Время Изерлона (СИ) - Котова Анна Юрьевна. Страница 24

Но Мари надеялась однажды перейти в состав совсем другого полка. Летного.

После явления толстой мадам ряды пилотов поредели так же, как и ряды других военных специальностей. Поплан гонял в хвост и в гриву, и надо сказать, после смены в ремонтируемых отсеках это было особенно нелегко. Молчаливо подразумевалось, что все «старенькие» курсанты — а теперь Мари была уже «старенькой» и хихикала, глядя на «новеньких», чьи ошибки ужасно напоминали ее собственные, — так вот, подразумевалось, что все «старенькие» вскоре получат официальные звания пилотов и нашивки младших офицеров.

Аннелиза рассталась с Попланом и завела роман со здоровенным медбратом из второго госпиталя. Это привело к переменам в ее карьере: в начале июня она уволилась из столовой и устроилась к своему парню в отделение санитаркой. Там тоже работы было невпроворот. Лежали вперемешку свои и чужие, подобранные с обломков имперских катеров и шлюпок. Некоторые очень тяжелые. Собственно, тех, кто пострадал легко, к моменту поступления Аннелизы на работу по большей части уже выписали. Но тяжело пострадавших тоже хватало. Так что виделись теперь подружки совсем редко. При встрече Аннелиза жаловалась, что Стефан ревнует ее сразу к пяти тяжелобольным офицерам, особенно к двоим имперцам из третьей палаты. Говорит, они галантные, а она имперка, где уж тут устоять. Только то, что беднягам было ни до чего, служило Аннелизе некоторым алиби, — заживающие ожоги мучили и допекали обоих, а у Иоганна еще и сломанная нога не желала срастаться. Девушка очень жалела Иоганна и Фрица, постоянно дулась на Стефана и даже забывала иной раз спросить у Мари о Райнере — чего спрашивать, когда у них по определению все хорошо, у жениха-то с невестой?

К августу стало ясно: передышка, дарованная Изерлону после посещения толстой мадам — свыше ли, или, может быть, стараниями нашего адмирала, — заканчивается. Правительство на Хайнессене учудило очередную чудовищную глупость. И ладно бы просто приютили маленького кайзеренка, вывезенного сумасшедшими аристократами из Рейха. Поселили бы где-нибудь в системе Дагон или Гандхарва на дальней планете, в домике с садиком, да открещивались: ничего не знаем, приехали какие-то беженцы, мало ли их к нам сбежало за двести лет, всех не упомнишь. Нет, надо было объявить на всю Галактику, что вот этот пацан — кайзер Галактического Рейха, законный правитель, а вот это сборище беглых дворян — его законное правительство, и показать большую фигу герцогу Лоэнграмму.

Мари из ее трюма и то было ясно, что Трунихт сделал глупость. Но Альянс ликовал, кидая в воздух шляпки и даже некоторые черные береты с особо деревянных военных голов.

Мало того, это ублюдочное правительство сманило со станции, из-под крыла нашего адмирала, старика Меркатца. Того самого Меркатца, который, без преувеличения, спас Изерлон от толстой мадам. Не один спасал, конечно, все спасали, но его вклад был куда поболее, чем у многих. Команда «Гипериона» особенно сокрушалась по этому поводу: все помнили, как Меркатц водил их в бой, когда адмирала Яна еще не было на станции и командование коллективно пыталось уверить противника, будто на самом деле Ян на месте и руководит обороной.

Ясно было, что воинственный герцог Лоэнграмм не простит Альянсу истории с кайзеренком. По станции ходили слухи, что он сам ее и устроил. Закрыл глаза, когда надо, чтобы мальчишку украли без помех. А теперь пользуется. Любит, говорят, повоевать. Сожрет, сожрет всю Галактику, дай только срок и повод.

Что же, Трунихт дал повод.

Хлопот теперь не оберешься.

Изерлон. Жених

Воспоминания, в том числе ностальгические, не в точности воспроизводят ход прошлых событий, а включают в себя субъективные оценки и ошибки того, кто вспоминает. В этом заключается парадокс ностальгии: люди тоскуют даже по ужасным периодам прошлого.

Что на самом деле мы помним. — Сборник "Вековые заблуждения". — Эль-Фасиль, 694 г. к.э.

С милым рай и в шалаше. Но лучше, чтобы шалаш был отдельным и благоустроенным.

Прописные истины

…Бабушка вывезла из фатерлянда несколько фотографий, золотые серьги с изумрудами и дедушкины золотые часы. Папа ворчал: "Стоило рисковать из-за этого тяжеленного дорогостоящего монстра, мы из-за него чуть на корабль не опоздали!" — но с удовольствием доставал при случае монстра из кармана пиджака. Причудливый корпус, украшенный завитушками, был сильно поцарапан, а слева его уродовала вмятина, но шли часы с той же точностью, что и полвека назад, когда их изготовили на прадедушкиной механической фабрике. Кунштюки Блюмхарта, может, тебе попадались?..

Мари напрягла память, сведя брови, и от этого серьезного вдумчивого выражения ее лица сердце Райнера растаяло в очередной раз.

— Не помню, — вздохнула она. — У отчима не было. Вот у булочника, может, и ваша штуковина стояла на комоде. Механическая кукла, она танцевала под музыкальную шкатулку.

— Может быть, — сказал Райнер. — Теперь точно все равно не узнаешь.

…В электронный век механическая фабрика была осколком прошлого, достопримечательностью, продукцию выпускала небольшими партиями, зато и продавала заказчикам недешево. Мало кто задумывался, что кроме кунштюков Блюмхарта, попадавших в сувенирные отделы дорогих магазинов, фабрика изготавливала и сверхточные механические приборы, способные работать там, где электроника бессильна. В условиях повышенной радиации или в экстремальных магнитных полях. Эта продукция тихо и тайно шла на нужды армии и была основной статьей дохода Мартина Блюмхарта. Гольденбаумы не скупились, Блюмхарты процветали, а для собственного удовольствия конструировали механические игрушки, безделушки и часы. И все были довольны жизнью. Пока Леонард Блюмхарт не влез по дурости в политику. Видите ли, Леонарду не нравились некоторые законы Рейха. Так они никому не нравились, но зачем об этом говорить вслух? А уж письменно… Воистину, на него нашло какое-нибудь помрачение. Постепенно самые драконовские установления смягчались сами по себе. Вон, неполноценных детей уже несколько поколений как перестали умерщвлять. Растят потихоньку, чтобы никто не видел, — кому они дороги, конечно, — но не убивают же. Так что лет через двести все наладится, и будет лучше всякой демократии. Надо просто перетерпеть.

Тем более — ну чего не хватало самому-то Леонарду? Еще понятно, когда ропщут нищие. Но Леонард Блюмхарт был сыт, хорошо одет-обут, с блеском окончил офицерскую академию, и карьера его шла неплохо, хоть и с поправкой на буржуазное происхождение. Аристократы, конечно, быстрее продвигались по службе, ну на то они и аристократы. Никто, между прочим, не возразил, даже когда Леонард заявил, что женится на бабушке — Марте Кертнер, у которой гроша не было за душой. Бабушка до последних дней вспоминала своего Леонарда и все недоумевала: ну какая муха его укусила? И ведь не в компании спьяну сболтнул, нет — написал несколько писем старому другу по академии. Друг, даром что барон, не выдал, но один из его адьютантов нашел небрежно спрятанные бумаги и немедленно сообразил, как использовать их к своей выгоде. И барона погубил, и Леонарда. Пусть ему на том свете будет жарко. Как бы он ни жил, а теперь, даст Один, уже помер. Хорошо бы не в бою. Не место таким в Валгалле. — Тут бабушка обыкновенно начинала ругаться тихим благонравным голоском, каким привыкла говорить с детства. Когда мама слышала бабушкины ругательства, она всегда быстро отвлекала Райнера чем-нибудь занятным, но он все равно запомнил, как это звучало, и какие бабушка говорила слова, и — как это было жалко и страшно.

Только один раз Райнер попробовал заговорить с бабушкой о тех законах, которые не нравились покойному дедушке. Начала-то она сама: взялась причитать, что "если б не дурость Леонарда, жили б до сих пор в фатерлянде". И нельзя сказать, что в Альянсе они так уж плохо устроились, но, конечно, с богатой жизнью владельцев рейховской фабрики не сравнить. Вместо особняка — пусть не в аристократическом, но в респектабельном буржуазном районе, — типовой коттедж в пригороде. Сын работает на чужого дядю, а не управляет собственным производством. Внук вместо солидной частной школы бегал в муниципальную, дрался и дружил с пацаньем самого простецкого происхождения, а потом и вовсе заявил, что пойдет служить в местную армию, чтобы стать военным, как дедушка, — в армию, которой командуют невесть кто, некоторые даже черные. Райнер, воспитанный в условиях демократии, не выдержал и возразил: если бы не те самые законы, которые бабушка мечтала перетерпеть, не замечая, не пришлось бы бежать и семье провинившегося деда — какова бы ни была провинность. Но бабушка на глазах сникла и начала ругаться — и Райнер постарался понезаметнее скрыться с ее глаз, обещая себе больше никогда… Ему было тогда лет двенадцать или тринадцать.