Тайный воин - Семенова Мария Васильевна. Страница 19

К этому времени Светел уже плохо различал впереди пятки Жоговых снегоступов. Не из-за сумерек, просто потому, что в глазах плавала муть. Отец шёл с прежней яростью, будто вовсе не собирался останавливаться до самого дома. Светел вынужден был поспевать. Не жаловаться же, действительно.

Раньше за них обоих пожаловался бы Сквара. «Атя, – молвил бы он, смеясь, – что не дашь передыху? Совсем мы с тобой мальца уморили…»

Скварко…

На бедовнике, на полпути до пустых прибрежных болот, мудрый Зыка принял решение. Остановился, лёг, скрестил передние лапы, устроил на них голову. Я, мол, тут пока поживу. Лыжный делатель обернулся с кайком в здоровой руке – поднять лодыря. Однако посох замер, не опустившись. Жог увидел потускневшего и тощего сына, пытавшегося не свалиться подле саней.

Тогда он впервые с утра раскрыл рот:

– Отпрягай. Здесь заночуем.

– Ты меня… у дороги сложи, – сипел Ознобиша. – Я ничего… я засну… тебе щада…

Сквара отвечал почти так же сипло:

– Ты мне… не с поля вихорь… чтобы в снегу покидать.

Он стискивал одну руку в другой. Пальцы немели и съезжали, он их перехватывал. Иначе всем смерть.

Лихарь смотрел косо и зло. Словно мешок денег поставил на то, что Сквара не сдюжит, и уже опасался проигрыша. Опёнку, впрочем, было особо не до того, чтобы смотреть на него или на Ветра. В ушах стоял гул, он боялся не услышать крик «Тропи!» и промешкать, ведь тогда котляры решат, что он сдался.

Он даже не сразу сообразил, что сани остановились.

– Иди шатёр воздвигать, – сказал Ветер.

Сквара повернулся к нему.

– Да ссади уже мальца-то, – расхохотался котляр. – Твоя взяла, дикомыт. Завтра в сани возьмём.

Сквара попытался поставить Ознобишу, но вместо этого сам осел на колени, придавленный неожиданной тошнотой. Он задохнулся, близко увидел перед собой снег… А на снегу – отпечатки лапок.

Они сразу показались очень знакомыми. Здесь прошагал тот, кто из меткого самострела всадил в спину болт несчастному Деждику. А потом подошёл к тёте Дузье, пытавшейся приподнять мужа.

Поверх следа возникли носки широких беговых лыж.

Сквара поднял голову и сказал Ветру:

– Отдал бы пояс-то.

– На что тебе?

– Нож, как ты, крутить поучусь.

– Нож крутить?.. С лучинкой натореешь, там поглядим.

Пока разом ослабший Сквара с уцепившимся за него Ознобишей ковыляли кругом саней, шатёр уже подняли. Мальчишеский народец успел набиться вовнутрь. Сквара не столько сел, сколько свалился на привычное место у входа. Ознобиша прижался к нему. Младшие ребятишки окружили обоих, кто-то заговорил с Ознобишей, кто-то натягивал Скваре куколь на мокрые всклокоченные вихры. Дрозд заботливо спрашивал, не потерял ли он кугиклы.

Вошёл Ветер, за ним Лихарь. Мальчишки сразу притихли.

Сквара поднял голову. Ветер держал в руке самострельный болт. С острым гранёным железком и коротким толстым древком, расширявшимся кпереди. Сквара хотел рассмотреть болт, но Ветер проворно закрутил его в пальцах.

– Дай руку.

Сквара протянул руку, обрадованный, что котляр решил показать ему свою хитрость. Однако Ветер вдруг цепко взял его кисть и… быстро кольнул наконечником в мякоть ладони.

Юный правобережник вскочил, сжал кулаки, уязвлённый болью, а пуще того несправедливостью. Потом что-то случилось. Кулак разомкнулся, рука отнялась и повисла. Коленки начали подгибаться, но совсем не как от усталости. Сквара прислушивался к собственному телу, не желая верить тому, что с ним творилось. Наконец из него словно выдернули все кости. Сквара обмяк, свалился, неуклюже подогнув проколотую руку. Он поводил глазами, но не мог ни шевельнуться, ни молвить внятное слово.

– Он кому-то из вас вчера нос разбил, – сказал Лихарь.

Хотён сразу выступил вперёд:

– Мне!

Лихарь кивнул:

– Отверстайся, если хочешь.

Хотён подскочил к Скваре, принялся пинать. Дружки с готовностью последовали за вожаком.

Ознобиша закричал и на четвереньках устремился им под ноги. Оборонить Опёнка он не надеялся, но хоть собой прикрыть… Лихарь с Ветром даже переглянулись, когда следом за Ознобишей подбежал Дрозд, потом ещё несколько мальчишек помладше. В шатре началась драка.

Лыкаш жадно смотрел на потасовщиков, но не встревал. Не знал, чью сторону выбрать.

Тем временем Сквара на полу начал дёргаться, сперва судорожно, потом всё осмысленней. Подняться не получалось. Дотянувшись, он сцапал Хотёна за ногу. Свалил и подмял.

Котляры снова переглянулись. Ветер кивнул.

Вдвоём они быстро раскидали драчунов в разные стороны. Обозлённый Сквара так вцепился в полузадушенного Хотёна, что, казалось, убить было проще, чем отодрать, но, конечно, двое старших мигом победили его.

Хотён хватал ртом воздух, тёр намятую шею. Сквара тоже хрипло дышал, заново учась двигать ногами.

– Уразумели вы то, что должны были? – спросил Ветер. – Не бей лежачего, он ведь и встать может… Или уж бей так, чтобы вовсе не встал. Ещё кто возьмётся без дозволения кулаки чесать, накажу! – И вдруг обратился к Скваре: – Где палец попортил?

Дикомыт размазывал кровь по верхней губе. Одетого в толстый мех поди запинай, но Хотён метил в лицо. Сквара блеснул светлыми глазами, ответил дерзко:

– В носу ковырял!

Ветер ему отвесил затрещину. Сквара прянул уклониться, но какое там. Пол-лица онемело, кровь потекла гуще.

– А ты говорил – младшего, – сказал Лихарю Ветер.

Светел был уверен, что свернётся под боком у отца и заснёт мёртвым сном… Как бы не так. Сон не шёл. Светел то уплывал в неглубокое забытьё, где горели далёкие костры и детскими голосами плакали кугиклы, то открывал глаза и не мог взять в толк, куда делись дощатые стены собачника. Когда он в третий или четвёртый раз встал разогнать онемение, до него вдруг дошло, что отец с вечера так и лежит недвижно. Индо на другой бок не повернулся.

– Атя?..

Добиться ответа удалось не сразу. Сын дёргал его и тряс, даже щёки варежкой тёр. Жог, в дороге всегда спавший очень чутко, никак не хотел отзываться. Наконец он приоткрыл глаза, назвал Светела Скварой и отвернулся. Он, оказывается, даже не опростал рукавов. Вот когда Светелу стало страшно. Он переполз через Жога, схватил его правую руку, лежавшую прямо в снегу.

Огонёк отца, неизменно основательный и надёжный, метался, как на ветру.

Светел хотел было погреть его руку, спрятать в рукав, но сразу забыл. Тряпка, заскорузлая от крови, глубоко впилась в кожу. Пробитую пясть безобразно раздуло, из неё, достигая плеча, растекался недобрый жар.

Светел поискал было узел, но узел тоже пропитался гнойной пасокой и засох, а может, замёрз. Светел вытащил нож, срезал повязку. Жог застонал, перекатил голову.

Подошёл Зыка, всунул морду, принюхался, стал вылизывать хозяйскую боль.

– Атя… – заикаясь, выдавил Светел.

Кругом на несколько десятков вёрст не было совсем никого. И ничего, кроме снега и темноты. Светел вновь стоял у забора, глядя на идущего к нему котляра. Никто не поможет.

Он отобрал у Зыки руку отца. Взялся греть, тесня чистым теплом гнильно-бурый прилив. Глаза часто моргали, а разум уже прикидывал, как поутру навьючить Жога на санки, как привязать, как устроить, чтобы отец, привязанный, не застыл – ведь впереди раскинулись самые морозные места, куда не дотягивалось дыхание больших зеленцов.

Светел даже подумал, а не вернуться ли в Житую Росточь. От этой мысли желудок поднялся к горлу. Мальчишка десяти вёсен от роду сидел под кожаным пологом, натянутым на два посоха, удерживал огонёк отца и молча ждал, пока станет хоть немного светлей.

Как только тьма начала редеть, Светел вытащил мёрзлую рыбину, начал стружить. Он, конечно, всё умел, только самому от начала до конца раньше не доводилось. Руки почему-то дрожали, стружки получались не особенно тонкими и красивыми. Он по привычке отделил самые сытные для отца.

– Атя… поешь…

Жог что-то промычал, снова затих.