Время Изерлона (СИ) - Котова Анна Юрьевна. Страница 31

Теперь, когда вожжи были брошены, они ловили каждую минуту, чтобы остаться вдвоем. В походе это было большей частью невозможно. Тем слаще были короткие остановки. Каюта на одну-две ночи — вот все, что могли изредка позволить себе Мари и Райнер после отбытия с Дайан-Хана. Неудивительно, что гостиница на Эль-Фасиле показалась раем. Блаженные две недели в условиях забытого комфорта. Жизнь была прекрасна, и ничто не могло ее омрачить. Тем более что, кажется, и положение флота Яна стало определеннее. Он снова был армией на службе демократии, пусть маленькой и слабой, — само присутствие этого флота, а главное, этого адмирала, делало Эль-Фасильскую республику заметной на звездной карте. Но задача была — стать силой, с которой будут считаться. Решением был Изерлон.

Наш Изерлон. Крепость, в которой мы столько пережили. Пусть сейчас там сидит имперский адмирал Лютц, это ненадолго. Мы уже брали Изерлон однажды, возьмем и еще раз. Он ждет нас. Он скучает по нам — как и мы по нему.

Ко второму взятию Изерлона приступили накануне Нового года. И это означало разлуку — потому что Райнер уходил штурмовать крепость, а Мари оставалась. Она попробовала было напроситься в поход, но Райнер твердо сказал «нет», и она послушалась. Пилоты там были не нужны. А вот розенриттеры — необходимы.

Мари осталась на Эль-Фасиле, отчаянно завидуя Поплану и Юлиану Минцу — их-то взяли. Десантниками. Только-только они прибыли из своей экспедиции к Земле — и вот пожалуйста, первыми вернутся на Изерлон.

Конечно, она понимала, что от нее в этой операции не будет никакого проку, одни хлопоты, но мечтать ведь не запретишь…

Сидеть в гостинице и переживать за Райнера было куда мучительнее, чем лететь в атаку, забыв, на каком ты свете. Когда тебе лично ничего не грозит и, в сущности, нечего делать, только и остается, что дергаться: как он там? что с ним? Вражеские бластеры и топоры казались издали впятеро страшнее, чем на самом деле.

А на Эль-Фасиле сияло солнце, пели птицы, беспечные прохожие галдели на улицах, по фасадам домов уже вовсю развешивали новогодние гирлянды из разноцветных фонариков, в магазинах суетились местные жители, озабоченные покупкой подарков домочадцам. Мари выходила из гостиницы и пыталась слиться с толпой, подхватить ее предпраздничное настроение — иногда одна, иногда с Каролин.

Перед самым Новым годом Мари решилась и зашла в парикмахерскую на Джинджер-стрит. Постриглась совсем коротко. Буйные колечки светлых волос остались лежать на полу возле кресла. Райнер будет ворчать — он предпочитал длинные волосы. Но ей так надоел вечный беспорядок в шевелюре, и кроме того, очень хотелось хоть что-то предпринять радикальное. Раз уж нельзя прямо сейчас изменить что-то в окружающем мире — так хоть изменить прическу.

Дасти Аттенборо не собирался надолго задерживаться на новогодней вечеринке в отеле. Зайти, помахать рукой товарищам, поздравить с праздником — и подняться в свой номер. Там ждал план операции. Ничего уже нельзя было изменить, но все равно, хотелось покрутить в уме ходы противоборствующих сторон. Оценить перспективы, еще раз поискать слабые места… Записать, кстати, свои соображения. В толстой тетради на его столе были уже исписаны страниц двадцать. Когда-нибудь из этого может выйти книга. Папа-журналист вовсю соперничал с дедушкой в голове вице-адмирала Аттенборо.

Но, войдя в гостиничный холл, он забыл обо всех благих намерениях. Мария Сюзанна Беккер стояла рядом с Каролин Вонг, неузнаваемо прекрасная. Наверное, все дело в платье. Ничего в нем не было особенного, никаких финтифлюшек, блесток или оборок, обыкновенное платье, подол чуть ниже колена, да вырез углом. Ну без рукавов еще. Ну цвет красивый, синий, глубокий такой. Просто вице-адмирал давным-давно не видел капрала Беккер в штатском. А потом понял — волосы. Вместо завитков — почти ежик. И, пропади все пропадом, шея. Придется держаться изо всех сил, чтобы не положить-таки на эту шею ладонь. Аж руки чешутся. Мелькнула мысль, что вот сейчас самое время тихо смыться — но было поздно. Мари повернула голову и заметила его, и помахала рукой, и улыбнулась.

— С Новым годом, Мэй, — сказал вице-адмирал, понимая, что пути к бегству отрезаны. Потом спохватился и добавил: — С Новым годом, Каролин.

Каролин сощурила свои азиатские глаза и едва заметно усмехнулась.

Кажется, спалился, — обреченно подумал Дасти. Хорошо еще, что Мэй ничего не поняла. Так занята мыслями о своем майоре — не заметит, даже если я проболтаюсь прямым текстом.

Вот и славно.

План операции обойдется. Тем более правда — ничего не изменишь. А Мэй умеет и любит танцевать, и неизвестно, когда еще представится возможность…

Грянула музыка, Мэй кивнула и положила руки ему на плечи.

Я тебе не соперник, Блюмхарт, я только потанцую с твоей девушкой, ведь ты сейчас не можешь сделать этого сам. Она улыбается. Это куда лучше напряженного, тревожного выражения, не сходившего с ее лица все эти дни.

Справься там с нашей красавицей-крепостью поскорее, и я привезу тебе твою Мэри.

Счастливец ты, майор.

"Улисс" нырнул в броню Изерлона и пошел на посадку.

Жизнь — занятная штука. Второй раз я опускаюсь под это искусственное небо. Да только… я ли это? Что осталось во мне от той наивной девочки, прилетевшей когда-то сюда работать по контракту, который не удосужилась прочитать? Даже имя — и то изменилось. Другое имя. Другая страна. Другое образование. Профессия, слава великому Одину, тоже другая. И там, внизу, ждет меня мой розенриттер, мой рыцарь из страшной сказки, самый лучший во вселенной парень. Пусть сказка все равно осталась страшной, и я это понимаю, — я рада. Будь что будет, лишь бы мы были вместе. Пока мы вместе, я ничего не боюсь.

Я знаю, что война придет сюда. Она всегда приходит. Но пока мы вместе, ей ничего не сделать с нами. Она просто разобьется о нас и отползет, не причинив нам вреда. Твои доспехи прочнее ее топоров, мой истребитель шустрее ее «валькирий». И да, ведь еще есть наш адмирал — он умнее всех на свете, одна его мысль закрывает нас непроницаемым щитом.

Я знаю, что все это самообман. Нас мало, нам не выстоять против несметной мощи Рейха, если он обрушит ее на нас. Но я верю, что мы все-таки выстоим. И каждый из нас верит. Пусть мы глупые идеалисты и мечтатели. Мы выстоим, и каждый металлический лист в мостовых Изерлона будет сражаться на нашей стороне.

Как хорошо, что этой чуши никто не слышит. Но я так чувствую, вот же глупая девчонка. Только… вон они, опытные воины, прошедшие тысячи битв, и я вижу на их лицах свет той же неимоверной чуши, которую несу сейчас я.

Великий Один, услышь нас. Пусть эта чушь будет правдой.

Пожалуйста, что тебе стоит?

…Война всегда приходит.

Но она пришла только через три месяца. Прикатилась и встала у порога, постепенно подтягивая через необъятные пространства бывшего Альянса чудовищное тело, готовясь навалиться всем весом и раздавить нас раз и навсегда. Хвост ее еще маршировал где-то вдали, а усы — два передовых флота — уже засунулись в Изерлонский коридор и шарили по нему деловито, принюхиваясь и присматриваясь, щупая нас, проверяя на прочность.

Тогда изерлонцы дернули за особенно настырный ус, имперцы огрызнулись, и началось. Усы обломать удалось быстро, и тогда война взвыла от негодования и втиснулась в коридор. Всей передышки оказалось — три дня. Потом был непрекращающийся кошмар. Один раз удалось вынырнуть на мгновение, глотнуть воздуха, — и вся тяжесть военной машины Рейха обрушилась, давя, круша, утюжа, засыпая трепыхающегося противника железными обломками и телами солдат.

Думать было некогда. Где-то там, наверху, еще успевали не только среагировать, но и опередить, подставить подножку, отшвырнуть, ударить когтями и вцепиться зубами. Мы, зубы и когти, только били, и били, и били, ничего уже не соображая, с затуманенными усталостью глазами.

Когда дым рассеялся, оказалось, что мы все еще не побеждены. Нас можно было ткнуть пальцем, и мы бы упали, но война замешкалась и отползла назад. Поэтому мы упали сами — не держали ноги.