Леди с клыками - Мясоедов Владимир Михайлович. Страница 76

Цепляясь за выбоины кладки увеличившимися когтями, я добралась до закрывающей колодец крышки и уперлась в нее плечом. Со скрежетом каменная плита, оказавшаяся не такой уж и тяжелой, уползла в сторону. Кто-то пока невидимый вскрикнул, скорее от неожиданности и удивления, чем от испуга.

– Привет, завтрак! – обрадовала я мелкого заморыша, ростом примерно себе по пояс, вырываясь из своего узилища.

Типичный гоблин, какими их знает весь мир, проявил несвойственное благоразумие и, швырнув в меня копьецом, кинулся бежать. Уклониться от оружия было легко. Сломать ему шею и впиться в нее клыками, догнав в два прыжка, тоже. Кровь оказалась неожиданно вкусной. Мой организм, казалось, довольно заурчал, поглощая ее. Даже запах – а вонял болотный житель своей естественной средой обитания – не испортил впечатления. Вот уж не ожидала. Может, это был какой-то уникум, к примеру, потенциально обладающий сильным даром? Или просто вхожу во вкус? Пока я задумчиво смаковала букет, одновременно запасаясь силами для грядущего боя, в помещение, исполняющее, очевидно, роль тюрьмы, ввалилась толпа аборигенов во главе с моим старым знакомым.

Причем у всех были вполне себе современные ружья. Пришлось бросать недопитую жертву, хватать каменную крышку и бросать уже ее. Троих смяло, но остальные открыли огонь. Кроме Гнала. Как ни странно, но он во всю глотку кричал: «Не стрелять» – и даже задрал к потолку чей-то двуствольный дробовик, выбивший из свода целое облако крошки. Половина гоблинов промазала. Но остальные-то попали. Пули рванули мою плоть, как раскаленные ножи, а кровь брызнула из как минимум десятка ран. Сознание стало стремительно уплывать в неведомые дали. На остатках злости я еще смогла сделать пару шагов им навстречу и полоснуть пару раз когтями, уже не слишком видя кого, а потом упасть, провалившись в черноту…

Мягкое, обволакивающее тепло одеял, ласкающее и навевающее воспоминания о детстве… о таких надежных руках отца, баюкающих свою заболевшую красавицу… Терпкий и чуточку пряный запах куриного бульона и тончайшее, практически невесомое прикосновение прохладной ладони к покрытому капельками пота лбу… Прикосновение… Воспоминания детства, заполненного бесконечным счастьем и радостью детства… такого короткого, но оставившего после себя бесценную сокровищницу воспоминаний, в которой среди звенящих водопадов смеха, темных заводей слез яркими звездами разбросаны самоцветы нежности и любви, несмотря ни на что все так же сияющие сквозь туман грусти.

Не уходи… Не оставляй меня одну… Предательское жжение нарождающихся слез и надежда. Глупая надежда, смешанная со страхом… Ведь пока закрыты глаза, пока окружающее еще не облеклось в четкие границы восприятия, я могу лежать, лежать в теплых объятиях одеял, ощущать такой родной и домашний запах и надеяться… раздирать душу зазубренными, покрытыми ржавчиной и нагаром крючьями надежды о том, что все произошедшее – сон, болезненный сон, навеянный демонами лихорадки… и еще мгновение, и снаружи раздастся прокуренный бас, с укоризной бурчащий о неумеренности молодой леди по отношению к фруктовому льду. Грозный и все равно наполненный нотками нежности голос, корящий свою принцессу за тот страх, который она принесла своему старику отцу… Папа… папочка! Как же мне страшно! Ведь это пытка, самая изощренная из всех известных разумным существам пытка – истязание надеждой, глупой, безнадежной надеждой взбалмошной девицы… Надеждой, что, открыв глаза, я увижу все те же скрытые за кудрявой изгородью бороды родные черты, радостно заверещу от захлестывающего меня счастья и, бросившись на шею, буду шептать, глотая слезы и хлюпая моментально набухшим носиком, шептать папе о том, как я его люблю…

Предательская влага, собравшаяся в озерах закрытых глаз, смела последние преграды воли и неостановимым ручьем хлынула по склонам щек…

– Папа!

– Ну не совсем, – раздался мелодичный женский голос, и рука убралась с моего лба. – Открывай глаза, девочка, ты уже пришла в себя. Правда, возможно, все еще бредишь.

– А разве?.. – начала задавать какой-то вопрос я, распахнула веки и тут же осеклась. Прямо передо мной красовалось лицо. Весьма знакомое лицо. Очень похожее на него, практически как две капли воды, я видела на одной нечеткой потемневшей фотографии, хранимой отцом в глубине бумажника. И возможно, в далеком детстве, вживую. Но последнего совершенно не помнила.

– Доченька моя, ты очнулась? – низким, наполненным тревогой голосом окликнула меня Хенея Микрай, проведя по моей щеке тонкими пальчиками с длинными ухоженными ногтями. Она не постарела ни на год, во всяком случае внешне. И действительно чем-то неуловимо напоминала эльфийку, несмотря на абсолютно круглые уши. Нос сам собой втянул воздух, пытаясь поймать ее запах. Он был странным. Необычным. Похожим на мой. Сама некромантка сидела на стуле, поставленном рядом с кроватью, на которой валялась ее дочка, чувствующая себя на удивление хорошо. По крайней мере, ни одна дырка от пуль не болела. Видно, их заштопали первоклассной целительной магией. Обе мы находились в какой-то маленькой комнатке, чьи стены были обиты плотным красным бархатом.

– Да. Мама. – В голове творился хаос. Свою клыкастую родительницу нашла, пусть и чуть не умерев в процессе. Но что делать дальше, почему-то никак не могла сообразить.

– Ну слава богам, – пробормотала себе под нос вампирша, отчего-то очень ехидно улыбаясь. – Если бы ты умерла, я бы сожрала этого идиота Гнала живьем. Нет, это же надо додуматься – тащить тебя сюда! А ты тоже хороша. Ну вот зачем было искать меня при помощи магии крови? Или ты думала, что опытный некромант не заметит направленный на него ритуал? Неужели было непонятно, если я ни разу не пришла к Грему, значит, сейчас не время.

С ума сойти. Я в первый раз в жизни вижу свою мать, и она немедленно начинает скандал. Может, расти только с отцом – это не так уж и плохо?

– Письмо хоть раз в год прислать, конечно, не судьба… – Детская обида подняла голову, небрежно сместив в сторону инстинкт самосохранения. – Ну просто чтобы сообщить, чего ожидать от плода ваших ночных развлечений, растущего с заметными отклонениями от общепринятых канонов?

– В моем положении и это не безопасно, – покачала головой Хенея. – И в первую очередь для вас. У тебя были какие-то странности? Опиши их.

– Ну да, – согласилась с ней я, наполнив свой голос ядом, – куда уж нам, сирым и убогим, до бессмертных вампиров.

– До кого? – Кажется, впервые за наш разговор удивилась мать.

– До тебя, – ответила ей я, чувствуя, как в душе закипает ярость. – Или скажешь, что ты не кровосос, а я не дампир?

– Конечно, нет, – донеслись слова сквозь пелену накатывающего безумия. – Ты что, головой ударилась? Вампиры вымерли!

– А это как ты объяснишь?! – лязгнула клыками я и попыталась вцепиться наглой обманщице в шею. И была отброшена обратно на кровать. Тонкая на вид ручка ударила меня по лицу с неженской силой. Пружины хрустнули так, что казалось, вот-вот порвутся. Не знаю, сколько я билась в истерике, но все это время мать удерживала меня прижатой к постели, у которой в конце концов отломились ножки.

– Успокоилась? – спросила она наконец. – Вижу, что да. Тогда, может, поговорим?

Медленно и осторожно извлекая меня из груды порванного тряпья и кусков дерева, в которое превратилось еще недавно крепкое ложе, облаченная в узкое облегающее платье с высоким строгим воротом, моя собственная мать искусно отводила взгляд, стараясь не встречаться с моими наполненными обидой и разочарованием глазами. Мамочка, как ты могла? Ради чего?

Поставив наконец-то на ноги и прекратив отряхивать сорочку, в которую меня обрядили в бессознательном состоянии, мой второй родитель подвела меня к громадному окну, занимающему большую половину заполненного солнечным светом зала, по какой-то прихоти хозяйки превращенного в спальню и по совместительству лазарет для своей дочки. Укутанные белоснежным паутинным шелком стены, переливы солнечных отблесков и кажущаяся живой мозаика, занимающая каждый квадратный дюйм чуть ли не зеркального пола. И легкий шаловливый ветерок, прорывающийся сквозь невесомую преграду штор, фамильярно перебирающий складки моей довольно фривольной одежки, к слову, еще и полупрозрачной.