Шайтан-звезда - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 120

Впрочем, он не имел намерения возвращать их самозванной Фатиме.

Хайсагур уже знал, что ему надлежит сделать.

Следовало просьбами и уговорами добиться, чтобы Сабит ибн Хатем покинул крепость гулей и отправился в Харран Мессопотамский, чтобы показать ученым врачам содержимое кожаной подушки.

Сам же Хайсагур собирался последовать за Гарибом и Батташ-аль-Акраном туда, куда им велено явиться с сокровищами райской долины, ибо ему хотелось посмотреть на шейха, промышляющего ядами.

Царапина между тем творила свое скверное дело.

Плоть Гариба охватил легкий жар.

Хайсагур забеспокоился – по его неловкости ни в чем не повинный человек оказался на краю могилы. Следовало поискать в нише противоядия – пребывая в теле Гариба, гуль не мог сделать этого, а возвращение в собственное тело и обретение собственного нюха было не ко времени – Хайсагур еще не успел проникнуть в память Гариба настолько, чтобы вызвать образ таинственного шейха.

Как это часто с ним случалось, оборотень был чересчур увлечен собственным любопытством – да и какие другие чувства способны были развлечь его, обреченного, при всей своей общительной натуре, на подлинное одиночество и среди гулей, и среди людей?

К тому же он всякий раз забывал о слабости человеческой плоти.

Поэтому Хайсагур дал себе еще немного времени.

Притом же он искренне надеялся, что человек, который занят изготовлением ядовитых настоев, имеет и сильные противоядия, хотя бы на тот случай, что сам случайно поранится, как поранился об осколок Гариб.

Вдруг он обратил внимание на то, что Батташ-аль-Акран, уложив в подушку пузырьки, перебирает прочие вещи в комнате, сверяясь со списком. И в руке у него – старинной работы бронзовый пенал для каламов, хитро устроенный глубокий пенал, из бока которого выдвигается чернильница с привинченной крышкой.

Толстяк открыл это хранилище каламов и пожал плечами.

– Неужели мы повезем с собой эти четыре ритля бронзы ради кучки тростника, о Гариб? – с сомнением спросил он, и Хайсагур понял, что Батташ-аль-Акран заранее предчувствует радости путешествия через пещеры с тяжелыми мешками за спиной.

Он подошел и тоже заглянул в пенал.

– Это самые лучшие каламы, какие только бывают, из Васита, они в меру жесткие, без извилин и с белой сердцевиной, – заметил он.

– Откуда у тебя такие познания, о сын греха? – осведомился Батташ-аль-Акран, и Хайсагур понял, что Гариб не знает грамоты. – И разве нельзя купить в Хире точно такие же чернила, каламы и нейгат, чтобы чинить их? Клянусь Аллахом, я на рынке за динар куплю и точно такой же пенал, и даже более увесистый!

Хайсагур снова пожалел о том, что его нос, обладатель острейшего нюха, лежит сейчас в потемках под ковром. Носом Гариба он мог уловить только слабый запах мускуса, добавленного в чернила ради благовония.

Воистину, что-то с этим пеналом было не так…

На бронзовой стенке его были нацарапаны чем-то острым некие письмена – и, поднеся их к глазам, к несовершенным и слабым глазам Гариба, Хайсагур разобрал кое-какие полустертые слова, кое-что ему объяснившие. Там поминалась вся земля в длину и в ширину, и некий круг небосвода, и предлагалось призвать грохочущий гром…

Что-то уже слышал однажды Хайсагур об этом пенале – или о пенале, похожем на этот, – и о его владельце!

Но это было давно, очень давно…

Вдруг оборотень ощутил, что мысли его мешаются, как будто он уже на грани между явью и сном, так что неизвестно, помнит ли он о существовании пенала в действительности, или же это – пучки пестрых сновидений?

Царапина, о которой он, притерпевшись к слабому жжению, забыл, стала вздрагивать, как будто ее сжимали в кулаке и отпускали. Это причиняло боль.

Силы покинули тело Гариба. И его ноги подкосились.

– Ради Аллаха, что это с тобой?! – воскликнул Батташ-аль-Акран. – Горе мне, он умирает!

И, бросив пенал мимо мешка, он выбежал из комнат шейха.

В тот же миг Хайсагур вернулся в свою истинную плоть.

Сжавшись под эйваном, он убедился, что Батташ-аль-Акран пронесся мимо и исчез во мраке.

Не задумавшись, почему бы это правоверный покинул умирающего товарища, Хайсагур, не утруждая себя бегом к ступенькам, коснулся рукой перил, достигающих его плеча, и взлетел на эйван, исхитрившись на лету и проскользнуть между деревянными колоннами.

В несколько прыжков он пересек помещение, выходившее на эйван, где стояло богатое ложе мнимой Фатимы, и оказался у дверцы. На сей раз он был уверен, что нагнуться придется лишь чуть-чуть, как это сделал бы Гариб, и треснулся лбом о косяк.

Благодарение Аллаху, крепкие лбы гулей имеют свойство выдерживать даже удары летящих камней, но бледные наросты на них, благодаря которым и повелись сказания о людях с расщепленными головами, иногда бывают некстати болезненны.

Хайсагур встряхнулся, прижал пятерней больное место и проскочил в дверцу.

Гариб лежал возле ниши, тихо бормоча.

Хайсагур не знал, осознает ли несчастный его присутствие, и потому пробежал к нише не прямо, а вдоль стены, чтобы Гариб не заметил его.

Шума он не опасался – ведь гули умеют передвигаться бесшумно на своих огромных, косолапо ступающих ступнях.

Приблизив нос к полкам, Хайсагур наконец вдохнул желанные запахи.

Некоторые пузырьки свидетельствовали о том, что в состав зелий, еле видных сквозь тусклое стекло, воистину входит змеиный яд, а также нечто еще более скверное.

Хайсагур уловил омерзительный для всякого гуля запах травы, именуемой «конское бешенство», именно это порождение шайтана, мало действуя на людей, было истинной карой для гулей и лошадей. Однако в смеси с другими травами оно, возможно, тоже могло вредить сынам Адама.

Но противоядий в нише не было. Ни единого.

Если бы они были, гуль сразу же определил бы их по причудливой смеси разнообразных запахов, ибо в них обычно входили травы и минералы полусотни видов, а то и более.

Хайсагур решительно перевернул Гариба на живот, задрал на нем халат и стянул шаровары.

Царапина, как он и предполагал, была невелика, но ее края почернели.

Прокляв свою беспечность и любознательность, Хайсагур вцепился зубами в человеческое тело. Он полагал, что успеет выгрызть и выплюнуть кусок зараженной плоти. А если Гарибу не понравится шрам на столь малопочтенном месте – пусть приносит жалобу повелителю правоверных!

Прокусив кожу, гуль с трудом сомкнул челюсти и, мотнув головой, вырвал кусок жесткого мяса. Рот наполнился горечью – и Хайсагур поскорее выплюнул отраву.

Тут он услышал крик.

Вопил Батташ-аль-Акран, привалившись к косяку.

Из его рук выпал небольшой кувшин и струйка воды, пролившись из горлышка, коснулась ног Хайсагура.

Да и что мог сделать правоверный, как не завопить, увидев мохнатого гуля с расщепленной головой и окровавленной пастью, который уже начал пожирать его несчастного товарища?!

Хайсагур выпрямился, отбросил тело Гариба и, одним прыжком оказавшись возле толстяка, схватил его за плечи.

Едва не касаясь шерстью, покрывавшей края лица, и острыми клыками, его усов и бороды, гуль впился глазами в перепуганные насмерть глаза…

И увидел, что перед внутренним взором Батташ-аль-Акрана стоит вовсе не умирающий товарищ.

Под вопль ярости, исходивший из женских уст, обладательницы которых толстяк боялся не менее, чем свирепого гуля, выплыло, как бы из-за спины женщины, закутанной поверх сверкающих одежд в прозрачное покрывало, лицо старца…

И оно также было знакомо Хайсагуру, только он не мог от волнения вспомнить ни имени, ни каких-либо обстоятельств, связанных с этим худым и малоприятным лицом.

От этих двоих воистину исходила такая опасность, что оборотень пожалел несчастного толстяка, вынужденного повиноваться таким исчадьям шайтана. Тем более, что Батташ-аль-Акран был вовсе не из худших сынов Адама – побежал же он искать в долине ручей, чтобы помочь Гарибу хотя бы холодной водой, а ведь с его сложением он запросто мог свалиться с узкого мостика…