Голоса в темноте - Френч Никки. Страница 14

— Мисс Девероу, вы страдаете аллергией на что-нибудь?

— Не думаю. Однажды покрылась сыпью, поев устриц.

— Вы не болеете эпилепсией?

— Нет.

— Вы беременны?

Я так сильно помотала головой, что заболела шея.

— Опасности почти не существует, но мы обязаны вам сообщить, что при магниторезонансном сканировании возможны побочные эффекты, хотя их вероятность ничтожно мала. Вы подпишете согласие на исследование? Вот здесь и здесь.

Сестра вдруг заговорила с интонациями стюардессы, и я вспомнила демонстрации спасательных жилетов, которые следует надевать в случае маловероятной посадки на воду.

— Я даже не знаю, что такое магниторезонансное сканирование, — сказала я, подписывая.

— Не беспокойтесь, техник через минуту вам все объяснит.

Меня привели в большую освещенную комнату. И я увидела тележку — продукт высоких технологий, обитую мягким и вогнутую в середине, на которую меня собирались уложить и отправить в сердце машины — белоснежный тоннель, что-то вроде поваленного на бок унитаза.

— Мисс Девероу, меня зовут Йен Карлтон. Не присядете на минуту? — Долговязая женщина в комбинезоне показала мне на стул. — Вы знаете, что такое магниторезонансное сканирование?

— Слышала название, но не более, — легкомысленно ответила я.

— Мы хотим, чтобы вы были подготовлены. Есть что-нибудь такое, что вызывает у вас неуверенность?

— Практически все.

— Это исследование напоминает обычное просвечивание, которое усиливается находящимся в соседнем помещении компьютером. Представьте, что ваше тело — огромный батон хлеба.

— Батон?

— Ну да. Сканирование рассматривает определенный участок вашего тела послойно. Затем компьютер складывает ломтики и создает трехмерное изображение.

— Теперь понятно — я нарезанный ломтиками батон.

— Просто сравнение.

— Я считала, такого рода исследования служат для выявления рака.

— В том числе. Сканирование позволяет заглянуть внутрь человеческого тела. Обычная процедура при ранениях, травмах и головных болях.

— Что мне следует делать?

— Мы просто положим вас на стол и задвинем в эту штуку, которая похожа на белый пончик. Вы услышите гудение и, возможно, увидите спиральный след, но это будет продолжаться недолго. Все, что от вас требуется, — абсолютно неподвижно лежать.

Я снова обрядилась в больничный халат, легла на стол и уставилась в потолок.

— Немного холодно.

Сестра втерла мне в виски гель и смочила им только что вымытые волосы. А затем надвинула на голову твердый металлический шлем.

— Я закручиваю винты. Это может вызвать некоторое неудобство. — Она набросила ремни на руки, плечи и живот и натянула.

— Стол сейчас начнет двигаться.

— Стол? — слабо отозвалась я, въезжая в тоннель. Теперь я лежала в металлической камере и, как меня и предупреждали, услышала гудение. Я проглотила слюну. Темнота внутри была неабсолютной. Надо мной скручивались спиралями мерцающие полосы. В нескольких футах ярко горел свет. Неподалеку стояла квалифицированная сестра, которая обеспечит все необходимое, чтобы процедура протекала как надо. А рядом находилось другое помещение, где компьютер демонстрировал картину моих мозгов. Наверху располагались палаты — там были сестры, врачи, больные, санитары, посетители; люди спешили с папками, другие толкали каталки. На улице дул с востока ветер и, наверное, шел снег. А я лежала здесь — в гудящей металлической трубе.

Не все, кто испытал то, что пришлось пережить мне, выдержали бы подобную процедуру, подумала я. И закрыла глаза. Я умела воссоздавать картины в голове. И представила виденное утром небо — электрически-синее и такое же сверкающее. Потом вообразила скучное, низкое небо — тихо кружились снежинки и ложились на дома, машины и голые деревья. Но вот гудение в темноте изменилось. Теперь я слышала что-то вроде хрипа. И шаги. Они направлялись ко мне. Я хотела крикнуть, но только задушенно хныкнула.

В чем дело? Я попыталась опять — словно рот чем-то заткнут. Не получалось как следует дышать. Воздух не проходил в легкие. Я тянула изо всех сил, но все напрасно. Я задыхалась. Заболело в груди. Разевала рот, но это не приносило облегчения. Шаги все ближе. Вот и попалась. Я тонула в воздухе. В голове взревело. Я открыла глаза — по-прежнему темнота. Закрыла. За опущенными веками замерцали красные всполохи. Глаза выгорали в глазницах. Затем рев раскололся, а голова будто взорвалась и выпустила страхи наружу.

Я наконец закричала, и вся труба наполнилась моим воем. В ушах пульсировало, горло надрывалось воплем, но я не могла остановиться. Я пыталась превратить этот вопль в слова. Сказать: «Помогите! Пожалуйста!» — но все звуки дробились, вспенивались и сливались в единый поток. Все сотрясалось. А затем мне в глаза брызнул яркий свет. Я почувствовала на себе руки, которые уложили меня сюда, — они не принесут свободы. Я взвыла. Крики полились из меня. Я ничего не различала на свету. Все причиняло острую боль и давило на меня. Возникли новые звуки, чьи-то голоса, кто-то звал меня по имени. Из слепящего света смотрели глаза. И негде спрятаться, потому что я была накрепко связана. Меня касались чьи-то пальцы. На коже холодный металл. На руках что-то мокрое и острое. Проникающее под кожу.

И вдруг все успокоилось, словно постепенно угасли непереносимые звуки и померк жалящий свет. Все стало серым и отодвинулось, будто наступила ночь. А я хотела день. И чтобы шел снег.

Проснувшись, я не взялась бы сказать, что это — следующее утро или утро через много-много дней. Мир был черно-белым. Мне словно надели фильтр на глаза, и он приглушал все краски. Во рту пересохло, язык распух. Мне было неспокойно, и я ощущала болезненное раздражение. Хотелось царапнуть — себя или кого-нибудь еще. Встать, что-то предпринять, только я не знала, что именно. Завтрак отдавал картоном и ватой. Я вздрагивала от каждого звука.

Лежала в кровати и строила планы — надо найти кого-нибудь из руководства и сказать, что мне пора домой, потом разыскать инспектора Кросса и попросить, чтобы он поспешил с расследованием. И в это время в палату вошла женщина. Не в сестринской форме и не в белом халате. Лет пятидесяти. Рыжеволосая, с веснушками на бледной коже, в очках без оправы. На ней были медового цвета свитер и серые блестящие брюки. Женщина улыбнулась.

— Я доктор Беддоз, — объявила она и после паузы добавила: — Айрин Беддоз. — Ее имя рифмовалось скорее с чем-то светлым, вроде «картина», а не с мрачным, вроде «вражина». — Я смотрела вас вчера днем. Вы помните наш разговор?

— Нет.

— Вы то просыпались, то снова впадали в сон. Я не поняла, насколько вы воспринимаете окружающее.

Я спала и тем не менее чувствовала себя уставшей и угнетенной.

— Меня осматривал невролог, — заметила я. — Проверял мою память. Потом поместили в аппарат, изучали физические повреждения и немного подлатали. А вы здесь зачем?

Ее участливая улыбка померкла только на секунду.

— Мы решили, что вам полезно с кем-нибудь поговорить.

— Я общалась с полицейским.

— Знаю.

— Вы психиатр?

— В том числе. — Айрин махнула рукой в сторону стула: — Разрешите, я сяду?

— Разумеется.

Она пододвинула стул к кровати и села. От нее приятно пахло легкой свежестью. Я вспомнила весенние цветы.

— Я разговаривала с инспектором Кроссом. Он рассказал мне вашу историю. Вам выпало тяжелое испытание.

— Мне посчастливилось, что удалось убежать, — ответила я. — Только прошу вас, не считайте меня чем-то вроде жертвы. Мне кажется, я неплохо справляюсь. Несколько дней я была мертва. Звучит глупо, но это правда. Я находилась под землей. Дышала, ела, однако чувствовала себя мертвой. Пребывала не в том месте, которое населяют все живые. Как его принято называть? Бренным миром? Местом, где людей тревожат вопросы денег, секса и уплаты по счетам? Я спаслась по счастливой случайности и теперь ценю каждое мгновение, потому что еще недавно не сомневалась, что дни мои сочтены.