Запах шахмат - Фридлянд Антон. Страница 16

Она смотрит на меня и улыбается – одними кончиками ушей. Ее улыбка виртуальна, она активно присутствует, но назвать точное место ее дислокациисложно.

– Знаешь, я наблюдаю за тобой, Аль, – говорит она вдруг. – А если я перекрашу волосы или сменю пол, ты этого даже не заметишь.

Что за обвинения? Конечно же, я сразу замечу смену пола.

– Кстати, ты завила волосы, – замечаю я. – Да?

– Очень кстати, – но заметно, что она сердится не на самом деле. – Знаешь, в последний день я очень нервничаю. Не из-за себя, из-за тебя. Хотел ты этого или нет, теперь ты мне дорог, хотя иногда кажется, что я тебя совсем не знаю.

Я этого не хотел, Вера, ты же знаешь.

– Гоген не говорит со мной о деле, которым ты занимаешься, – продолжает Мухина, садясь на подушку, чтобы чувствовать себя выше. – У Ван Гога и Ренуара я, естественно, не могу спрашивать. Ты тоже не говоришь мне ничего. Я понимаю, что меня твое задание почти никак не касается. Но ты можешь хотя бы успокоить меня, сказать, что тебе ничего не угрожает, что ты не дашь втянуть себя в эту игру…

– Какую игру?

– Цепочка самоубийств. Это же просто игра, как ты не понимаешь! Сейчас мне хочется верить, что это не так, но еще совсем недавно я думала, что ты нужен Ван Гогу, чтобы стать одним из звеньев в череде смертей.

– И ты молчала?

– Я вообще редко молчу, по твоим словам, – огрызнулась Мухина. – Я тебе с самого начала говорила, чтобы ты был осторожен. Или ты не помнишь?

Помню что-то такое. Ну, так я осторожен. Осторожен! Осторожен! Раз-раз! Я пытаюсь делать гимнастику, не вставая с постели – тянусь руками к носкам ног, спрятанным под одеялом с веселыми мишками (одеяло моего «братца» – вполне в его стиле).

– Есть задание, Вера, – должен же я тоже дать кому-нибудь задание. – Прочитай эту книжку до вечера и скажи потом, что ты думаешь о тексте, авторе и возможном читателе.

Я стараюсь выглядеть совершенно серьезным, протягивая ей покет-бук, экстравагантно подаренный мне Малевичем.

– О чем книжка? – она взвешивает текст на ладони, очевидно, для того, чтобы определить, о чем на страницах идет речь. – Фантастика?

– Детектив, – отвечаю я.

– А зачем его читать? – удивляется Мухина, иногда моя симпатия к ней принимает грандиозные формы.

– Сальвадор Дали вырвал из этой книжки листок для предсмертной записки, – говорю я.

– Ладно, я прочту, – она прячет книгу под одеяло, чтобы вдруг не забрал, если сейчас передумаю.

Я действительно решаю в шутку отобрать у Мухиной только что переданную ей книгу, и между нами завязывается смешная потасовка. Запутавшись в одеяле, я падаю на ковер, откатываюсь в сторону, чтобы приготовиться к новомузлодейскому нападению на рыжую противницу, но перед этим выгибаю спину и, потягиваясь, почти делаю «мостик». Отсюда, с ковра у кровати мне хорошо видна перевернутая небом вниз балконная дверь, а за ней – в полупрофиль, руки спокойно лежат на оградке, стоит Жоан Миро.

37. Плохой детектив

Мухина сидит на кровати. Я – по-прежнему на полу. Миро посоветовал нам не вставать и не делать слишком резких движений. Ему легко просить нас об этом – в руке Миро держит увесистый тускло-черный пистолет.

– Если хочешь, я расскажу тебе все, что об этом думаю, – предлагает Миро, прохаживаясь по спальне.

О чем «об этом»? Ах да, об этом!

– Твой брат решает убить себя, – начинает Миро построение своих тезисов, которые, судя по первому из них, будут предельно серьезны. – Почему он решает это сделать – неизвестно, но это решение не может отменить даже его любовница, Яблонская. В последние дни он говорил очень много, как будто боялся – что-то очень важное останется за кадром. Тогда я уже знал, что Дали собирается убить себя. Думаю, знал не я один – смерть Сальвадора давала знать о своем приближении знаками, наполнившими его жизнь…

– Какими знаками? – это я.

– Не перебивай! – мой телефон, который Миро держал в руке, летит в мою сторону, ударяется об пол и исчезает под кроватью, а после этого спокойно, сдержанным голосом: Пожалуйста, не перебивай, пока я не закончу. И ты тоже помолчи, ладно? – обращается он к Мухиной, та кивает, все же подняв при этом брови.

– Очень важно не мешать мне сейчас говорить, иначе я собьюсь с мысли, – продолжает Миро. – Я мало что понимал из того, о чем говорил Сальвадор. Он взял привычку изъясняться символами и многослойными метафорами. Думаю, по сложности оборотов он дал бы тогда фору десяти талмудистам. Я не понимал твоего брата, и он понимал это. Когда я видел его в последний раз… Это было за день до его смерти, мы встречались здесь, в этой квартире. Он уже не выглядел ни напуганным, как раньше, ни отстраненным, как еще раньше. Он взял меня за руку, вот так, – Роден взял меня за руку, но рукопожатие как бы соскользнуло, и его пальцы удержали только мой мизинец. – И он сказал мне: «Послушай меня, Жоан, и запомни все, что я скажу». И я запомнил. Это было не сложно.

Миро стал у окна. Сейчас я обратил внимание на то, что передо мной достаточно немолодой мужчина. В такового Миро на глазах превращался из человека неопределенного возраста (двадцать восемь-тридцать восемь). А может, в какой-то момент его жизнь раздвоилась и расчетверилась, расколовшись о неведомый рядовым дилерам наркотик, и он стал стремительно стареть, набирая годы, как гроссмейстер набирает очки, играя сразу на нескольких досках.

– Дали сказал мне: «Все это – чехарда. Когда ты прыгаешь, ты как бы жив, когда опускаешься – как бы нет. Если ты в прыжке – сейчас опустишься на землю. Если на земле – сейчас прыгнешь….»

– Он и прыгнул, – сказал я, позабыв про настоятельную рекомендацию воздержаться от замечаний.

И я тут же пожалел, что открыл рот – Миро навис надо мной угловатым монументом гнева, и от дула пистолета, надавившего на мой правый глаз, по поверхности мозга разбежались оранжевые круги.

Пауза. Миро молчит. Мухина молчит. Я больше всех молчу.

– Ллладно, – произносит Миро, убирает пистолет, выпрямляется и встряхивает головой, что поймать недалеко улетевшую мысль. – Продолжим. – Миро снова поймал мой мизинец в капкан своих деревянных пальцев. – Затем Дали сказал мне следующее: «Мы больше никогда не увидимся. Это ни плохо, ни хорошо. Так нужно для того, чтобы разрушить Тренинг. Когда все, кто составлял Тренинг, погибнут один за другим, Тренинг перестанет существовать как общность людей и начнет свое существование в новом качестве». После этих слов он замолчал.

Он замолчал, глядя на нас в упор. Мы, судя по всему, являли собой нерадостную картину. Мухина к тому моменту уже поняла, что в конце рассказа Миро нас застрелит, и слушать ей стало не интересно. Я же, напротив, старательно погружался в этот аудио-бред, производимый Миро, и, наверно, тоже неважно выглядел поэтому.

– Плохо выглядите, мальчики и девочки, – сказал Миро без интонации, затем продолжил: Я спросил его: «В какое качество перейдет Тренинг?» «Тренинг станет просто идеей, понятием. А каждый из нас станет составляющей частью этой идеи. Мы будем существовать в веках как письменность и получим подлинную жизнь в апокрифичных текстах, как все праведники, что упомянуты в Пятикнижии».

Миро отдышался, вытер каплю слюны со щеки стволом пистолета.

– Именно это твой брат мне и сказал. Слово в слово. А после этого он попросил: «Жоан, пообещай мне, что, когда Тренинг призовет тебя к твоему новому существованию, ты пойдешь на зов, не оглядываясь назад. Пообещай мне!» – Миро сжал мой мизинец так, что тот хрустнул. – И я пообещал, что мне оставалось делать! Тогда Дали взял мой палец, как я держу сейчас твой, – тиски его пальцев стали еще крепче. – Хрясть! Он сломал мне мизинец на левой руке. «Чтобы ты не забыл про обещание», – сказал Дали, и больше я его не видел.

Он отпустил мою руку. Мой мизинец, как ни странно, не был сломан, как у Миро.

– Я сделал из этого разговора только один вывод, – задумчиво произнес Миро. – Кто-то целенаправленно и профессионально свел твоего брата с ума. Кто? Тот, кто на самом деле стоит за Тренингом. Подозреваемых несколько. Это Ван Гог, манипулятор высокого класса, он на это способен. Это Яблонская – она была ближе всех к Дали и даже не скрывала своего участия в Тренинге. Это Роден, он, по твоим словам, собирался убить и меня, и Ван Гога. Это ты – неизвестно откуда взявшийся наследничек, о котором неделю назад никто и понятия не имел.