Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Мерцалов Игорь. Страница 22

— Если вы так считаете, то вы человек просто сверхъестественной доброты, — с неудовольствием отозвался Немудрящев.

— Отнюдь. Просто я полагаю, все потуги Возражуна были бы бесполезны, кабы не общественное мнение. И, кстати, не исключаю, что если бы не оно, Принципиалий Поперекович и не воспринимал бы так болезненно успехи своего бывшего друга.

Проводив Немудрящева и направляясь в лабораторию, Сударый невольно стал свидетелем необычной сцены. В коридоре, ведущем в хозяйственные помещения первого этажа, он заметил Вереду и Переплета. Девушка, уже одетая для выхода на улицу, что-то сказала домовому и вдруг, наклонившись, расцеловала его. Непеняй Зазеркальевич удивился, а потом понял, в чем дело, и расстроился.

Вместо того чтобы пойти в лабораторию, он направился в кладовую, где набил и раскурил трубку, мрачно глядя в пыльное окошко, за которым качались резко очерченные рыжеватым светом волшебных фонарей голые ветви тополя.

«Нет, нет и еще раз нет, — говорил он себе, — никакого автопортрета! Получится на нем надутый, самодовольный тип, не способный думать о чем-либо, кроме собственной драгоценной персоны…»

Дверь приоткрылась, в кладовую заглянул Персефоний:

— Вы скоро, Непеняй Зазеркальевич? Я уже приготовил растворы. Что-то случилось? — обеспокоился он, разглядев выражение лица оптографа.

— По счастью, нет. А все равно гадко. Я вот давеча соловьем разливался, общество корил, о молодых людях рассуждал свысока… А даже не вспомнил, что, оставляя Вереду с инспекторской комиссией, бросил ее в крайне неприятном положении. Ведь у нее в коробке обитает таинственный любимец, за которого ее запросто могли оштрафовать!

Персефоний хлопнул ладонью по косяку:

— Вы-то ладно, у вас дуэль была на уме, а вот я должен был сообразить. Но, кажется, все обошлось?

— Несомненно, Вереду выручил Переплет: спрятал магическую зверушку в каком-нибудь тайнике или еще что-то придумал.

— Слава богу, а то и впрямь некрасиво получилось бы. Ах я растяпа…

— Брось наговаривать на себя, Персефоний, у тебя голова была занята не меньше моей, — отмахнулся Сударый, яростно пыхтя трубкой. — Но хотя бы сообразить, что Вереде грозят неприятности, я мог! Хотя бы извиниться… Так нет же, мне интереснее было слушать извинения Немудрящева и предвкушать извинения Пискунова-Модного…

— Я тоже хорош. Однако самобичевание нам не поможет, да и снимки сами собой не проявятся.

— Да, конечно. И все-таки…

— И все-таки нас ждет работа. К тому же есть ведь один простой и действенный способ восстановить душевное равновесие.

— Какой?

— Завтра утром первым делом извинимся перед Вередой и поблагодарим Переплета. По-моему, не самый плохой выход.

К полуночи у Сударого началась сильнейшая мигрень, которую не уняли ни патентованные капли, ни массаж висков, однако прекращать работу он не хотел: пластины до завтра ждать не будут. Работая в четыре руки, они с Персефонием перемещали снимки из одной емкости в другую, проявляли, очищали, просушивали…

— Не пропадать же оптосессии, — периодически говорил Сударый, неизвестно кого убеждая.

Персефоний качал головой:

— Освещение все же не студийное…

— Это придает реалистичности.

— Четвертый снимок передержан. Глядите — движения в начале и в конце цикла накладываются друг на друга.

— Извини, не вижу, — сказал Сударый, потирая ноющие глаза.

Персефоний вложил снимок в приемный лоток светокопировальной машины, растянул холст и спроецировал на него укрупненное изображение.

— Вот, вот! Рапиры двоятся, а тут, где вы отходите, кажется, будто вместо вас три или четыре призрака.

— Да, действительно… однако погрешность невелика — если печатать копии на бумаге, ничего этого заметно не будет.

— Да кому эти снимки нужны, чтобы печатать их, Непеняй Зазеркальевич?

— Не пропадать же такому труду. И потом общество ждет какого-то результата.

— А не наплевать ли на ожидания общества?

— Ну что ты, Персефоний, это уже возражунская позиция. Общество состоит из обычных разумных, на которых плевать все-таки нехорошо. Нет, я полагаю, достаточно будет выпустить иллюстрированную брошюру о дуэлях — дополним движущиеся картинки текстом, как в похождениях дона Картерио, и опубликуем небольшим тиражом. Тогда о дуэли точно будут вспоминать лишь как о рекламном трюке — а я ведь, собственно, только ради этого и придумал весь балаган на главной площади.

Сударый на минуту расслабился, наблюдая повторяющийся эпизод поединка, свой отскок, контратаку… Пискунов-Модный смотрелся великолепно, если не знать, что оптограф поддавался.

— Непеняй Зазеркальевич, мне тут одна мысль пришла в голову… — задумчиво произнес Персефоний. — А что, если бы в копировальной машине было два отражателя? Тогда можно было бы подкладывать пластины по очереди и проецировать одну за одной. Так можно получить картину с хронометражем минут в пять, а то и в десять. Да в принципе даже и в час!

— Занятно… Только как ее представлять публике? Собирать народ в полутемном зале и заставлять сидеть перед холстом?

— Да, не очень удобно. Однако тут есть над чем подумать, вам не кажется? Возможно, наклевывается новое изобретение.

Сударый со вздохом потер виски:

— Может, и наклевывается, да нужно ли оно кому-нибудь? Движущиеся картинки на бумаге хороши своей компактностью, а для общественного просмотра существуют театры. Картины на холсте не принесут ничего принципиально нового — так к чему умножать сущности?

— Как сказать…

— Извини, Персефоний, сегодня я слишком устал для изобретений, — улыбнулся Сударый. — Давай поскорее закончим работу — и отдыхать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРИЗРАК УХОКУСАЙ

ГЛАВА 1,

в которой мы узнаем кое-что о хлопотах и тревогах домового

Зимняя ночь, вьюга воет в трубе, а в печке угольки потрескивают, жар от кирпичей идет — хорошо! Любите вы за печкой сидеть? Нет? Ну так вы не домовой, наверное. Переплет, к примеру, сильно это дело уважал: закрепить в поставце перо жар-птицы, устроиться в старой шапке-ушанке с кружкой горячего чаю и посидеть, прижавши пятки к гудящей печи, помечтать…

Жаль, сегодня так не получится. Большой двухэтажный дом отапливался хитроумно — хорошо еще, без всех этих новоизобретенных магических штучек. Против магии-то Переплет, разумеется, ничего не имел, дело привычное, вот только что-то сильно много стали в последнее время всякой всячины выдумывать. То тут, то там — оглянуться не успеешь, уже поставили какой-нибудь агрегат.

Справедливости ради надо сказать, что отец Переплета в свое время и против воздуховодов возражал. Однако привык и сыновей приучил. В самом деле: то ли избу прогревать, то ли аж девять комнат на двух этажах, не считая всяких кладовок.

Печка ради такого дела была в подвале устроена. Топилась дровами или углем, раскалялась и отдавала жар через воздуховоды, которые пролегали под полами. «Теплый пол — это толково», — признавал еще Перегнутий и Переплету внушил: хорошо придумано, экономно.

Вот только воздуховоды время от времени засоряются, как сегодня. Поэтому Переплет расслабляться не стал — с вечера, не дожидаясь даже, пока Сударый уснет, переделал повседневные дела. Потом еще прошел по дому, примечая, все ли ладно.

Мышь где-то скреблась. Надо сказать Персефонию, чтобы поймал. Упырю, конечно, и на службе в подотделе по очистке города от бродячих и вредоносных животных всякой этой пакости хватает, но ничего, для дома и постараться можно. Упырь тут вроде как прочно прописался — вот пускай и гоняет грызунов. А то только ворчать на заслуженного домовика горазд.

Так, половики вытрясены, сковородки начищены… В студию Переплет заходить не стал. Спасибочки, мы туда теперь только с веником, а остальное сами делайте. Однажды Сударый забыл надеть заглушку на объектив одного из своих оптографических аппаратов — ну бывает, — Переплет ее подобрал, на табуреточку встал, пристроил было — и вдруг заметил, что выпуклая стекляшка объектива как-то подозрительно отблескивает, вроде жирным чем. Ай-ай-ай, и кто же это ел на рабочем месте, а потом тонкую маготехнику немытыми руками лапал? Тер-тер Переплет ту стекляшку…