Тень кондотьера - Стерхов Андрей. Страница 48

– Ну и что у нас в целом получается? – наморщил я лоб.

И Ашгарр охотно подытожил:

– Получается, что Архипыч сообщил тебе о некой ведьме, на которой лежит родовое проклятье.

– Какое?

– Как какое? Сказано же, что любви она лишена.

– Типа как мы, драконы?

– Ну, наверное. Тут я тебе не помощник, это ты уж у наших ведьм уточняй. Они тебя все поголовно любят, думаю, поделятся.

– Может, какая-нибудь и поделится, – согласился я, отрывая зад от табурета. – Спасибо тебе. Без тебя бы… Короче, реально помог. Интересно только, как это Архипыч догадался…

– А мы с ним на эту тему совсем недавно говорили, – поняв меня с полуслова, пояснил поэт.

– Когда?

– На юбилее Воронцова. Помнишь, там один красноярский вампир тост задвинул в скальдическом стиле?

– Не-а, честно говоря, не помню.

– Ещё бы, ты же тогда…

– Что я тогда?

– Ладно, проехали.

– Ну проехали и проехали, – не стал вдаваться я в детали того, что было да уже быльём поросло. Затем помолчал чуток и спросил для приличия: – Ну а как ты тут вообще? До среды протянешь?

– Спасибо, что наконец-то поинтересовался.

– Ну, извини, – развёл я виновато руками. – А если серьёзно, как ты тут?

– Нормально. Вот песенку только что новую сочинил. Кажется, неплохо вышло. Показать?

Бежать мне нужно было, если честно говорить, а не песенки слушать. Но так ведь тоже нельзя – из-за вечной суеты сует себя постоянно игнорировать. Время от времени к себе прислушиваться нужно. А иной раз так и просто послушать. Вот поэтому-то я и изобразил рукой энергичный жест "от винта":

– А давай, показывай, чего там у тебя.

И снова плюхнулся на табурет.

Не ожидавший от меня такого ответа Ашгарр засуетился. Тут же схватил одну из трёх наличествующих гитар, какое-то время – они, музыканты, без этого не могут – настраивал её, потом на мгновение замер, обозначив тишину, и начал. Начал с упоением и зажёг, признаться, от души. Неспешное поначалу движение этой новой его мелодии к середине нарушилось медленно накатывающимся валом импровизаций, а под конец грустные, тревожные и пронзительные гитарные переборы вылились в такой поток витиеватых, клокочущих звуков, что меня реально пробрало. Только одно мешало: поскольку поэт сказал, что это песня, я всё время ждал, что вот-вот начнёт петь, но только этого так и не случилось. И когда, закончив, он вопросительно уставился на меня, я спросил:

– А почему без слов?

– Текст пока не сочинил. А как тебе мелодия?

– Подходяще, – ответил я, ничуть не погрешив против истины. – А про что песня-то будет?

Ашгарр хитро улыбнулся:

– Не "про что", а "о чём".

– Ну и о чём?

– О всяком. Об огнях больших городов и случайных встречах. О глупых обидах и сильных чувствах. О разочарованиях и надеждах, о клятвах на крови и так и не прозвучавших признаниях. О всяческих "ах, если бы она знала" и "эх, если бы он мог". О том, как за каждым вспыхивающим вечером окном начинается свободное плаванье в одиночество, и о том, у какого берега оно всякий раз заканчивается. Мало? Ещё?

– Достаточно, – сказал я. – Воистину поэт в России больше, чем поэт. В России он ещё и золотой дракон.

Поднялся после этих слов и, одобрительно похлопав Ашгарра по плечу, пошёл из кельи.

Глава 11

Обратный путь занял тоже не больше часа и дался – тут главное правильный ритм себе задать – без особого труда, я даже запыхаться не успел. Только когда уже подходил к машине, меня вдруг окатило волной такого беспричинного и безудержного счастья, что еле удержался на ногах от головокружения. Чем эта серо-буро-малиновая волна была вызвана и от кого из двух других нагонов дракона Ашгарра-Вуанга-Хонгля прикатила, я, признаться, сразу и не сообразил. Разбираться времени не было, решил для себя, что, видимо, поэт придумал первую строчку песни. Решил вот так вот и выкинул напрочь из головы.

На город меж тем уже наваливался с длинными лиловыми тенями наперевес тёплый, безветренный майский вечер. Тот самый вечер, который по искреннему убеждению сладкоголосого певца Юры Шатунова способен сохранить любовь навечно. Не знаю, что там насчёт любви, но основная масса трудового и офисного люда уже давно перебралась в свои спальные районы, транспортные тромбы на центральных улицах рассосались, и до вокзала я добрался без особых проблем за четверть часа с небольшим. А там оставил машину возле остановки междугородних автобусов и почти бегом рванул наверх по ступеням уже хорошо знакомого мне ресторана "Бон вояж". Спешил я туда поспешал в надежде всё-таки разыскать – ух, думал, сейчас кому-то душу и вытрясу – злополучную лапку того самого беркута, однако выяснилось, что понапрасну так торопился: никого нет, ресторан заперт, на стеклянной двери его центрального входа висит лживая табличка "Учёт".

Злиться по поводу того, что лавочка прикрыта, стоило только на самого себя, ведь сам же милицейских давеча навёл на оплошавшего Мизера. Однако злиться понапрасну я, разумеется, не стал. Не достойно истинного владыки неба злиться по таким пустяковым пустякам, и уж тем более злиться на самого себя. Проверив для порядка, что служебная дверь тоже заперта, развернулся на сто восемьдесят и, сохраняя хладнокровие, пошёл преспокойно вниз. Быть может, именно благодаря такому спокойствию нечеловеческому и сообразил за то время, пока спускался по широким, выложенным мозаичной плиткой ступеням, как в данной ситуации лучше поступить. Впрочем, было бы странно, если бы не сообразил. В конце концов, мир переполнен нужной информаций: не ленись, иди и бери. Или – это уж как получится – выбивай.

По новому, экстренно принятому и на ходу утверждённому плану дошагал я до привокзальной площади и, совершив ознакомительный променад вдоль шикарно отреставрированного здания вокзала, взял в оборот затрапезного вида дядьку, что смущал публику голой культёй у входа в платный туалет. Судя по легенде, изложенной на исчёрканной каракулями картонке, ногу он потерял, восстанавливая конституционный порядок на южных рубежах отечества. На самом деле, будучи в сиську пьяным, под трамвай попал на кольце маршрута номер четыре, в чём лично и признался, когда я припугнул его левыми корочками. А когда денег посулил, корчить из себя стойкого партизана этот здешний сторожил не стал и с большой охотой, самого себя перебивая, поведал, где живёт разыскиваемая мною баба Валя. С его слов выходило, что живёт кручённая бандерша недалеко от вокзала: в частном секторе возле рощи Звёздочка, на той улице, где музыкальное училище. Что касается номера дома, так "бодай меня кот, гражданин начальник, там же каждая собака бабу Валю знает".

Одноногий не соврал, первый же попавшийся дедок, бородой до пупа и манерными ужимками весьма напоминающий солиста группы "Зи Зи Топ", указал мне дом предводительницы малолетних воришек. Мало того, что указал, так ещё и до калитки сопроводил. Только во двор идти забоялся по причине наличия во дворе злобного кабыздоха. Кабыздох на поверку оказался помесью болонки и пуделя, и угрозу представлял разве только в том смысле, что со смеху можно было, глядя на него, помереть. До того потешным был. Правда, хлеб свой отрабатывал честно, лаял, кружа под ногами, до самого дома. Да и когда я поднялся на крыльцо, не перестал.

Баба Валя, неопрятного вида и невнятного возраста пьяная толстуха, встретила меня неприветливо и за порог переступить не позволила. А когда я заикнулся о причине своего визита, так и вовсе остервенела. Сдвинула папиросу в угол рта, разразилась матом-перематом и пошла на меня с кулаками. Пришлось ручонки-то ей за спину закрутить, а потом и усыпить к чёртовой матери, зачитав на ухо первое пришедшее на ум заклинание. Пристроив её затем на лавке в грязной кухоньке, где в самосадно-самогонной вони уже храпело, ткнувшись мордой в стол, тело мужеского пола, я запер входную дверь на ключ и пошёл проводить обыск в жилых помещениях.