Камбрийская сноровка - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 14

   — Интересно. Но — кто ты такая, и какова цена?

   Аварин серьезен, будто вправду готов отдать августу в ученицы! Колдунья довольна.

   — Разумные вопросы. Видно человека дела. Цена — десять солидов золотом, восемьдесят милиарисиев серебром или шестьдесят милиарисиев расписками хранительницы правды за год учебы. Или служба Республике. Год за год. Как видишь, душу не требую… Я — Анна, — имя произнесла так, словно его должны немедленно узнать, но к иноземцам снизошла, уточнила. — Анна Ивановна. Ректор Университета.

   Бросила взгляд на башню.

   — Похоже, сегодня опять опоздаю. Доброго дня, почтенные.

   Ушла, оставив запах лука: вот чем гриву красит. Не торопилась. Не с ее чином. Ректор! В Большом Дворце только у одной дамы не императорской крови должность выше. Значит, здесь все–таки римские порядки, хоть и странные. Значит, с холма может явиться и сестра!

   Так кто? Она или не она?

   Сверху лишь шелест ветра… Сколько времени, сиятельная — так титулуется звание ректора — Анна так и не сказала. Может быть, уже поздно? Может быть сегодня хранительница правды, кто бы она ни была, промчалась другой дорогой? Хорошо бы… Можно будет вернуться в трактир. Там тепло, там надежда и отчаяние не будут разрывать сердце пополам. До вечера. А потом — снова? Вот Анастасия уже не знает, чего ждет, на что надеется и чего боится. Только широкая улица, только людей все больше, только…

   ОНА!

   Бежит не сверху, снизу: обратно в Башню. Ни с кем не спутать, ни со случайным прохожим, ни с чудищем из недавних кошмаров. Каждое движение стремительного бега словно кричит: «Я — Августина!» Сердце поет, и, словно не было всех уговоров: «Сначала посмотрим, потом разговаривать явимся. Нельзя же вот так, прямо на улице…» — младшая дочь императора Ираклия рванулась навстречу старшей сквозь напрасные окрики за спиной. Да она сама кричала — имя той, которую узнала.

   Не остановилась, когда навстречу, вместо приветствия, хлестнуло заполошное, с захлестом за ветряки и валы:

   — Не стрелять!

   Тяжелый наконечник ударил по сланцевой плите, брызнули искры… верно, стрелок, выжав спуск, успел чуть отвернуть ручную баллисту. Второй болт пошел под ноги метнувшимся вслед аварам. Не видела! Пальцы вцепилась в плечи сестры, глаза впились в лицо — наглядеться!

   Навстречу — плошки свинцовых глаз, стрелки треугольных ушей. Чудовище. Демоница из камбрийских сказок… Хочется кричать — но все силы ушли на последний рывок. Остались сведенные намертво пальцы, веки, которые невозможно зажмурить, потому что сквозь уродство проступают черты сестры. Ее высокий лоб, ее гордые скулы, и нос, и подбородок, и даже манера щуриться на яркий свет. Все перекручено, все изувечено, но все — ее.

   Ни ужас, ни счастье, что боролись в груди, не добились победы — слились, стали одним чувством. Стали словами. Шепотом.

   — Сестра, что же с тобой сделали…

   Как только с губ слетело: «сестра», ужас ушел. Снова вместе! Прочее неважно. Анастасия плачет на родном плече, как мечтала долгие годы, и Августина–Ираклия хлюпает носом вместе с ней, обнимает, шепчет ласковое. Длинное ухо ворошит сестрины волосы, и в этом нет ничего странного или уродливого.

   Двери распахиваются одна за другой, шуршит винт. Подъемная машина называется лифт. Послу в привычку, двоим, шагающим за спиной — нет. Изукрашенная броня, добрые мечи, кумач и золотое шитье плащей — ясные знаки положения. Один сед и могуч, а вечные проказливые морщинки вокруг глаз сегодня сменились треснутым льдом. Другой безус, но брови сдвинул к переносице, зубы стиснуты. Оба правы: ехали договариваться о подготовке визита Пенды, а придется каркать воронами. Дурные вести! Даже могильные. Что может их смягчить? Разве то, что принес их друг.

   Насколько он друг бриттской богине, граф Окта Роксетерский ничуть не заблуждается. Дипломатия допускает дружеские чувства, но требует от честного человека — или божества — соблюдения интересов своего государства. Потому для него сперва Мерсия и Роксетер, для Немайн сначала Республика Глентуи и Камбрия. Дружба — потом, и поскольку не мешает.

   Теперь — не мешает. Известие о гибели небольшого отряда на почтовой линии скреплено, как печатью, кровью врага. По недавно занятым землям бродят остатки разгромленных хвикке, что потеряли короля, урожай, землю, зачастую семьи, но не оружие и не способность убивать. Вот и ищут вдоль занятых бриттами и англами дорог пропитания и мести. Словно старые хроники вывернули страницы в зеркале: «и бритты бежали в лес, и мы на них охотились, как на диких зверей…» Так писали саксы, и совершенно не ожидали, что роли поменяются. Только банде дикарей не по силам разбить укрепление!

   Почтовая станция была почти готова. Добротный бревенчатый дом выстроили квадратом — с прикрытым двором. Успели присыпать землей — по–норманнски, до самой крыши. Ни поджечь, ни развалить тараном. И все же он пылал… Ответом на вопрос: «кто?» застыла брошенная врагом катапульта. Окте уже приходилось встречать на поле боя латинскую мудрость, и что нужно делать, он знал. У дипломата всегда найдутся чернила, перо и пергамент. Немного времени — и готово плоское подобие. Вышло не слишком хорошо, но вдруг камбрийские ведьмы сумеют и по такому сглазить вражеские машины?

   Потому на последних шагах — рисунок в руку, трубочкой. Пришли. Из–за дверей — перезвон девичьих голосов на полузнакомом языке. Греческий! Створки распахнуты. Зал с круглым столом, умершие на губах слова оборванного разговора. Никаких церемоний! Поворот к гостям — прыжком! Настороженные уши чуть трепещут. Немайн — словно гончая, рвущаяся со сворки! Поводок — левая рука, охотник… Охотница! Тоже сероглазая, и похожа на хранительницу настолько, насколько девушка–человек может быть похожа на девушку–сиду. На полголовы выше, через плечо переброшен хвост из волос, черных и блестящих, как нортумбрийский гагат. А глаза на мокром месте — как и у сиды.

   Лицо Немайн светлеет, словно первый луч солнца после дождя выглянул. Взглянула в глаза, прочла вести — закаменела. Непоседливый ребенок обратился храмовой статуей. Всего отличия, что у крашеного мрамора не бывает красных зареванных глаз, да не говорит камень на языке Цицерона:

   — Здравствуй друг. Что случилось?

   Черноволосая шмыгает носом. От этой тучку еще не отнесло… Точно ревели, в обнимку, ручьями. Стоит, в левую кисть Немайн обеими руками вцепилась. Они что, знают? Уж не обзавелась ли Республика третьей ясновидящей? И как в таких условиях работать дипломату? Окта невольно оглянулся: спутники смотрят спокойно. Верно, рассказ очевидца может уточнить любое видение, а хранительница все равно вытащит подробности, и вместо нескольких тяжелых слов выйдет целая история — что застали, кто как лежал…

   Немайн слушает. Куда делось счастье? Брови сведены, на лбу вертикальная складка. Изредка, на мгновение, прикрывает глаза. Вспоминает! Она ничего не забывает, и теперь перед ней, вместо заколотого, иссеченного, обожженного тела встает человек. Такой, каким сида видела его в последний раз. Каждый — жив. Большинство — веселы. Чего им горевать? Отправляются на новую службу… Интересную, это для камбрийца важно. Будут строить почтовые станции. Звон копыт, скрип колес, задорный девичий голос заводит песню. Сида смотрит вслед… как тут не оглянуться?

   А каково ей — помнить всех? Так ведь и под Кер–Нидом было… Граф и рад бы сжать пытку, но — нельзя. Любая подробность может пригодиться для мести.

   Наконец, закончил. Пока говорил, шло превращение. Встретила — веселая девочка. Теперь перед ним — богиня войны, по непонятному недоразумению одетая в веселенькое платье с вышитыми по вороту ромашками.

   Неметона прикрыла глаза ладонью.