Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада - Фробениус Николай. Страница 18

Латур лежал без сна на своей скамье в коридоре и смотрел в потолок. Мысли его разбегались, он ни на чем не мог сосредоточиться. Он так пристально рассматривал потрескавшиеся стены и потолок у себя над головой, что вскоре все планки деревянной обшивки слились в единое целое. Он даже заснул ненадолго, но, когда проснулся и увидел, что до рассвета еще далеко, ему стало тревожно, непонятное мучительное ощущение щекотало все тело. Голова казалась пустой. Он знал, что если не найдет ничего, на чем можно сосредоточить свои мысли, то в один прекрасный день выйдет на улицу, остановится и уже не сдвинется с места. Латур встал со скамьи.

Начал перебирать свой мешок. При свете, падавшем из потолочного люка, он перечитал те восемь имен и повторял их про себя одно за другим, пока не запомнил наизусть. Потом разорвал бумагу на мелкие кусочки, сунул их в рот и проглотил. Улегшись снова на скамью, он думал, что последним желанием Бу-Бу, наверное, была месть. Однако эта мысль исчезла, не успев обрести форму, словно его мозг перестал работать, и Латур погрузился в глубокий, блаженный сон.

У книжного торговца на Монмартре Латур нашел несколько интересных сочинений. Он купил перевод книги Мондино деи Лиуцци «Anathomia», о которой однажды отец Мартен рассказывал в школе в Онфлёре. Купил он также и малую анатомию Рикардиуса и несколько трактатов датского анатома Винслёва [ 9]. Месье Леопольд с уважением отзывался об этом датчанине, и Латур внимательно изучил его работы. Ему было приятно думать, что он кое-что узнал об анатомии, о мышцах, нервах, чувствах, крови, мозге. Длинные фразы и латинские слова нагоняли на него приятную сонливость. Он часто лежал на своей деревянной скамье, щуря глаза от слабого света, падавшего из потолочного люка, пока наконец не засыпал, положив книгу себе на лицо.

После того как некрасивое лицо и совершенная фигура Валери стали пользоваться успехом, ей выделили комнату получше. На окнах здесь висели занавески, и на полу лежал ковер. У нее было даже собственное биде. Иногда Латур получал разрешение зайти к ней в комнату. Ему нравилось лежать в ее постели и мечтать. О каталоге, который он составил в уме. О названиях частей тела. О его полостях. О тайнах боли.

Латур был рабом Альфонса. Он должен был выслушивать его ворчание, чистить его сапоги и искать у него вшей. Альфонс презирал всех и вся. Он презирал нимфоманку королеву и жадных священников, презирал блестящих аристократов и крупных землевладельцев, полицейских шпионов и даже самое мадам Бессон, а также ее бордель, девушек и свою работу. Латур не выносил болтовни Альфонса. Про себя же подражал его речи, повторял его длинные сентенции и старался усвоить его презрительный тон. Когда Альфонс уходил пить в трактир, Латур часто представлялся гостям месье Альфонсом. Он говорил его скрипучим голосом, щеголял в его сюртуке и поразительно похоже на Альфонса рассказывал всевозможные небылицы. Девушки смеялись. Они прозвали Латура Попугаем.

При любой возможности Латур отправлялся гулять по Парижу. Он ходил широким шагом и смотрел во все глаза. Смотрел, смотрел, хотя ничего из увиденного – бульвары, сады, часовых дел мастера и парфюмеры – не производило на него особого впечатления. Он отмечал здания и людей, равнодушно пожимая плечами. Как будто знал, что Париж никогда не будет для него что-то значить. Прошло много времени, прежде чем он признался себе, что на самом деле все очень просто. Он искал должников Бу-Бу. Виновников ее смерти. Первую в том списке. Женщину. Оперную певицу. Ее адрес. Дом. Оперную певицу Ла Булэ. Голос. Красивую женщину. Он спрашивал о ней в борделе. Задавал наивные вопросы:

– Где находится Опера?

– Где живет певица?

Над ним смеялись, но он не обращал на это внимания. Пытался представить себе, как она выглядит. Ее шею, рот, голос. Ему смутно мерещилось красивое женское лицо. Слышались звуки чудного голоса. При первой возможности он снова и снова отправлялся бродить по Парижу. Теперь его раздражала толпа, люди сливались в одну бесформенную массу. Поток людей и лиц пугал Латура. Он вбил себе в голову, что человеческой массе свойственна разрушительная сила и что столько людей не должны собираться в одном месте.

Бордель производил на него такое же впечатление. Дом был полон женщин, женских вещей, женской болтовни, женских запахов. Вначале ему нравился запах духов, вульгарная речь девушек, корсеты на шнуровке, большие декольте и напудренные парики. Но вскоре все эти вещи утратили очарование, прежде их окружавшее, и Латур перестал видеть разницу в фигурах женщин. Теперь ему казалось, что борделю недостает стиля, своей особой неповторимости. Ища у Альфонса вшей, он испытывал желание задушить его. Расчесывая жирные волосы девушек и пудря их вонючие парики, он представлял себе, будто стрижет их всех наголо.

Он не мог уснуть. Встал. Там, за стеной, двигались ночные тени. Город, который никогда не закрывает глаза. Здесь – узкие коридоры. Звуки из комнат. Однообразная песня трущихся слизистых оболочек. Запах немытых причинных мест, масла, которым девушки умащивают свои синеватые щели. Свои увядшие рабочие губы. Весь напрягшись, он прошел по петлявшему коридору. Открыл дверь в комнату Валери и лег на нее. Он был слишком напряжен. Его фаллос уперся ей в пупок. За мгновение до того, как она проснулась, ее мягкий живот уже был орошен его семенем. Ах! Пристыженный, он бросился прочь. Заснул с ощущением пощечины. Ему ничего не приснилось.

На другой день на рассвете Латур покинул бордель. Выйдя на Гревскую площадь и оставив за спиной «Последнюю Усладу», он думал, что никогда больше не вернется сюда. Нашел рощицу, где зарыл свою часть драгоценностей Гупиля, и набил ими карманы. Драгоценности он продал какому-то еврею в лавчонке позади Пале-Рояль. Разговаривая с торговцем, Латур вдруг испугался, что его опознают, и у него затряслись поджилки. Получая деньги, он подписался именем Гупиля. Рука у него была влажная. Уже на улице Латур подумал: если справедливый Бог существует, Он должен повергнуть меня на землю. Он остановился. Стоял и ждал. Где ты, Бог? Повергни меня на землю. Ничего не случилось. Латур поднял глаза к небу. В Париже оно было особенное – лицо, на котором написан вызов.

Латур шел по богатым улицам. Тело успокоилось, его больше не трясло, хотя руки еще немного дрожали. Он держал их сложенными на груди. Теперь никто не заметил бы его тревоги.

Что такое убить? – размышлял Латур. Разве древние римляне не говорили, что все непрерывно изменяется? Смерть лишь легкий толчок в этой великой взаимосвязи. Убийство не что иное, как услуга, оказываемая матери Природе. Услуга, которую сильные люди оказывают ей именно потому, что они сильные. Для сильного человека убить кого-то – удовольствие. Чужая боль придает жизни смысл. Вот и все.

Он шел дальше.

Панталоны до колен. Камзол из тафты с оборками на рукавах. Башмаки с пряжками. Парик. Треугольная шляпа. Он посетил мужской салон на улице Сент-Оноре, воображая, что весь мир лежит у его ног.

Он аристократ. У него замок в Провансе и любовница в Париже. Они встретились в Люксембургском саду. Лебеди. Ослепительное солнце. Он привел ее в комнату, где лавандовая вода лилась из мраморных фонтанчиков в чаши, сделанные в форме раковин. Она легла с ним на диван. Он завязал ей глаза белым шарфом и начертал демона на ее лоне.

Окруженный зеркалами и услужливыми приказчиками, Латур чувствовал себя персоной, наделенной властью, таким ему хотелось стать еще в детстве. Шелковая ткань панталон холодила кожу, он подтянул панталоны и посмотрел на себя в зеркало. Запахнул камзол и неуверенными руками расплатился за платье. Важной походкой вышел за дверь. Теперь пора посетить лучшие бордели Парижа.

– Я граф Латур, – сказал он.