Эскимо с Хоккайдо - Адамсон Айзек. Страница 47

— Я уж думал, с этим дерьмом покончено, — рассеянно вздыхал Суда, расхаживая по комнате. Расхаживать было особо негде. Груды виниловых пластинок боролись за место под люстрой с упаковками от фаст-фуда, забитыми пепельницами, раздавленными пивными банками, кассетами, дисками, проводами электрогитары, книгами и журналами. Гигантский черный усилитель — в нем бы хоронить профессионального борца Великана Бабу, 126 — торчал в углу, занимая пространство размером в пять татами.

— Суда, я потрясен, — заметил я. — Я-то думал, ты из этих анально-ретентивных педантов.

Суда обернулся, явно удивившись, что ко мне вернулся голос. Белая майка-безрукавка обнажала бы мускулы — если б он успел их накачать. Рыжие и светлые пряди обвисли, упали ему на плечи, на руках новенькие перчатки без пальцев, для подъема тяжестей — трудно воспринимать всерьез человека в таких перчатках. С другой стороны, я только что лежал в собственной блевотине, и это вряд ли повышало мой авторитет. Наверное, я здорово испачкался: кто-то снял с меня белую рубашку и вместо нее надел черную гастрольную футболку «Мерцбоу» 127 и кожаную мотоциклетную куртку. Неплохо смотрелось с черными брюками в обтяжку и ботинками.

— Живой, а?

— Как диско, — полусонно ответил я.

— Говорят, диско возвращается.

— Повезло мне.

— Но это давно говорят, — уточнил Суда. — Доктор Ник уже едет. Он сказал, что ты выживешь, но хочет сам тебя осмотреть. Пусть заодно и нос посмотрит.

Я поднял руку и ощупал эту часть лица. Жуть до чего больно. Нос распух размером со сливину — здоровенную, гадкую сливу, которую ни в коем случае нельзя трогать.

В комнате явственно ощущался недостаток любви. Суда был расстроен. Вероятно, чувство чести не позволяло ему задавать вопросы и возмущаться тем, что его посреди ночи вызвали спасать наркомана от передозировки. Или ему такие подвиги надоели, как исполнение одной и той же хитовой песни: рутина, все равно что завязывать шнурки на ботинках.

В двух шагах от меня электронные часы гигантской видеодвойки показывали 3.35 утра. Часы стереопроигрывателя рядом с видеодвойкой утверждали: 1.19 дня. Часы в виде Элвиса кривовато улыбались со стены, но ничего не говорили: кто-то оторвал у них руки. Мне показалось, будто безрукий Элвис все еще тикает, но может быть, это кровь пульсировала в голове. Из носа в горло порой затекала струйка крови, желудок многократно перекрутился и стал похож на собаку, сделанную из воздушного шарика.

— Аки и Маки нашли тебя одного, без сознания, — сообщил Суда. — Им пришлось бросить в окно кирпич. Боюсь, кирпич попал тебе в лицо.

— Кирпичу сильно досталось?

— Шути сколько влезет. Они тебе жизнь спасли, черт возьми!

Что-то забрезжило. Госпожа Сэцуко Насимура и лав-отель «Челси». Ребята нашли только меня — ну и ладно. Как бы я объяснил ее присутствие? Мне и самому далеко не все было ясно. Убедившись, что я жив и могу думать, я снова задумался над загадкой этой особы. Так близко к смерти я не бывал с прошлого апреля, когда глава китайской секты Сяпин Лу попытался уморить меня ядовитым порошком из навозного жука.

Дверной звонок вместо обычной трели испускал МИДИ-версию первых трех тактов «Счастливого уикэнда любви», жизнерадостного хита «Святой стрелы». Суда сделал полшага, отпер замок и раздвинул двери.

Аки и Маки бок о бок протиснулись в комнату. За ним вошел невысокий жилистый лысый человечек, разукрашенный, словно выставочный зал в Атлантик-сити. Двуцветные ботинки, свободный лиловый пиджак, брюки из кожи питона, отливающей металлом. Под пиджаком — шелковая рубашка цвета игрушечной канарейки, ворот распахнут, выставляя напоказ путаницу ломбардных золотых цепочек на впалой груди. В ушах больше колец, чем на пне красного дерева, и пальцы тоже не в обиде.

— Это доктор Николасовшиц, — представил его Суда. — Из Армении. Мы его зовем «доктор Ник».

— Как дела, док? — фамильярно окликнул я, не успев хорошенько подумать. Но доктор, если и был задет, ничем этого не показал. Таким хоть саблю в живот втыкай, они эмоций не обнаружат.

— Вот он, пэбокэ. — Суда указал на мое распростертое на кушетке тело. Пэбокэ — жаргонное обозначение героинщика. Буквально: «Человек, запутавшийся в героине». Что да, то да — я запутался, но героин тут ни при чем.

Доктор Ник изучал меня, стоя на пороге, поворачивая сверкающую лысую черепушку на пару градусов вверх и вниз. Утомившись созерцанием, он шагнул ко мне, вытянув руки перед собой и показывая мне раскрытые ладони, словно приближался к раненому животному.

— Я все положенные уколы получил, — заверил я его. — И еще один сверх того.

Все также не сводя с меня глаз, он медленно продвигался вперед, приподымаясь на носках. Цепи на шее вызванивали блюз дешевого золота. Восемь футов и примерно сто лет спустя доктор опустился на стопку порножурналов в ногах кушетки.

— Протяните мне правое запястье, — распорядился он. Доктор Ник говорил тонким мелодичным шепотом, полунебесным, полуземным, точно юный далай-лама в телефильмах.

Я повиновался. Он осторожно сжал мою руку двумя пальцами, прикрыл глаза, откинулся назад и задумчиво потянул в себя воздух. Я пока присматривался к его ногтям: хорошей округлой формы, чистые, без заусенцев. Идеальные ногти по любым меркам.

Открыв глаза, доктор бережно выпустил мое запястье.

— Посмотрите мне в глаза.

Вместо этого я тревожно покосился на Суду.

— Делай, что он говорит, чел! — потребовал Суда.

— Посмотрите мне в глаза! — прошептал доктор Ник.

Я со стоном поднял взгляд. Он медленно поднес руку к моему рту, очень ласково обхватил пальцами мой подбородок, не давая ему опуститься. Приблизил свое лицо вплотную к моему и выдал нежную трель:

— Дохните на меня!

— А вдруг вы от этого скопытитесь?

— Дохните на меня! Подуйте на лицо мне!

Он придвинулся еще ближе, снова зажмурил глаза, ноздри его раздувались в предчувствии, будто он ждал первого поцелуя. Я дохнул на него; доктор задергал носом, уголки рта заходили ходуном. От моего дыхания брови его подпрыгнули, но скоро успокоились и оставались где положено, пока весь воздух не вышел из меня.

— Спасибо, — поблагодарил врач, открывая глаза, в которых стыла все та же апатия.

— Только не просите повернуть голову и кашлянуть.

— Где вы взяли эти наркотики? — спросил он. Для армянина доктор неплохо говорил по-японски, но слишком вежливо, на мой вкус. Во всяком случае, я не хотел объяснять, что инъекцию мне против моей воли сделала полузнакомая женщина, якобы проводя сеанс связи с духами. Я и без того дураком выглядел.

— В одном хэро куцу в Икэбукуро, — соврал я.

— «Героиновое логово»? — он прислушался к звукам собственного голоса. — Странно. Не думал, что это сленговое выражение еще в ходу.

— У этих парней — да, — сказал я. — У них все в ходу.

Тра-та-та. Доктор снова ухватил меня за подбородок и принялся ощупывать лицо. Пальцы гладкие, словно в латексных перчатках. Наверное, и отпечатков не оставляют.

— Расскажите подробнее про ваших товарищей, — проворковал он. — Они любят грубые игры?

— То есть? — переспросил я, пытаясь вырваться, но доктор крепко держал мое лицо. Не больно, а деваться некуда.

— Под правым глазом у вас синяк. Нос распух и изменил цвет.

— Он застрахован, — сострил я.

Доктор покачал головой, немного ее запрокинул, но глаз не отводил. Он все еще пытался что-то нащупать. Вторая его рука приблизилась к моему носу. Два пальца проникли в левую ноздрю и одним ловким движением извлекли несколько волосков.

Адская боль, слезы хлынули из глаз.

Зажав волоски между своими идеальными ногтями, доктор принялся так и сяк их вертеть, поднося ближе к свету. Определившись, бросил волоски на пол. Я тем временем шмыгал носом и утирал глаза. Вдруг доктор поднялся и поспешил к двери — стремительная лиловая клякса.