Время Изерлона (СИ) - Котова Анна Юрьевна. Страница 15

Они не праздновали победу — они собрались тесной компанией в столовой, выпили за упокой души главы хунты Гринхилла. Пусть он был сто раз неправ и опасен. Все равно он был достойным человеком.

Ни разу за эти дни не получилось остаться с Райнером наедине. И вместо самого главного — прижаться, запустить пальцы в волосы, поцеловать — она рассказывала компании друзей, как монтировали ракетные движки на ледяные глыбы. А что в этом особенного… ну присобачили абы как, лишь бы работало, — и все. Не приборы отлаживать… Рутина. Что эта рутина привела к краху Совета спасения — не заслуга механиков. Но к ней все приставали с расспросами. Когда же она в ответ спрашивала о сражении — ловко уходили в сторону и заговаривали о другом.

Предстояла увольнительная на Хайнессен.

— Мы теперь спасители демократии, — ухмылялся Поплан. — Нас теперь все девушки полюбят.

Но даже у него получалось не очень весело.

Хайнессен. Демократия банзай

Атос и д'Артаньян, расторопные солдаты и знатоки своего дела, потратили не более трех часов на приобретение всей экипировки, нужной мушкетеру.

А. Дюма

Младший брат сестер всю жизнь находится под опекой женщин и считает само собой разумеющимся, что женщины его обожают и готовы обслуживать. Если сестры чересчур руководили им, то такой мужчина может вырасти бунтарем.

Чем больше у него сестер, тем сложнее ему выбрать спутницу жизни. Лучшей парой для него будет старшая сестра братьев, которая умеет хорошо заботиться о мужчинах. Однако жена должна знать заранее: на ком бы он ни женился, сестры будут продолжать заботиться о нем всю жизнь.

Житейские советы

На Хайнессене стояла слегка растерянная последними событиями ранняя жаркая осень. Где-то по небогатым окраинам Хайнессенполиса все еще разъезжали на танках усиленные патрули, призывая граждан успокоиться и жить дружно, но в центре уже была тишина и порядок — на местный лад, разумеется. На площади Исторического согласия шуршал пожелтевшей кроной громадный каштан, сновали пешеходы, солнце жарило вовсю, так что первый выбравшийся из укрытия осторожный мороженщик пользовался бешеным успехом. Большие магазины опомнились раньше мелких частников, и стеклянные двери "Всякой всячины" с тихим шипением съезжались и разъезжались, пропуская покупателей, а у высоких витрин, насвистывая, присматривал за роботом-мойщиком подросток старшего школьного возраста.

В кармане форменных брюк лежала пластиковая карта с суммой, на которую предстояло гулять. Оливер авторитетно заявил, что должно хватить на новое платье и еще немного останется, но не учел послевоенного взлета цен. Гражданский конфликт проехался плугом по всей экономике, не пропустив и подолы с рукавами. Поэтому из "Всякой всячины" Мари вышла очень быстро, почти не обеднев.

Дасти и Оливер ждали ее на площади у фонтана. Парни вызвались показать бывшей подданной Рейха столицу демократии, но категорически отказались заходить с ней в магазин. В сухой каменной чаше фонтана возле хитро переплетенного узла труб возились двое деловитых мужчин в синих комбинезонах с непонятной аббревиатурой на спине. Их деятельность внушала некоторые надежды на грядущую игру струй и россыпь брызг — хотя, вероятнее всего, не сегодня. Приближаясь к фонтану, Мари услышала разговор своих друзей и невольно замедлила шаг — темой была она сама как представительница женского пола.

— Все женщины одинаковы, — тоном умудренного долгой жизнью циника говорил коммодор Аттенборо. — Мы с тобой тут расплавимся по парапету, прежде чем она вернется. А потом еще придется волочь необъятный ворох бумажных пакетов и пластиковых сумок, выслушивая бесконечную сагу "о том желтеньком, которое было почти как синенькое, только с бантиками".

— Слушаю тебя и диву даюсь, — засмеялся Поплан. — Со мной женщины никогда не говорят о тряпках.

— Ты для них объект охоты, а не "свое-родное-никуда-не-денется".

— Можно подумать, ты сорок лет женат.

— Нет, я всего лишь скоро двадцать восемь лет как младший брат.

Тут Дасти оглянулся и увидел Мэри, смотревшую на него с ехидным любопытством. Явно слышавшую сентенцию о женской природе. Без пакетов и сумок. Зато с тремя рожками пломбира в руках.

Сильно смутившийся коммодор Аттенборо вгрызся в мороженое. Он чувствовал, как горят уши, и тихо мечтал исчезнуть. Желательно просто растворившись в воздухе. Но прежде чем кончился пломбир, исчез Оливер Поплан, отрезав товарищу путь к отступлению. Он попросту вскочил, бросил: "Ладно, ребята, вы гуляйте, а я пошел. До встречи" — и только рыжая шевелюра замелькала среди голов прохожих, постепенно удаляясь.

— Догнал, — сообщила Мари, глядя вслед Олле.

— Мм? — отозвался Дасти из рожка с пломбиром.

— Брюнетку догнал, — пояснила Мари. — Думаю, это надолго. Вот и хорошо. Я очень хотела рассказать тебе про желтенькое с бантиком, но при нем стеснялась.

Дасти смутился еще сильнее и чуть не подавился вафлей.

— Тем более что ты для меня не объект охоты, — безжалостно продолжала мисс Беккер. — Я иду по следу майора Блюмхарта, как известно каждому зверю в наших лесах.

Титаническими усилиями проглотив наконец остаток вафельного рожка, Дасти поднял руки.

— Сдаюсь. Извини, Мэй.

Настал ее черед удивиться:

— Почему — Мэй?

— Потому что Мэри — это моя племянница шестнадцати лет от роду. Как раз такая, с бантиком на желтеньком, — ответил коммодор Аттенборо. — Чтобы имя не создавало ложных ассоциаций… И куда мы теперь, Мэй? я теряюсь. Не знаю, что показать тебе в этом городе. Может быть, тир? или поглядим, нет ли сегодня соревнований по боксу?

Мари вздохнула и взяла коммодора под руку.

— Хоть мы с тобой и договорились насчет охотничьих угодий, Дасти, честно говоря, мне очень нужно новое платье. Или хотя бы блузка. Не могу же я везде ходить в рабочем комбинезоне. Раз уж ты многоопытный младший брат — давай все-таки начнем с покупки тряпок. Здесь, в центре, уж очень дорого. Обещаю, я не буду крутиться перед зеркалом часами. А? — она заглянула ему в лицо.

— Ладно, — буркнул Дасти, совершенно дезориентированный. — Поехали в Левобережный район, там до революции было несколько недорогих лавок.

Во-первых, они ехали на такси с автопилотом. Во-вторых, вокруг вздымались небоскребы — много стекла, немного бетона. Когда выехали на мост, открылся вид на здоровенную статую отца-основателя Але Хайнессена. Он был больше, чем Рудольф Гольденбаум на Одине.

За рекой город изменился. В Левобережье было проще, беднее, грязнее. По узким улицам-ущельям свистел ветер, гоня клочья вчерашних газет. Бетон сменился кирпичом, стекла стало заметно меньше, и то какое-то пыльное. В нижних этажах часть окон была выбита и временно загорожена чем попало — фанерой, картоном, ребристым цветным пластиком. Людей на улицах почти не было, зато дважды мимо проехали танки. Издали слышался зычный голос, неразборчиво призывавший к миру и спокойствию через мегафон.

Потом дома стали ниже, появились чахлые скверы, они становились все пышнее и приятнее на вид — и начался одноэтажный зеленый район. Вернее, сейчас — зелено-желто-красный, листья на деревьях, тронутые осенью, сияли на солнце. Деревья и кустарники умудрялись выглядеть празднично и радостно, даже если стволы были опалены огнем, а нижние сучья обломаны. Здесь тоже прошлась революция — в заборах зияли дыры, три или четыре дома стояли закопченные и брошенные.

Первые две лавки, о которых помнил Дасти, не работали — двери одной вообще были заколочены досками крест-накрест. Зато третья, небольшое кубическое строение, сверкала чисто вымытым правым окном и ярко раскрашенной фанерой на левом, дверь была гостеприимно распахнута, и на пороге скучала без покупателей пожилая дама в спортивной майке и брюках. Над крыльцом в три ступеньки переливалась свежей краской вывеска "Тим Тармен" — ее явно подновили совсем недавно. Подойдя ближе, Мэри заметила аккуратно замазанные следы вмятин в колечке буквы «а».