. И в конкурсах «Мисс кто-то там» не участвовала бы. Дану как раз такие нравились: с блеском в глазах, чертовщинкой и быстрыми движениями. Но лет на десять старше.

– Дочка моя – Дана. А этот пришелец – Дан. Он думает, что сошел с ума.

Дан остро ощутил страшенную измятость штанов, несвежесть рубашки, небритость физиономии и нечищенность зубов. Однако он был хорош собой, и юное создание это оценило.

– Пап, для начала его надо помыть и переодеть, – сморщилось оно, – потом уж… Иди за мной, тезка.

Через час Дан с интересом смотрел в зеркало не на парня с рекламного буклета, а на в меру симпатичного мужчину. Невозможность привести в «банковскую» прическу светлые волосы, отсутствие галстука, но наличие тесноватых штанов, серой рубахи и длинного жилета сделали из него этакого Данилу-мастера.

– Ух ты, – удивилась Дана, – ты будто бы здесь и родился. И стройный… ремень затяни потуже, красивее будет. Ты кудрявый, оказывается…

Дан пожал плечами. Кудрявый, увы. Да еще блондин. Да еще с красивыми глазами, которые называются синими, хотя на самом деле они скорее серые. И действительно стройный. Однако на рекламный буклет начальство не пустило. Великое было горе для тетки Даши, свято верующей, что ее племянник Данилка лучше всех, краше всех, умнее всех… На этой почве он и свихнулся.

Далее Дан включил себя в режим накопления информации. Он таскался за девушкой по лавкам менял, запоминал, так сказать, курс валют и биржевые методы, то есть вульгарный торг, усваивал местные правила, дико сложные для пришельца и наверняка простые для аборигена. Дана щипала его за руку всякий раз, когда он делал или говорил что-то не то, так что рука онемела. Его замечательный и умопомрачительно дорогой костюм был выгодно (!) обменен на две пары штанов, две серые рубахи неопределенного размера, жилет вроде того, что на нем был, и невыразительную, но очень удобную куртку. Вместо роскошных туфлей – неказистые башмаки (Новосибирская обувная фабрика, образец семидесятых годов… или раньше? так далеко в прошлое Дан не заглядывал; до нашей эры – это означало до рождения Дана) и сапоги, каких он с армии не видел. За галстук – шейный платок, который Дана тут же пристроила где положено, а Дан терпеливо ждал, задрав подбородок, но кося на девушку глазом. Одним. Ну почему ей не двадцать пять?

«Диковинки» она продала, обогатив Дана на восемь корон: монет из белого тяжелого металла все с той же трехзубой диадемкой с круглыми навершиями. Дану они напоминали бубенцы на колпаке скомороха.

При этом она почти беспрерывно говорила. Дан, включив записывающее устройство, пока усвоил одно: лучше всего не выделяться из толпы. Экая новость! Он всю жизнь такой был.

В очередном трактире с короной Дан получил ведро смеси из картошки, морковки, лука и мяса и десяток пирожков с вишней. Сытно, однако, кормят пришельцев. И здесь, прихлебывая чай, больше похожий на заваренный бабулей шиповник, Дан спросил, что все-таки случается с такими, как он. В конечном счете. Дана нахмурилась над своей кружкой.

– Пропадают все. Если в конечном. Кто месяц выдержит, кто год.

– Пропадают – это значит умирают?

– Нет. Необязательно. Это значит – пропадают. Кто и умирает: или убьют сынки, или загрызут вампиры, или сам сопьется. Кто на самое дно опускается. Кто уходит из города. Ты, главное, себя не жалей.

Этого Дан и не умел. Вернее, отучил себя. И так жалельщиц хватало. Интересно, как же выживают в своих галлюцинациях психи?

– Погоди, Дана. Какие вампиры?

– Обыкновенные. Которые упыри. Вообще-то их в строгости держат, да разве удержишь пьяницу от стакана? Вот и ищут кого побеззащитнее, чтоб потом некому было следствие требовать. Эх, жаль, что ты с кинжалом управляться не умеешь, купили бы у Сата, у него хорошие кинжалы, с добавками серебра.

С кинжалом Дан управляться и правда не умел. Интересно, это сложнее, чем десантный нож?

Дана расплатилась за свой ужин парой мелких монеток (без короны, но с трилистником). Уже стемнело, но девушка не унялась. Она показала ему и городские достопримечательности не для туристов: тюрьму, лобное место (м-да, публичных казней он не видал), квартал, назначение которого было ясно по обилию скудно одетых, но мощно разрисованных женщин. «Все равно рано или поздно ты сюда придешь. Больше короны с собой не бери, обчистят или просто отберут, а на корону ты тут пару хороших шлюх получишь, ужин и штоф приличного вина». Вообще-то Дан пока ни разу не платил женщинам – нужды не было. Но вдруг здесь мораль строга и замужние блюдут верность, а незамужние – невинность? Печально.