Шайтан-звезда - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 28

Но никаких ям Джейран не обнаружила ни в предбаннике, ни в первой комнате, теплой, ни во второй и третьей, горячих, кроме разве что одной, для омовения ног. Райский хаммам отапливался или неким божественным образом, или же как столичные хаммамы – горячим воздухом с дымом, который поступал из топки в пространство под полом и выходил наружу через устроенные в стенах каналы, одновременно согревая их.

– Мне нужны веревки, чтобы натянуть их вдоль стен и развесить покрывала и салфетки, – сказала, оглядевшись, Джейран. – Таким образом они все будут на виду, и я смогу выбрать те, что мне нужны, к тому же, они согреются. Мне нужны полочки, на которые я поставлю благовония и масла для растираний, и флаконы, и миски, и сосуды для бобовой муки, а всего этого тут нет.

– И мука, и благовония, и зеленая глина, которая отмывает грязь не хуже бобовой муки, лежат в чулане, – Сабиха показала на занавеску, за которой имелась маленькая дверца. – Веревки, миски и все недостающее тебе доставят ближе к полудню.

– Ангелы, о Сабиха?.. – у Джейран перехватило дыхание.

Сабиха как-то странно посмотрела на девушку.

– Ангелы, о Джейран, только ты их, скорее всего, не увидишь, ибо посланцы Аллаха обладают нестерпимым для глаз блеском и без нужды таким, как ты, не показываются, – отвечала она. – В чем еще у тебя нужда?

– Еще мне нужна занавеска, которую вывешивают перед входом, когда наступает время женщин. Как мы назначим – от зари до полудня у нас будет время мужчин, а от полудня до заката – время женщин? Или же наоборот, о Сабиха? В том хаммаме, где мы встретились, были мужские и женские дни, мы можем сделать и так.

– Я не думаю, чтобы тебе пришлось служить праведникам… Впрочем, этот вопрос пусть решает ясноликая Фатима, о Джейран, – здраво рассудила Сабиха. – Есть ли нужда в чем-либо еще?

– Мне нужно тесто из мышьяка и известки, которое удаляет волосы, – деловито отвечала Джейран. – Оно обладает противным запахом, но без него никак не обойтись. Но, может быть, в раю есть возможность изменить этот запах, о Сабиха? Уж больно он скверный…

– Мы помолимся об этом Аллаху, – сказала гурия.

Прошло несколько дней – и Джейран, освоившись в своем новом хозяйстве, поняла, что умерла она напрасно, и ничего не изменилось ни к лучшему, ни к худшему. Она носила одежду, о которой в прежней жизни могла лишь мечтать, и ела дорогие лакомства, но лишена была даже коротких встреч с возлюбленным. К тому же, платья и туфли ей достались вовсе не новые, и когда первый восторг прошел, она обнаружила это с немалым разочарованием.

Один Аллах знает, до чего бы она додумалась, если бы не пожаловала в хаммам сама Фатима аз-Захра, дочь пророка и праматерь каирских халифов, которые приходились ей пра-правнуками. Фатима была в блаженном состоянии духа и веселилась, как в день их первой встречи.

– Мое сердце привязалось к тебе, о доченька, и я буду твоей заступницей перед пророком и Аллахом! – сказала она Джейран. – Я даже замолвлю о тебе словечко перед скрытым имамом! Ублажи меня, разотри и разомни, и вымой мне голову, и высуши мне волосы теплыми покрывалами! И умасти меня той дорогой галией, что хранится у тебя в китайской чаше! Знаешь ли ты, что твои обстоятельства переменяются к лучшему, о Джейран? Твое лицо округляется, и на щеках появился румянец, и волосы твои потемнели, клянусь Аллахом!

– Все это – благодаря тебе, о госпожа, – почтительно отвечала Джейран. Что касается щек – праведница не солгала, Джейран столько времени проводила теперь на свежем воздухе, что нажила себе заметный румянец. А что касается волос – сама она изменений не замечала, но дочери пророка, разумеется, виднее.

И девушка трудилась так, что взмокла не хуже лежавшей перед ней распаренной Фатимы. Каждый палец она растирала и вытягивала до щелчка в суставе, прошлась по всем жилками, но когда добралась до пышной груди, когда прикоснулась к ней, чтобы совершить те кругообразные движения, которым обучил ее хозяин, Фатима вдруг расхохоталась.

– Достаточно с нас и того, что было, о доченька! Аллах вознаградит тебя, – и она резким движением села, свесив ноги с топчана. – Сними покрывало с моей головы, расчеши мне волосы, о Джейран, и уложи их.

– Я не умею укладывать волосы, о госпожа, – призналась девушка. – Меня никогда не учили этому.

– Аллах вложит умение в твои пальцы, о доченька, – пообещала Фатима.

В самом деле – когда хорошенько протертые кудри высохли на солнце, Фатима подобрала их с одной стороны, показала, где пропустить жемчужную нить и куда ее вывести, чтобы она подхватила локоны у щек, и Джейран выполнила все ее указания, и праведница осталась довольна. Когда же Джейран повторила то же самое и с другой стороны не менее удачно, то Фатима пообещала произвести ее в райские гурии при первом же удобном случае, если будет на то воля Аллаха.

Но Джейран вовсе не хотела становиться гурией.

В свои свободные часы она отходила от хаммама, при котором и ночевала, довольно далеко. Она видела, чем занимаются гурии с молодыми, плечистыми, веселыми праведниками, которые угодили в рай непонятно за какие заслуги. Мало того, что они, по две и по три, ублажали этих праведников таким путем, как тем было угодно, сопровождая свое служение вскриками страсти, громкими вздохами и диковинными словами, они еще и пили с праведниками вино из больших кувшинов, и вино это было крепким – Джейран, подобрав забытый кувшин на берегу ручья, не удержалась и попробовала. Больше всего удивило Джейран, что во время забав с праведником одна из гурий непременно играла на лютне, напевая при этом любовные песенки с такими словами, что за них гурию стоило бы с позором выставить из рая. Очевидно, терпение Аллаха было бесконечно.

Ей не хотелось лежать в объятиях грубоватого и неуемного в страстях праведника, ей не хотелось также пить обжигающее рот и глотку вино. Ей становилось не по себе при мысли, что пресловутый скрытый имам из рода Исмаила, чьего явления и торжества уже по меньшей мере два столетия так ждут все правоверные, будет вести себя подобным образом. И обещанное повышение в чине ее вовсе не обрадовало.

Наконец Фатима, посвежевшая и похорошевшая после хаммама, покинула Джейран, так и не набравшуюся смелости отказаться от звания и обязанностей гурии.

Джейран прибралась, выстирала и вывесила на солнце покрывала, вымыла в хаммаме пол и сама ополоснулась в водоеме. Тем временем наступил вечер и, как всегда, остыли стены и пол хаммама. Девушка вышла в сад, прошла до той поляны, где обнаружила ученика брадобрея, и несколько раз чмокнула, призывая козочку. Но и козочки не было поблизости, а ведь Джейран припасла для нее от ужина кусочек сладкой кунафы и нарочно очистила от косточек несколько фиников. Пришлось все это съесть самой, да еще вдобавок молча. Ведь Хусейн тоже больше не появлялся, и не у кого было спросить, нашлись ли дорогие шаровары из дабикийской ткани каирского покроя.

Джейран была не из разговорчивых, но от райского образа жизни она боялась и вовсе онеметь.

Когда в середине дня в хаммам приходили гурии, Джейран мыла их, и терла, и разминала молча, не обращая внимания на их разговоры. Мастерство ее было таково, что в советах она не нуждалась. А разговоры красавиц были таковы, что уже стали наводить на нее скуку. Невозможно же, в самом деле, каждый день слушать об айрах мужчин и фарджах женщин, об их достоинствах и недостатках, а также о винах, пряностях и музыкальных ладах, чтобы это не стало подобно треску в ушах, как будто туда бросают пригоршни камушков!

За это время у нее дважды побывали Сабиха и вторая из сопровождавших в городе Фатиму невольниц – Махмуда. Но и с ними больше беседы не получалось – не осведомляться же, в самом деле, о здоровье ясноликой Фатимы! Когда же Джейран спросила, что за стоптанные туфли отыскались между ковром и циновкой, Сабиха отвечала, что это, вероятно, туфли самой Джейран, ведь по милости Аллаха она здесь наделена в избытке и одеждой, и обувью. Туфли, впрочем, после этого пропали.