Приносящая надежду (СИ) - Воронина Тамара. Страница 126

– Я не сразу понял, что люблю, – продолжил исповедь Милит. – Сначала только вкус ее губ преследовал. Особенно во сне. Просыпался – а ее нет. А ощущение, что ее ладонь на груди лежит, – есть. Так что может и магия.

– Не знаю, – возразил Гарвин. – Меня она с лечебной целью тоже целовала. В мире Лумиса. И я тоже, заметь, был голый, причем абсолютно. Однако ничего, не влюбился. И даже не возбудился.

– Зато с ума сошел после этого, – заметил шут. Гарвин засмеялся.

– Ну уж не после этого.

– И не понравилось, как целовала?

– Нормально целовала. Но я как-то больше на силу внимание обращал, а не на вкус губ. Губы и губы. Не лучше других, не хуже других. И мне ее магии досталось тоже немало, только я все равно не влюбился. И Маркус. Да и Владыка ее целовал… и не только. Так что не думаю, что дело в этом.

– Никого и никогда больше не поцелую, – пообещала Лена, – если не заткнетесь.

– Поцелуешь, – уверенно сказал Гарвин. – И в постель ляжешь, если вдруг иначе не получится. Только у тебя теперь получится. А поцеловать – поцелуешь. Причем через час, не позже. Когда спать ляжем, ты его и поцелуешь. И не раз.

Маркус хмыкнул.

Гарвин только во времени ошибся: через два часа. Или около того. Наслушавшись всех этих разговоров, шут взялся доказывать Лене, что он лучше всех, хотя уж этого доказывать ей было не надо. Она и так знала. Он шептал что-то совершенно невнятное, только ведь и слова были не нужны, и ничего было не нужно. Только он. Его руки, губы, дыхание, биение сердца, растрепанные волосы, сине-серые глаза в крапинку… Мой. Только мой. Господи, полжизни прошло зря – без него.

* * *

В Тауларм они вернулись по первому снегу, причем отправились пешком, потратив на дорогу еще две недели. Не хотелось проход открывать. То есть Гарвин бы открыл, а Лене не хотелось, и все, конечно, немедленно с ней согласились, решив, что на крайний случай это сделать никогда не поздно: вот начнет Светлая подмерзать в пути без зимнего плаща и меховых сапог, и поглядим.

Но погода не подвела. Было градусов пять ниже нуля, солнечно, снег выпал как-то сразу, не так чтоб много, но достаточно, чтоб накрыть землю, а потом лучи разбежались, ветра не было, и Светлая не подмерзала. У них не было палаток, так что они старались передвигаться перебежками от деревни в деревни. Шут знал эти места очень неплохо, неохотно признался, что проходил по ним дважды – когда-то давно, в юности, и позже, в тот год. На берегу реки он рассказал им душераздирающую историю о том, как юный Рош Винор, намеревавшийся стать менестрелем, провалился здесь под лед, не сразу смог выбраться и еще чуть не час бежал до ближайшей деревни, ладно, там пожалели, пустили, даже баню натопили для него специально, только не помогло: сильно простудился и страшно кашлял месяца три, тогда и голос потерял. «А было чего терять?» – тут же подцепил любимую тему Милит. Шут грустно вздохнул: «Было. Великим менестрелем не стал бы, но не постеснялся бы петь в больших городах. У меня был неплохой голос».

Пока проваливаться было некуда, не скованная льдом вода неторопливо катила воды куда-то на север, а деревня, до которой шут час бежал, оказалась в получасе ходьбы, там они переночевали и там же наутро их переправили на другой берег.

Сайбия была дружелюбна. Даже если Лена не хотела быть узнанной. Даже если эльфы (Гарвин, конечно) корчил свою презрительную рожу… правда, однажды он по этой роже все-таки получил, но вот ответить ему не позволил Маркус: «Сам виноват». И Гарвин – Гарвин! – не только смолчал, но даже еще и извинился (прости, человек, с дурными привычками бороться трудно) и выпил с обидчиком стаканчик.

Получалось, что эти заседания общества анонимных алкоголиков или групповые сеансы психоанализа (самопсихоанализа?) помогали им. Ну, Маркус или Милит не особенно нуждались в чем-то подобном, психика у них была на зависть устойчивая, комплексами они не страдали, патологического желания докапываться до сути вещей и уж тем более до сути себя они не испытывали. А шуту помогало, Лена просто знала это. Но главное, помогло Гарвину. Это был другой Гарвин. Не тот, которого она обнаружила в Трехмирье и привела в Сайбию, не тот, который, обнаружив, что ему некуда приложить свою ненависть, просился обратно на смерть, и уж точно не тот, которого разбудил Корин. Ни один из этих Гарвинов никогда и не подумал бы извиняться перед человеком. За что? Посмотрел не так? Ну так глаз не выбил, жену не убил, дочь не изнасиловал, пусть спасибо скажет, что вообще живет.

Ночевать на природе пришлось только один раз, и Лена страшно замерзла, только и делала, что стучала зубами и тряслась, хотя ее укутали чем могли, уложили на гору лапника, согревали со всех сторон, да и пара костров горела всю ночь. Как они могут крепко спать на снегу? Утром ее поили горячим чаем и горячим вином, суетились вокруг с искренней тревогой, но ведь она не заболела. Может, и правда ее сила убивает любую заразу и даже любую простуду? Это хорошо. Ну подумаешь, промучилась ночку, зато без последствий.

Еще почти месяц они прожили в Сайбии на радость аж трем Родагам: королю, наследному принцу и его сыну. Лене снова стало страшно, потому что самый маленький Родаг был старше своего отца, когда Лена увидела его впервые. Глядя на себя в зеркало в спальне, Лена видела, что не изменилась с тех пор. Разве что похорошела – и объяснение мы уже проходили: свежий воздух, движение, здоровая пища и мужские гормоны. И удовлетворенность. То, чего не было никогда. Был сплошной комплекс неполноценности, ненужности и никчемности. И, оставаясь прежней, Лена была уже другой. Как мало надо – только чтобы любили. Только чтобы любил.

Шут вышел из ванной, как обычно, без ничего – мужских халатов тут почему-то не изобрели, а одеваться ради того, чтоб через минуту снова раздеться, ему не хотелось. Лена наблюдала за ним в зеркале. Ах вон что – полотенца не нашел, потому что она использовала оба, одним себя вытирала, другое на голове накрутила. Шут отыскал в шкафу еще одно, встряхнулся, как собака, быстро обтерся и обернул полотенце вокруг бедер. Поймав в зеркале ее взгляд, он улыбнулся, подошел, положил руки на плечи.

– Я думаю, ты перестанешь останавливаться здесь, когда… когда сменится король. Сайба связана для тебя с Родагом.

– Это неправильно?

– Неправильно. Малыш… принц не поймет. Он считает тебя талисманом Сайбии, как мне кажется. И если вдруг ты не придешь, он решит, что талисман перестал действовать. Ты же сама говорила: главное – верить.

– Я боюсь думать, что однажды приду – а Родага нет.

– Однажды придешь – а Родага нет, – кивнул шут. – Мне тоже не по себе. Я был его старше на четыре года. Несущественно, конечно, но вот он почему-то всегда это помнил. Понимал, что у меня опыта на четыре года больше, причем такого, какого у него никогда не будет. А сейчас мне сколько? Тридцать три или шестьдесят? Я не понимаю. И это меня пугает. Мне тридцать три… а Родагу – шестьдесят. Он проживет еще долго, Лена, Гарвин уверен, что ты подарила ему долгую жизнь… для человека.

– Кто мы, Рош? Ты, я, Маркус, эльфы?

– Я не знаю.

Странники.

Мур.

Ишь, замурлыкала. Здорово, красавица. Ушастый, и тебе привет.

уж. с крыльями.

Ну вот почему опять уж-то? У меня ноги есть. Они же при нужде руки.

ящерица. обезьяноящерица.

То-то.

Странники? Ты это опять из моей памяти вытащил?

Ага. Тем более что похоже. Там ведь тоже никто не знал, что такое эти Странники. И тут… только тут вы не знаете, а остальные очень даже знают и ничуть не задумываются, почему они старятся и умирают, а вы нет. Потому что так должно быть. Чем не научно обоснованное объяснение, а? Остроухий, что это ты там делаешь? Совести совсем нет.