Мельница желаний - Гурова Анна Евгеньевна. Страница 11

– Все, – сурово ответила девочка. – Кроме Айникки.

– Ну, тогда я спокоен.

Девочка снова вздохнула, но спорить не стала, только отступила в сторону, давая Ильмо дорогу.

– Почему ты меня не слушаешь? – обиженно проговорила она. – Я ведь хочу тебе добра!

Ильмо потрепал ее по макушке.

– Пусть Ильматар будет к тебе благосклонна, маленькая.

– И к тебе, Ильмаринен.

Охотник сбежал с холма. Ветер прощально подтолкнул его в спину. Ильмо обернулся. Священная береза в вышине качала кроной, как будто говоря ему: «Еще свидимся!» Румяная же девочка исчезла, словно ее и не было.

От святилища к селению Калева вела широкая хоженая тропа. Береза давно осталась позади, лес поредел, замелькали среди стволов желтые пятна кулиг. [14] Поля блестели от утренней росы. И вот уже вдали показалась река, а за ней, на высоком берегу, заборы, избы, выгоны и огороды рода Калева.

Ильмо, хоть родился и вырос в Калева, всегда чувствовал там себя отчасти чужим и к людям возвращаться не любил. В лесу, одному или с молчуном Калли, ему было спокойно и уютно. А теперь, разглядывая издалека острые коньки крыш, Ильмо словно бы издалека ощутил тот страх, о котором говорила девочка в святилище. Как будто над деревней нависла незримая паутина из трусливых и недобрых помыслов, зависти, лжи и мелкой злобы. Впрочем, может, ему только так чудилось – после чистоты и покоя Тапиолы.

Ильмо миновал опушку леса – и неожиданно увидел перед собой частокол. Определенно, жители Калева времени не теряли. Последний раз, когда он навещал родичей – а это случилось более месяца назад, – ничего подобного здесь не было. Все и так знали: вот лес, а вот земли рода Калева, так было и будет во веки веков. Раньше селение окружала хлипкая ограда из жердей, только чтобы глупая скотина не уходила в лес. А теперь деревня ощетинилась в сторону Тапиолы заточенными кольями. С другой стороны ее охраняла надежная преграда – река.

Ильмо уже не удивился, когда вместо старой рогатки, что вечно стояла сдвинутой к обочине, обнаружил настоящие ворота – навесные, двустворчатые, в человеческий рост высотой. У обочин были вкопаны колья, увенчанные черепами жертвенных коров и коз. Эти колья торчали здесь и раньше. В положенные дни животных отводили в лес и оставляли там на корм диким зверям, а потом забирали кости и вешали черепа, в напоминание Тапио. Но теперь к ним добавились две высокие жердины, на которых кто-то повесил новые черепа – человеческие.

Ильмо в первый миг даже струхнул. Пригляделся – и перевел дух: черепа были очень старые. «Это, наверно, те головы, что принесли с войны», – сообразил он. Пятнадцать лет назад роду Калева повезло – в междоусобице он участвовал на стороне Унтамо, а не его несчастного брата. Противникам досталась смерть, победители вернулись с богатой добычей. Некоторые, как староста Антеро, привезли из дальних краев жен. А иные – должно быть, не самые умные – приволокли вываренные черепа врагов, чтобы по воинскому обычаю украсить ими свои ворота. Но черепа в деревне не прижились. Прошло немного времени, вояки успокоились, и старейшины потребовали убрать пакость с глаз подальше. Похоже, пакость понадобилась снова. Обе мертвые головы были ярко раскрашены – не иначе как постаралась ведунья Локка. Узор был разный. На правом красный – для битвы, на левом синий, с белым Глазом Укко на лбу – против хийси. На череп воина кто-то нахлобучил ржавый шлем.

Ильмо подошел к воротам и поклонился мертвым сторожам.

– Я иду из Тапиолы, я чист! – произнес он ритуальные слова.

Проходя мимо черепов, глядевших на него пустыми глазницами, Ильмо неожиданно показался сам себе каким-то чудовищем, выбравшимся из леса в человеческие земли. Впрочем, через ворота он перелез без особого труда. Если там и были наложены чары, на него они не подействовали.

Селение Калева раскинулось на излучине лесной речки Яннего, или Звонкой. Далеко в верховьях Яннего звенела и грохотала на порогах, но деревню огибала широкой лентой медленной черной воды. Хлипкие пристани тянулись из камышей, как вывешенные на просушку деревянные половики, и у каждой покачивалось по две-три лодки-долбленки. Вдоль берега под навесами сушились сети. Наверху, на крутом берегу, за частоколами и огородами, просторно стояли большие темные избы. Раскидистые священные рябины, хранители очага, клонились к земле, усыпанные кровавыми гроздьями. Когда-то лучшие из этих изб принадлежали колдунам-охотникам, которыми славился род Калева. Но с тех пор, как сгинул последний из них, уже четверть века прошло.

На самом высоком месте, над обрывом, высился небольшой курган – жилище предка-покровителя рода Калева. На кургане торчал деревянный столб, украшенный вязью охранных рун, главной из которых была мощная руна «земля предков». Верхушку столба венчала грубо вырезанная голова самого первопредка Калева: борода веником из-под берестяной личины. В основании столба лежал камень, похожий то ли на перепелиное яйцо, то ли на раздувшуюся лягушку. На камне пестрели неопрятные следы подношений. Старики утверждали, что камень этот родила земля, и это есть образ первоматери рода, супруги предка Калева.

О том, как возник на свете род Калева, одного мнения не существовало. Из поколения в поколение передавали в роду легенду о том, как давным-давно, во Времена Сновидений, верховный бог Укко в образе лягушки упал с пня, и на него наступил медведь. Покинув бренные останки, Укко долго думал, на что бы их употребить, в конце концов придумал – и смастерил из них человека. Так на свет появился первопредок Калева, а от него пошли все северные карьяла.

Еще рассказывали иначе. Однажды Укко облачился в лягушачью кожу (зачем, то было ведомо только ему одному), да и свалился с пня прямо под ноги медведю (пути богов неисповедимы). В это время мимо проходил райден по имени Калева. Он как раз думал, не обзавестись ли ему семьей, но вот беда – других людей на свете тогда еще не появилось. Увидев медведя, отважный охотник застрелил его. В тот же миг Укко принял свой истинный облик и сказал, что исполнит любое желание спасителя. Калева пожелал жену. Укко задумчиво посмотрел на останки лягушки… Так на свете появились северные карьяла.

Вообще, преданий и баек о Калева и временах творения среди карьяла ходило неисчислимое множество. Умалчивалось в них только об одном – почему Калева носит берестяную личину.

В самой древней части селения, за высоким полусгнившим частоколом с резными воротами стояла большая изба. Когда-то ею владел отец Ильмо. Он же превратил свое жилище в крепость, закляв избу от хийси. Стены дома, сложенные из кондовых [15] сосновых стволов, стали от времени бархатисто-черными, как сажа. По воротам и наличникам летели табуны огненных коней, на воротах были вырезаны знаки луны и солнца. И повсюду, от крыльца до конька, где едва заметно, стертый временем, а где ярко и жутко, смотрел белый глаз с черным зрачком – Глаз Укко, оберегающий от зла.

Отец Ильмо умер более пятнадцати лет назад от ран, полученных на войне. После его смерти дом перешел к Куйво, его младшему брату, дяде Ильмо. Куйво, никогда не имевший склонности к ратным подвигам, вел хозяйство спустя рукава, так же относясь и к воспитанию осиротевшего племянника. Ильмо, вместо того чтобы набираться около дяди рыболовецкой премудрости, сначала пытался набиться в ученики к Вяйнемейнену, а потом и вовсе перебрался в Тапиолу. Старинный зачарованный дом понемногу пришел в упадок. Шестикрылые птицы и огненные кони бледнели и выцветали под снегом и дождем и постепенно покидали стены дома, переселяясь, должно быть, в более подходящие места.

Ильмо задами подобрался к отцовской избе, проскользнул в приоткрытые ворота, откинул закрывающую вход лосиную шкуру и сунул голову в душную темноту сеней.

– Эй, дядюшка! – позвал он шепотом, чтобы не разбудить детей.

– Медведь тебе дядюшка, – глухо послышалось изнутри. – Сейчас как огрею по спине оглоблей, чтобы не орал над ухом ни свет ни заря…