Форт Росс - Полетаев Дмитрий. Страница 3

Но все это еще будет. Все это пока ещё не определено окончательно и лишь только мерцает загадочными сполохами за заснеженным горизонтом. Будет и Любовь, о которой поэты спустя столетия будут слагать песни! Будет и короткая, но полная славных свершений и несбывшихся надежд, жизнь. Все это еще только будет, всего этого ему пока не дано было знать.

Пока молодой человек лишь смотрел сквозь проталинку на замерзшем стекле кареты на пролетавшие мимо заснеженные улицы Петербурга и улыбался.

Часть первая

Глава первая

Лета 1820-го. Владения Российско-Американской

компании на побережье Северной Калифорнии.

Раннее утро

Скалистый берег, поросший первозданным лесом, уступами скатывался в океан, где встречался с тяжелыми холодными волнами. Через предрассветный туман белым блюдцем проглядывало утреннее солнце.

На высоком берегу ощетинилась новеньким частоколом крепость. Или, может, скит? Вон, над куполом часовни – православный крест! Нет, все-таки, судя по бойницам с дулами пушек, – крепость. Прямо от крепостных стен и до опушки леса, что темнел невдалеке, колыхалось на ветру созревшими колосьями ржаное поле. В стороне от крепости, ближе к речке, впадающей в океан, раскинулась чисто русская деревенька с рассыпанными вдоль берега избами. Напротив нее, на другой стороне реки, высились застывшие в предутренней синеве вигвамы индейского поселения. Вдалеке сонно побрехивали собаки.

Воин застыл в полной неподвижности. Он прекрасно знал, как отключать желания. Великий Дух поведал ему об этом. Самое главное было научиться в такие минуты ни о чем не думать. Это было трудно, но возможно. Затем надо было попросить разрешение у Духа этого удивительного Красного Леса побыть какое-то время его частью. Это было очень страшно. Воин никогда не видел такого леса. Там, где жил он и его родичи, все было по-другому. Там Великое Огненное Каноэ, плывущее по небу, любит свой народ и заботится о нем. Оно не скрывается за краем земли так часто, как здесь. Там нет таких гигантских деревьев, среди которых чувствуешь себя муравьем. Да, Огненное Каноэ тоже покидает небо, и надолго, но при этом оно всегда возвращается, а на время своего отсутствия дарит Великое Белое Безмолвие. И если ты был удачлив на охоте, и Духи были милостивы, и ручьи, и речки кишели рыбой со сладким красным мясом, то это время можно прекрасно провести в своем вигваме, у горящего очага в кругу жен и родичей и, как Большой Бурый Брат, сладко дремать в ожидании нового прихода Великого Огненного Каноэ.

Воспоминание о доме было некстати. Воспоминание о женах – тем более. Тридцатая луна пошла, как воины его племени выкопали томагавки на Великом Совете племен. Тридцатая луна пошла, как Воин был в походе. Тридцатая луна пошла, как Воин не знал женщин. И вот сегодня все кончится. Напьется крови его уставший от ожидания томагавк. Натешится женской плотью его измученное ожиданием тело. Но самое главное – великие дары ждут его и его братьев по окончании битвы! Как все-таки любят его Духи предков и Великая Мать, если именно ему досталась честь вместе со своими братьями отправиться в этот поход! Ноздри Воина чуть заметно расширились. Он чувствовал, как Великий Дух, почтив его своим присутствием, входил в него. Ему не надо было даже поворачивать голову, чтобы знать: его братья так же, как и он, безмолвно застыли рядом в ожидании заветного сигнала. И потом, он бы все равно их не увидел. Они слились с лесом – так же, как и он.

Глава вторая

Лета 1825-го, декабря 15-го. 11 часов утра.

Санкт-Петербург.

На следующий день после восстания

Над скованной морозом Невой мрачно зависло низкое зимнее солнце. Солнечный лучик, случайно вырвавшийся из морозной мглы, коротко и как бы нехотя блеснул иглой адмиралтейского шпиля и сразу же вновь спрятался за свинцовую тучу.

Новоиспеченный император, прислонившись лбом к оконной раме, хмуро взирал на площадь из окна своего кабинета. Стекло приятно холодило горячий лоб. Пошли уже вторые, почти бессонные сутки, когда у него, кроме рюмки мадеры да пары миндального печенья, ничего во рту не было. Как не было, впрочем, и аппетита. Равно как и других желаний, кроме одного – побыстрее покончить с этим кошмаром.

Все произошедшее вчера, хотя Николай и был к этому готов, в действительности повлияло на него гораздо сильнее, чем он сам того ожидал. В минуты слабости, которые он гнал от себя прочь и которые помимо воли подкатывали тошнотой и головокружением, он ощущал себя не просто одиноким, но гораздо хуже – покинутым и преданным. Еще вчера в одном мундире, на пронизывающем декабрьском ветру он, подобно юному Александру Великому – так, по крайней мере, ему казалось, защищал и утверждал дарованную ему свыше власть. А сегодня постыдная апатия сдавила его волю. К чему все это? Старший брат Константин, который должен был бы унаследовать престол, презрев устои династии, засел в Варшаве и думает исключительно только о себе и своих интересах. Брат Михаил с матушкой явно что-то задумали. И все только ждут малейшей его оплошности, малейшего неверного шага.

«Ничего, господа! Не дождетесь! Все ваши тайные намерения мне хорошо известны. И кто за вами стоит, тоже. И из чьих рук вы подачки принимаете, я прекрасно знаю. И на чьи деньги из Варшавы “половиной мира” править намереваетесь! Только одного вы не учли – пешкой в вашей игре я быть не собираюсь!» – в который раз мысленно репетировал Николай обвинительную речь, которую он кинет им в лицо. Хотя, пожалуй, это слишком громко сказано. Во-первых, случай наверняка не представится, а во-вторых… Рано еще, слишком пока все неустойчиво. Сначала надо с этими разобраться, да так, чтоб неповадно другим было, а потом… Что делать потом, Николай Павлович додумать не успел, ибо движение за окном вновь привлекло его внимание и вывело из задумчивости.

Из-за поворота на площадь вылетела черная повозка на санном ходу с зарешеченным окном, запряженная четверкой вороных лошадей. Площадь перед Зимним дворцом продолжала являть собой картину абсолютного хаоса или, точнее, города на осадном положении. С утра толпы народа, несмотря на усиливающийся мороз, стали вновь скапливаться вокруг дворца. Потрясения прошедшего дня, казалось, обострили нервы всем, включая животных. Непрестанное ржание лошадей и гомон воронья были непереносимы. Лошади, неся в седлах фельдъегерей и адъютантов, то и дело пересекали площадь; цокот подков по брусчатке мучительно отдавался в воспаленном мозгу вчерашнего великого князя.

Добавив свою порцию цокота копыт и скрипа полозьев, повозка остановилась у императорского подъезда. Конный взвод Саперного полка, сопровождавший повозку, спешился и выстроился в линию. Дверца тотчас отворилась, и из повозки выскочил молодой подпоручик того же Саперного полка. За ним, в накинутых на мундиры шубах, но без головных уборов вышли несколько офицеров. Николай впился глазами в их лица. Скинув по очереди шубы на руки конвоиров, офицеры, нерешительно оглядываясь, двинулись к подъезду. Подпоручик, достав из повозки охапку сабель, поспешил следом за ними. Николай невольно зажмурился и отвернулся от окна. Перед глазами опять поплыли черные круги. «Нет-нет, нужно взять себя в руки! Только бы не показать слабость», – билась в его мозгу бессильная мысль. Но обуревавшее его чувство обиды вновь пульсирующими спазмами сдавило виски. И опять внутренним взором он увидел то, чего больше всего боялся, – хорошо знакомые лица. «А как же честь? А как же офицерское товарищество? А как же офицерский долг, в конце концов? Мерзавцы! – пульсировало в мозгу. – Насколько же человек может быть продажен? Господи, помоги!»