В ожидании зимы (СИ) - Инош Алана. Страница 23

Этим воем она звала Марушиного пса, обитавшего на капище. Днём, когда они приходили сюда с бабушкой, он проявил к Цветанке дружелюбие… Впрочем, нет – скорее, к призрачному волку, пришедшему к ней на помощь и вселившемуся в неё. Благодаря ему чёрный зверь чувствовал её как «свою», и Цветанке пришло в голову приманить его и угостить курицей с отваром яснень-травы. До жертвоприношения осталось совсем немного времени, и следовало что-то предпринять, чтобы чудовище не смогло убить и съесть девочек, которых волхвы собрались поднести ему, дабы задобрить его хозяйку – Марушу. Цветанка сама толком не знала, что станет с оборотнем, который отведает уничтожающей хмарь травы, но надеялась, что это будет для него достаточно губительно.

Её вой не остался без ответа: вскоре вдалеке послышался голос Марушиного пса – более грубый, чем у Цветанки, хрипловатый и низкий, чуть надтреснутый, с ноткой тревоги. «Иду к тебе», – уловило в нём её «второе сердце».

Бег оборотня был бесшумен: неуловимой тенью он скользил между деревьями, а его приближение Цветанка ощущала не слухом и не глазами, а нутром. Кто-то огромный и сильный мчался навстречу, гоня перед собой волну шепчущей и шелестящей жути, разрезая грудью пространство и искажая время… Цветанка застыла в тягучей пустоте, и даже огоньки вокруг неё неподвижно повисли в предчувствии.

Перескочив через кусты, зверь очутился перед Цветанкой – исполинский, взъерошенный, на длинных и стройных, мускулистых лапах. К яду ужаса, сковавшему Цветанку, неожиданно добавились новые чувства – восхищение и уважение. Зверь был великолепен в своей тёмной мощи, а его глаза наполнял чистый холод ночи. Сейчас Цветанка разглядела то, что днём от страха не заметила: морду зверя наискосок пересекал шрам, а правый глаз слегка косил.

Настала пора предложить ему курицу, но Цветанка обмерла так, что даже пальцем не могла двинуть. И это был не испуг, а какое-то иное оцепенение, тоскливое и удивлённое. В глазах чудовища светился не звериный, а человечий разум… Их покрывала серебристая плёнка боли на грани безумия. Понюхав курицу, оборотень оскалился, шкура на его морде собралась складками, и он чихнул, крутанув лобастой головой. Словно подкинутый какой-то силой, он перекувырнулся в воздухе, а приземлился уже в облике женщины с копной спутанных чёрных волос. Впрочем, некоторые черты зверя ещё оставались в ней: тёмная шерсть росла на щеках, когтистых кистях рук и ступнях, на спине также топорщился волосатый треугольник. Незнакомка совершенно не стыдилась своей наготы; под смуглой кожей бугрились мускулы, оплетённые толстыми шнурками жил, а пересечённое шрамом лицо, отталкивающе звероподобное, было искажено яростью.

«Ты что делаешь, маленькая дрянь? Воешь, как раненый детёныш, зовёшь на помощь, а сама отравить меня вздумала? – прорычала женщина-оборотень низким и грубым, почти мужским голосом. – Это подло!»

Могучие когтистые руки легко подхватили Цветанку под мышки, как тряпичную куклу, и затрясли так, что мозги в её мотающейся во все стороны голове едва не перевернулись вверх дном.

«Ты думаешь, я безмозглая тварь без души и сердца, которая только и мечтает, как бы сожрать побольше маленьких детей?! Барыка обманом приманил меня и околдовал, наложил заклятие… Вот, смотри! – На длинной сильной шее женщины темнело пятно, очертаниями похожее на отпечаток душившей её руки – ладонь и пальцы. – Я не могу покинуть это место, а он использует мою кровь, шерсть и мочу для своих проклятых снадобий. Ты представить себе не можешь, какую боль этот след причиняет! Он лишил меня свободы! Я как пёс, посаженный на цепь! Все видят во мне чудовище, а я человек! Человек, слышишь ты, глупая малолетка?!»

Отброшенная когтистыми руками, Цветанка упала на пружинящую подушку мха. Женщина-оборотень надвигалась на неё, скаля клыки и сверкая немигающим взором, но за маской ярости Цветанка чувствовала её боль – вернее, это призрачный волк внутри неё содрогался и выл во весь голос от сострадания. Рука сама протянулась и дотронулась до лица оборотня, ощутив ладонью щекотку от шерсти на смуглой щеке. Если бы не шрам и косящий глаз, женщина была бы хороша – яростной, дикой красотой, которая от прикосновения Цветанкиной ладони проступила сквозь искажённые звериным обликом черты.

«Прости, – пролепетала Цветанка, не узнавая собственного голоса, ставшего вдруг писклявым и жалким. – Мне не было ведомо, что творит с тобой этот волхв…»

Призрачный волк плакал и выл от чужой тоски, а Цветанка, очарованная зловещей, колдовской красотой этого места и чистым светом голубовато-серых глаз с густыми тёмными ресницами, потянулась вперёд и поцеловала их обладательницу в губы.

«Прости», – ещё раз пробормотала она.

Женщина-оборотень изумлённо рявкнула и отпрыгнула, приземлившись на четвереньки. Её лицо на глазах у Цветанки окончательно приобрело человеческий вид, шерсть исчезла с него, оставшись только на руках и ногах.

«Как звать тебя?» – спросила Цветанка, чуть осмелев.

«Невзорой, – ответила женщина-оборотень, поглядывая на неё с хмурым удивлением из-под густых чёрных бровей. – Можешь не объяснять: я знаю, почему ты пришла. Тебе жаль тех девчонок, которых Барыка хочет принести в жертву».

Цветанка смущённо кивнула. Похоже, её мужской наряд не обманул звериного чутья Невзоры. Впрочем, сейчас было не до того.

«Я – Заяц, – назвалась Цветанка. – Да, ты всё верно поняла… Их хотят скормить тебе, чтобы остановить мор. Задобрить Марушу… Но не поможет это! Только девчонки зря погибнут».

«И поэтому ты решила меня убить? – хмыкнула Невзора. – Смело с твоей стороны… И отчаянно глупо. Думаешь, я стала бы жрать твою курицу? Ха… Да от неё за версту несёт яснень-травой – не почует только тот, у кого насморк».

Блуждающие огоньки медленно собирались вокруг полянки, на которой происходила эта беседа. Некоторые из них подлетали к Невзоре, касаясь её чёрной копны растрёпанных волос с редкими прожилками седины. Невзора отмахнулась от них, как от назойливой мошкары, и уселась на землю, смущая Цветанку видом своего сильного, прекрасно вылепленного нагого тела. Чёрные свалявшиеся пряди волос чуть прикрывали её грудь, а всё остальное можно было беспрепятственно разглядеть – каждый мускул, каждую жилу, тонкую талию и длинные стройные ноги с хорошо развитыми икрами. Угрюмые густые брови, широковатые для женщины, тянулись к самым вискам и сливались с волосами, что придавало лицу Невзоры жестокий, дикий и зверский вид, но остальные его черты были тонкими и красивыми. Точёные ноздри всё время двигались, хищно принюхиваясь, а заострённые уши, поросшие редкой жёсткой шерстью, чутко внимали звукам колдовской ночи.

«Ты убьёшь меня?» – спросила Цветанка, хотя, глядя в горящие горькой страстью глаза женщины-оборотня, сама почему-то не верила в это.

Вместо ответа та, сделав неистовый прыжок в сторону, сцапала странного жука с совиной головой – прямо в воздухе, на лету. Только острые зубы клацнули.

«Мне поначалу показалось, что ты – одна из нас, – промолвила она, с хрустом жуя свою добычу. – Не знаю даже, как к тебе относиться. Такое чувство, будто встретились мы с тобой неспроста».

Другой странный жук, трепеща серебристо мерцающими крылышками, сел на колено Цветанки, и она замерла, чтоб его не спугнуть. Есть его она, конечно, не собиралась.

«Значит, Барыка полностью подчинил тебя? – спросила она. – И ты не можешь восстать против него?»

«Я бы и рада, – невесело усмехнулась Невзора, поглаживая себя по пятну на шее, – но вот эта отметина не даёт. Всякий раз, когда я пытаюсь порвать узы, она сражает меня такой болью, от которой душа из тела чуть не вылетает. Не рвётся моя невидимая цепь. Никакими усилиями… Держит старик меня за горло».

«А свою богиню Барыка этим не боится прогневить?» – удивилась Цветанка.

«Он говорит, что силой его питает Маруша, а раз заклятие удалось наложить, то её воле это не противоречит, – ответила женщина-оборотень. – Значит, Маруша якобы сама отдала ему меня. Как-то раз, изрядно хлебнув мухоморовой настойки, Барыка проговорился, что уничтожить колдовство и освободить меня может только искреннее сострадание. Но кто меня пожалеет? Я внушаю всем только страх. Когда-то я была человеком, как и ты… Но даже моя семья меня боялась, после того как хмарь вошла в меня и превратила в Марушиного пса. Как-то раз я подкараулила свою младшую сестрицу Ладу, с которой мы были особенно дружны. Да что там – дружны… Любила я её так, как не полюбила бы и целая сотня мужей, а также все братья и отец с матерью вместе взятые. Я надеялась, что её любовь снимет заклятье: уж кому, как не родной сестре пожалеть меня! Но она, бедняжка, упала замертво – от страха. Остановилось её сердце… Погоревала я над ней, да и отнесла тело домой, чтоб её там хоть по-людски схоронили. Там такой крик поднялся… Они не поверили, что я не убивала Ладушку. Мать упала без чувств, а отец с братьями кинулись на меня с вилами и топорами. Вот так-то… Если уж родная семья меня возненавидела, то чужой человек и вовсе не смягчится сердцем при виде меня и не поймёт, что я чувствую. Так что некому моё заклятье снять, а смерть Ладушки повисла на моей душе грузом: ведь я всё ж виновата в том, что напугала её, хоть и непреднамеренно это вышло. Меня ненавидят, меня боятся… Но всё, что я делаю – это пытаюсь остаться человеком. Я хочу вырваться на свободу, хочу родить дитя – просто так, для себя, чтоб не забыть, как это – любить. Вот за всё это, наверно, Маруша и отдала меня Барыке для его надобностей – за то, что сопротивляюсь её воле, не хочу признать её власть над собой».