Черная магия - Йолен Джейн. Страница 7
— Он ушел, — сказал Эбенейзер Болджер.
Ник хорошо слышал эти слова через дверь.
— В этой комнате ему попросту негде спрятаться. Был бы он там, мы бы его увидели.
Молчание.
— Эй, Том Хастингс! Куда делась брошь?
— А? Что? Она у меня. Я храню ее.
— Хранишь? У себя в кармане? Странное место для хранения, как мне кажется. Сдается мне, ты намереваешься удрать с ней. Ты хочешь присвоить мою брошь!
— Твою брошь, Эбенейзер? Какую твою брошь? Ты хотел сказать — нашу?
— О чем ты? Нашу? Не припомню, чтобы ты был тут, когда я забирал ее у того мальчишки.
Снова надолго воцарилось молчание, потом Эбенейзер Болджер продолжил:
— Похоже, терновку мы допили. Что скажешь насчет доброго шотландского виски? У меня есть бутылочка в подсобке. Сейчас принесу.
Торговец отпер дверь в подсобку и вошел внутрь; в руках он держал трость и электрический фонарик, выражение его лица было даже более кислым, чем обычно.
— Если ты еще здесь, — со злостью буркнул он, — не вздумай удирать. Я позвонил в полицию, понял?
Эбенейзер пошарил в ящике стола, вытащил полупустую бутылку виски, а следом за ней — крохотную черную бутылочку.
— Брошь моя и только моя, — пробормотал он и тут же гаркнул: — Уже иду, Том!
Лавочник сердито осмотрел темное помещение, глядя мимо Ника, вышел, держа бутылку перед собой, и снова запер дверь.
— Давай, Том, снимай пробу, — донесся из-за двери голос Эбенейзера Болджера. — Подставляй стакан. Хороший глоток спиртного — и у тебя волосы на груди дыбом встанут. Скажешь, когда хватит.
Тишина.
— Дрянь виски, дешевка. А ты чего не пьешь?
— Да у меня от терновки живот прихватило. Минутку подожду, чтоб внутри успокоилось… — Последовала короткая пауза. — Слушай, Том, так куда ты подевал мою брошь?
— Твою? Это теперь твоя брошь? Ах ты… Что ты… Ах ты ж гад, ты мне что-то подмешал в виски!
— Если и так? Да на твоем лице написано все, что ты задумал, Том Хастингс! Вор!
Последовали крики, грохот, треск, несколько сильных ударов — казалось, что переворачивают мебель…
…потом все смолкло.
— А теперь быстро, — велела Лиза. — Надо вытащить тебя отсюда.
— Но ведь дверь заперта. — Ник посмотрел на девочку. — Ты можешь что-нибудь с этим сделать?
— Я? Нет, парень, не знаю никаких волшебных фокусов, которые бы вытащили тебя из запертой комнаты.
Ник присел и посмотрел в замочную скважину. Но ничего не было видно: в замке торчал ключ. Ник задумался, и через какое-то время лицо его на миг озарила улыбка, словно вспышка электрической лампочки. Он вытащил из коробки с вещами смятую газету, старательно расправил ее и подсунул под дверь так, чтобы с его стороны остался только небольшой уголок.
— Это что еще за игра? — нетерпеливо спросила Лиза.
— Мне нужно что-нибудь вроде карандаша, только потоньше, — отозвался Ник. — Ага, вот!
Он взял со стола кисточку, сунул острый кончик в замок, повертел немного и протолкнул чуть дальше.
Послышалось приглушенное звяканье — ключ выскочил из замка и приземлился на газету. Ник втянул ее обратно в комнату, уже вместе с ключом.
Лиза восторженно рассмеялась.
— Вот это умно, молодой человек! — восхитилась она. — Вы очень находчивы.
Ник вставил ключ в замок, повернул и отворил дверь подсобки.
Посреди тесной антикварной лавочки лежали двое мужчин. Мебель и вправду падала: повсюду были разбросаны осколки разбитых часов и остатки сломанных стульев. Посреди пола распростерлась здоровенная туша Тома Хастингса, грохнувшегося поверх менее внушительного Эбенейзера Болджера. Оба не шевелились.
— Они умерли? — поинтересовался Ник.
— Зря надеешься, — ответила Лиза.
На полу рядом с мужчинами лежала сверкающая серебряная брошь: оранжево-алый камень в оправе когтей и змеиных голов, на мордах которых читались триумф, алчность и удовлетворение.
Ник сунул брошь в карман, в компанию к тяжелому стеклянному пресс-папье, кисточке и небольшой баночке с краской.
Мощенная булыжником улица была ярко освещена.
Лил дождь, и Ник быстро шел по Старому городу по направлению к кладбищенскому холму. Пока он сидел в подсобке, на смену пасмурному дню пришел вечер, и потому мальчик даже не удивился, когда воздух под фонарем сгустился, превращаясь в знакомую тень. Взметнувшийся полуночно-черный бархат обрисовал мужскую фигуру. Ник остановился.
Сайлас, скрестив руки на груди, нетерпеливо шагнул к нему.
— Ну? — произнес он.
— Извини, Сайлас, — начал Ник.
— Я в тебе разочаровался, — перебил Сайлас, покачав головой. — Я ищу тебя с того момента, как проснулся. От тебя так и веет неприятностями. И ведь знаешь, что тебе не дозволено выходить в мир живых!
— Да, знаю. Извини.
Капли дождя текли по лицу мальчика, словно слезы.
— Прежде всего нам нужно позаботиться о твоей безопасности.
Сайлас укрыл живое дитя полами своего плаща, и Ник почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
— Сайлас! — позвал он.
Опекун не ответил.
— Я немного испугался, — продолжал Ник. — Но я знал, что, если станет совсем плохо, ты придешь за мной. И еще там была Лиза. Она мне помогла.
— Лиза? — недовольно повторил Сайлас.
— Ведьма. С земли горшечника.
— Ты говоришь, она тебе помогла?
— Да. Особенно с истаиванием. Кажется, теперь я могу это делать.
— Ладно, расскажешь обо всем, когда вернемся домой, — проворчал Сайлас.
Ник затих и помалкивал до тех пор, пока они не приземлились рядом с церковью. Они зашли внутрь, в пустой вестибюль; дождь усилился и с удвоенной скоростью принялся стучать по лужам, поднимая легкие брызги.
— Теперь выкладывай, — велел Сайлас.
Ник во всех подробностях описал ему прошедший день. Когда мальчик закончил, учитель медленно и задумчиво покачал головой.
— Я влип в неприятности? — спросил Ник.
— Никто Оуэнс, у тебя действительно неприятности, — подтвердил Сайлас. — Однако я полагаю, твои приемные родители сами решат, какой выговор тебе сделать и какому наказанию подвергнуть.
С этими словами Сайлас исчез, что вообще было свойственно его племени.
Ник натянул куртку на голову, взобрался по скользким дорожкам на вершину холма, к склепу Фробишеров, и снова спустился вниз, вниз и вниз.
Оказавшись в зале, он положил брошь рядом с кубком и ножом.
— Вот, держите, — сказал Ник. — Теперь она отполирована. Очень красиво.
«Она вернулась, — в дымном голосе Стражи звучало удовлетворение. — Они всегда возвращаются».
Ночь выдалась долгая.
Светало. Ник шел мимо последнего пристанища Харрисона Вествуда, пекаря этого прихода, и его жен, Марион и Джоан. Мальчик выглядел сонным и немного растерянным. Мистер и миссис Оуэнс скончались за несколько столетий до того, как общественное мнение решило, что бить детей нехорошо, и в эту ночь мистер Оуэнс с сожалением исполнил то, что считал своим долгом. В итоге мягкое место мальчика ощутимо болело. Однако встревоженное лицо миссис Оуэнс расстраивало Ника больше, чем любая порка.
Он добрался до железной ограды между кладбищем и землей горшечника и проскользнул между прутьями.
— Эй! — выкрикнул Ник. — Надеюсь, я не втянул тебя в неприятности.
Ему никто не ответил. Даже в кустах боярышника не шевельнулось ни единой тени.
Тишина.
Ник вернул джинсы в хижину садовника — ему было удобнее в привычном сером саване, — но оставил себе куртку, поскольку на ней были очень удобные карманы.
Когда Ник заходил в сарайчик, то снял со стены небольшую косу и, вооружившись ею, атаковал заросший крапивой пятачок на земле горшечника, рубя и кромсая противника так, что части травы разлетались во все стороны, и в конце концов на этом участке осталась лишь обжигающая стерня.
Ник извлек из кармана баночку с краской, кисточку и большое стеклянное пресс-папье, в глубине которого переплетались яркие полосы.