Мастер сновидений - Ниоткудина Алинна. Страница 80

— Да ты что чужие письма читать нехорошо.

— А это не письма, это так листочки из тетрадочки. И поскольку это не письма, то можно. Ну, давай почитаем, интересно же… А вдруг тут что про руды написано?

Глури огляделся по сторонам, не видит ли их мани Суа, махнул рукой, и приятели пошли в укромный уголок почитать, что там писал Одрик.

— Ну, давай, Диги, читай. — Глури стал даже приплясывать от нетерпения.

«Несколько дней я ничего не видел, глаза отвыкли от света и высохли что ли. Я вообще весь высох, язык был шершавым как пемза. Меня поили сначала по каплям, потом с ложечки, сразу много было нельзя. Но и от этого я быстро уставал и засыпал, пить и спать, пить и спать — вот все мои занятия, что были. И всех я различал по голосам: мани Суа, Чёги и Матти, Антонина, который все эти дни был мне просто родной матерью. И ее, конечно, ее, Кайте, я догадывался о ее присутствии, если становилось очень тихо, и запах цветущих лугов Каравача, который хранили ее косы. Этот запах было первое, что я почувствовал, когда очнулся от, казалось, уже беспробудного сна. И она уже никогда не убегает, она все время со мной, но мы, ни о чем не говорим, а зачем, сначала мне было тяжело говорить, а потом стало и так все ясно.»

— Эх,…, если бы мы тогда его не откопали… Я и сам всегда боюсь этих землетрясений и оползней. Хорошо черным гномам, у них этого почти не бывает.

— Ты давай дальше читай…

— Не теперь твоя очередь.

— Ладно.

«Я не мог заснуть, и знал, что Кайте не спит. До меня долетало ее дыхание, запах каравачских лугов, пьянящий и дурманящий, это было выше моих сил. Я уже пришел в себя, вдоволь напился и продышался, но продолжал симулировать. Все к тебе ходят, все порадовать чем–то хотят, почему не потянуть удовольствие? А Кайте, она следила даже за тем, на что я посмотрю, все мои желания удовлетворялись. Все ли?

Кровь во мне уже разогрелась, готова была вскипеть, бухала в ушах все настырнее и настырнее, еще чуть–чуть и пробьет барабанные перепонки. Но я же знал, что она точно так же не спит. И я позвал ее, невинно попросив водички, но не водички я желал.

Кайте подошла с кружкой… Она стояла передо мной, я сидел перед ней обхватив кружку вместе с ее руками, я пил медленно, не отпуская ее рук из своих. В отблесках очага золотились ее волосы, такой влажный взгляд и чуть приоткрытый рот… Действительно, хватит уже вокруг, да около. Я мотнул головой, выбил из ее рук кружку. Она не ожидала, только хотела что–то сказать, но я уже сгреб ее, и она оказалась в моем гнезде, в моем алькове полностью в моей власти. Она втянула голову в плечи, как–то сжалась, и мне казалось, что мир сжимается вокруг нас… Единственное, что я смог сказать:

— Да ладно тебе.

Больше никаких слов и мыслей не было….

Меня словно росой каравачских лугов окатило, я очнулся. В ушах уже не бухало, а звенело, как будто все кузнечики Каравача собрались в моей голове. Солнышко мое, какая же ты сладкая, от тебя невозможно оторваться, у тебя даже слезы не соленые, а слаще меда. Почему слезы? Ты плачешь? Да я виноват, я сорвался, совсем тут одичал. Пресветлая богиня! Тебе больно, я не подумал, я никогда не был с «первоцветом». Надо, надо думать, хоть иногда. Идиот!

И ведь надо что–то сказать тебе, не знаю, что говорят в таких случаях. Вот идиот!

— Прости, я больше так не буду.

— Да будешь… еще как будешь.

… И я был, а куда деваться, это жизнь, просто жизнь без мудрежа о ее смысле.»

— Да, любят пятипалые о «смысле жизни» порассуждать, но как пишет, как пишет — поэт.

— А девчонка то ничего… Горячая оказалась… — и оба гнома заржали.

— Теперь, … твоя очередь читать, держи.

«Мне оказана честь, я был с «первоцветом», я нарушил «белизну снега» и теперь с меня причитается . Нет, не Муране с Марисом, никому из богов, никому из людей, а великим водам Несайи, лугам Каравача с их дурманящими травами, лесам, в которых растет та самая утреница, которой меня не раз приводили в чувство, Матнаршу, который меня приютил… Это здесь она росла, это они ей давали силу и красоту, а люди только брали. И я собственно тоже, просто взял, я этого не добивался, не зарабатывал, просто взял, да еще весьма неосторожно.

У нас в Караваче традиция такая, некоторые даже хвастаются, как медалями. У Рора парочка таких отметин имеется, он мне с гордостью демонстрировал.

Я тихо поднялся, боясь потревожить Кайте, и покинул землянку. Вообще я малость обнаглел, уже здоров как тот варг, а вокруг меня все подпрыгивать должны, хватит! Морозило, но день обещал быть солнечным, судя по тому, какая заря поднималась. Я спустился вдоль ручья, он впадал в речку, которая потом в саму Несайю, вокруг лежали нетронутые снега. Как бы мне хотелось нырнуть в этот снег, но здесь нет того, с плеча кого мне бы подошла одежка, чтобы переодеться. Да я и не за тем сюда шел. Я присел на склоненное над речкой дерево и стал ждать восхода Андао. Уже снял тулупчик, накинул его на плечи… и задумался. Меня пробудило поскрипывание снега, кто–то прошел по моим следам, это был макхи Бради. Поприветствовал взошедший Андао, за ним и меня. С чего это он за мной потащился?

— Я вот тут подумал…. То, что сейчас собираешься сделать достойно нового клинка, а не ломаного эльфийского.

— А ты знаешь, что я собираюсь сделать?

— Ну, мы же каравачские гномы, нам ли не знать.

— Опять учить меня будешь?

— Зачем? Помочь. Да, выбрось эту эльфийскую перочинку! Вот смотри, что у меня… у нас получилось. Это конечно не боевой клинок, это скорее для красоты, но он достаточно острый. Окажи мне честь, обнови лезвие… тем более таким способом.

Я взял в руки нож, лучи Андао отразились в нем. Долго же Бради над ним корпел. И дракончики мои… непонятно, они здесь кусаются или целуются.

— Я тебе мешать не буду, твое дело сокровенное. Оставишь его здесь, воткнешь в этот ствол, — и он оставил нас с ножом наедине. Я закатал рукав, погляделся в сталь клинка, словно в зеркало, и как художник кистью двумя мазками поставил себе на внутренней стороне предплечья, небольшую алую птичку… Кровь капала с руки, ею как краской я рисовал на белом листе снега…. А что рисовал — не скажу. Кровь прекратилась, но и картинка была закончена, ее никто не видел кроме меня и Андао. Она была скатана в снежки, которые отправились вместе с ручьем до самой Несайи.

Вернувшись в землянку, я нашел Кайте в алькове уже проснувшейся. «Птичка» слегка проступила сквозь рукав и выдала меня, зато от Кайте мне достался долгий взгляд.

— Ты ведь простишь меня?

— Я тебя заранее за все простила, иначе ты был бы просто невыносим.»

— А куда этот блаженный клинок потом дел, Диги, ты не знаешь?

— Не…

— Надо бы его найти и посмотреть поподробнее, что там наш влюбленный намагичил, а то с этих пятипалых дылд станется.

— Теперь ты читай…

«И вновь пробивались нежные, но сильные подснежники… И Андао снова стал протягивать свои лучи к всем живым существам, и почки стали набухать… ветер стал приносить на своих крыльях новые запахи, разнося по склонам Матнарша веяние новой жизни, которая была где–то совсем далеко, там за горами… и странная тоска стала посещать мое сердце, меня стало тянуть в неизведанное.

Ну чего человеку еще надо? Живу спокойно, тепло, сытно, воздух свежий, с лужайки у землянки прекрасный вид открывается. Я работаю, у меня даже неплохо получается, со мной такая замечательная девушка. Когда в указанном мной месте копатели все–таки нашли серебро, гномы меня крепко зауважали…. Живи и радуйся! Только это не моя жизнь, а гнома–переростка. Даже гномки–мамки показывая на меня гномикам–детишкам, говорили: «Вот будешь хорошо кушать, вырастишь большим как Одрик»"

— А это чего правда? Он ничего не выдумал?

— Ты о чем?

— Да о гномках–мамках…

— Да какая разница, а вот про серебро он тут все же упомянул! Дальше ты читай.

— А чего это я должен все это читать? Тут много…

— Ничего, читай, тебе полезно…

«Лес у подножия Матнарша зазеленел, зазвенел птичьими голосами, расцвел весенними цветами… Сегодня у Кайте день рождения. Уже вечер, светлый, тихий, можно сказать, что теплый. Походный набор уже дожидается…. Мы пошли по берегу ручья, мимо склоненного над речушкой ствола. В другое время по нему можно было перейти на другую сторону как по мосту, но сейчас вода высокая, противоположный конец далеко в воде. Ну что за беда, с чего мне боятся воды, а там на другом бегу безумствует черемуха, что–то с ней невиданное в эту весну и запах стоит пьянее любого вина. Я спрыгиваю в воду у другого берега, а Кайте доношу на руках, я не хочу, чтобы она мерзла. Кайте так соскучилась по своим травинкам, что просто бросается к ним навстречу, а я займусь бытовыми вопросами. И костерок теперь обязателен, чтобы просушиться и шалашик небольшой, прятаться не от кого, но все же. И что–то так захотелось в эту воду окунуться, а то у гномов с этим туговато, не любят они на себя воду лить. А речка сейчас холодная, в большинстве своем это таящий лед Матнарша, тот который меня чуть не прихлопнул. А! ладно, разочек можно, авось не замерзну! И скинув остатки одежды, с разбега бросаюсь в воду с головой…. Здорово, даже лучше, чем ожидал, теперь в два прыжка к костру. Но бодрит, аж! Короче, более чем бодрит. Ну, теперь глоточек из фляжки и быстрее сохнуть, и пожевать чего–нибудь. Чего тут Кайте съестного положила? А то после этого купания столько аппетитов, и все сразу. Хоть какие–то надо усмирить.