Пророчество о сёстрах - Цинк Мишель. Страница 25

Медальон все время был со мной, хотя я и пыталась от него избавиться. Увы, но теперь ясно: так легко он меня из-под своей власти не отпустит. И поскольку похоже, что Элис и так уже слишком много знает, трудно поверить, что она не понимает этого — если, конечно, ей вообще известно о существовании медальона.

Но если она искала не книгу и не медальон — то что?

Опускаю глаза на книгу, открытую на столе предо мной. Пророчество уже настолько знакомо мне, что я могла бы повторить его наизусть, и все же я прикидываю — быть может, если перечесть его еще разок, то мне удастся найти что-то, чего я не замечала до сих пор? Я слышу голос отца — так ясно и четко, точно он сидит совсем рядом, повторяя одну из своих излюбленных фраз: «Подчас за деревьями не видишь леса».

Довольно глупая поговорка — просто клише, расхожая фраза. Однако я пытаюсь распахнуть разум, перечитать пророчество так, точно делаю это в самый первый раз.

Сперва все так, как я и помню. Но когда я дохожу до упоминания ключей, меня словно озаряет. Даже дыхание в груди обрывается.

Ключи. Элис думает, будто я нашла ключи.

Сознание того, что она ищет ключи, приносит мне странное удовлетворение — ибо это может значить лить то, что сама она их еще не нашла. У меня еще есть время успеть первой.

Скрип отворяющейся двери отвлекает меня от всех этих мыслей. Обернувшись, вижу, что Айви несет мне поднос.

— Вот вы где, мисс. Ничто так не согревает в морозный денек, как чашка горячего чая.

Она опускает поднос на письменный стол рядом со мной и неловко застывает возле моего локтя.

В первый момент я не понимаю, чего это ради она принесла мне чай в комнату, хоть я и не просила ее об этом, и зачем теперь стоит рядом, как будто чего-то ждет. Но потом замечаю, что из-под блюдца выглядывает краешек какого-то листка.

— Что это? — я поворачиваюсь к Айви.

Она переминается с ноги на ногу, теребит передник и избегает моего взгляда.

— Это… это послание, мисс. Из города.

Я так изумлена: вместо того, чтобы просто взять листок и посмотреть таинственное послание, тупо переспрашиваю:

— Послание? От кого?

Айви чуть подается вперед и оглядывается по сторонам, будто кто-то может нас подслушивать. Глаза ее сверкают, и я понимаю: ей страсть как нравится вся эта атмосфера таинственности.

— От моей подруги. Горничной в доме одной барышни. И престранная же барышня, должна сказать.

Тетя Вирджиния сейчас совещается с кухаркой и Маргарет. Они составляют меню обеда в честь Дня благодарения. Генри у себя в комнате, отдыхает. Самое удобное время, чтобы попытаться потихоньку сбежать, как просит меня Соня в письме.

Эдмунд в каретном сарае, следит, как конюх-подмастерье полирует один из наших экипажей. Мальчик так сосредоточен, что не замечает, как я вхожу, но Эдмунд вскидывает голову.

— Мисс Амалия! Что-то важное?

Я не бывала в каретном сарае с тех пор, как мы с Элис в детстве прятались здесь, играя в прятки.

Я подхожу поближе, встаю спиной к мальчику.

— Эдмунд, мне надо в город. Одной. Я бы не стала просить, но это… это очень важно.

Эдмунд пристально смотрит мне в глаза, и на какой-то пугающий миг я думаю, что он мне откажет. Я уже думаю, что мне придется напоминать ему: тетя Вирджиния всего лишь наш опекун, а настоящие хозяева Берчвуда — это мы с Элис и Генри. Однако, хвала небесам, он избавляет меня от унижения устраивать такую сцену.

— Что ж, ладно. Возьмем другой экипаж, он стоит за конюшней. — Эдмунд разворачивается и направляется к двери, бормоча на ходу: — Ваша тетя с меня живого голову снимет.

14

Я гляжу на листок бумаги, что Айви передала мне вместе с чаем. Не знаю, что именно задумала Соня, но я должна отплатить ей доверием за то доверие, что она проявила ко мне. Почерку нее ровный и аккуратный, как у ребенка.

Я уже назвала Эдмунду адрес — и по скептическому фырканью поняла: он отнюдь не считает ту часть города, куда мы отправляемся, вполне благопристойной. Тем не менее, Эдмунд ни о чем меня не расспрашивает. Мне хочется расцеловать его за такую несгибаемую верность.

Экипаж катит к городу, трясясь и громыхая, подпрыгивая на ухабах, то тормозя, то снова рывком трогаясь с места на забитой повозками дороге. Со дня после папиных похорон, то есть вот уже девять дней, настоящего дождя так больше и не было. Мне кажется это вполне уместным: как будто Господь пролил все слезы, оплакивая смерть моего отца. Но слуги, конечно, все равно вовсю судачат о столь долгом перерыве в дождях: цокают языками, покачивают головами и спорят, предвещает ли это особенно морозную зиму или, напротив, небывало теплую.

Мы в мгновение ока проезжаем знакомую мне часть города. Мимо Вайклиффа, мимо книжной лавки, благопристойных гостиниц и ресторанов, кондитерской лавки, дома Сони. Вскоре после этого Эдмунд поворачивает упряжку в тихий переулок, спрятанный за чистыми и многолюдными улицами.

В переулке темно, со всех сторон теснятся сдаваемые в аренду дома, где ютятся бедняки да неудачники. Сквозь окошко экипажа я вижу стираное белье: оно развешено на веревках, натянутых прямо поперек грязной улицы. Мостовая становится ухабистее, земля вся какая-то иссохшая, растрескавшаяся, как будто здесь даже вода задерживаться не хочет. Меня уже сильно укачало, но тут Эдмунд наконец останавливает коней:

— Тпру, ребятки.

Выглянув в окно, я теряюсь в догадках, чего ради Соня предложила нам встречаться в столь странном месте, однако Эдмунд уже распахивает дверцу экипажа, так что подумать, мудро ли было приезжать, времени у меня уже нет.

— Мисс, а вы уверены, что хотите тут останавливаться?

Я выхожу из кареты, твердо решившись довести затеянное до конца. Наше предприятие не для трусливых натур.

— Да, Эдмунд. Совершенно уверена.

Он придерживает рукой краешек шляпы, и мы вместе поджидаем Соню. Два маленьких мальчика в конце переулка катают ногами большой камень. Они, конечно, шумят, но как же приятно слышать на этой пустынной унылой улице их веселый смех!

— Который дом нам нужен? — спрашиваю я Эдмунда.

Он кивает на узкую дверь в нескольких футах от экипажа.

— Вон тот.

Я начинаю уже гадать, не ошиблась ли адресом, когда из-за угла выбегает запыхавшаяся и раскрасневшаяся от спешки Соня.

— О, боже ты мой! Прошу прощения, что опоздала! От мисс Милберн еще поди удери. Она назначает мне столько сеансов — я и вздохнуть спокойно не успеваю!

— Ничего страшного, Соня, все в порядке, но… что мы вообще тут делаем?

Она на миг останавливается, прижав руку к груди и силясь перевести дух.

— Я навела кое-какие справки, только, конечно, очень осторожно, ты не думай, и нашла кое-кого, у кого могут быть какие-то ответы на… — Она опасливо косится на Эдмунда. — Ну, на то, о чем мы говорили.

Лицо Эдмунда остается бесстрастным. Я киваю.

— Хорошо.

Соня берет меня за руку и ведет к темной двери впереди.

— Я все ломала голову над пророчеством, но и теперь вижу в нем не больше смысла, чем когда ты мне в первый раз показала книгу. Вот мне и подумалось, что нам не обойтись без помощи. Надо сказать, нелегко было найти, кто нам поможет. Но если кто-то и сумеет это сделать, так только мадам Беррье.

Это имя уже само по себе звучит таинственно, но я следую за Соней к двери, на которой нет ни таблички, ни имени. Соня поднимает руку и стучит. Через миг дверь отворяет весьма модная лощеная дама.

— Добрый день. Заходите.

Дама эта, несомненно, француженка, однако в ее голосе слышится и какой-то еще, несравненно более экзотический акцент, который я никак не могу определить. Она вводит нас в тесную прихожую. Глаза ее останавливаются на чем-то у меня над плечом, и, обернувшись, чтобы проследить ее взгляд, я осознаю, что Эдмунд не остался у экипажа. Мадам Беррье разглядывает конюха весьма одобрительно, обегая заинтересованным взглядом его сильное лицо.