Тебе держать ответ - Остапенко Юлия Владимировна. Страница 33

Под нервические ахи дам, подобострастные смешки господ и надрывный лай гончих великий конунг Георг Фосиган виртуозно промазал.

Ветер, конечно, и волнение, и неустанная болтовня под руку – вот пальцы и дрогнули, ничего особенного. Другой арбалет – да, о великий конунг! – ну-ка… И снова промазал, не менее искромётно. Конунг опустил арбалет и сказал в гробовой тишине, прерываемой лишь скулежом собак:

– Слишком высоко.

И будто в насмешку над великим конунгом, в воздухе просвистела стрела, и голубь рухнул с небес под копыта конунгова коня.

– Кто бы он ни был, он труп, – со знанием дела сказал Фабиан Бристансон своему племяннику Сальдо, и тот обескураженно покачал головой.

Конунг спешился, поднял голубя за крыло, осмотрел со всех сторон, потом выдернул из груди мёртвой птицы болт и повелел:

– Охотника найти, изловить, доставить ко мне.

– Не надо его ни искать, ни тем паче ловить, великий конунг, – смиренно сказал молодой, бедно одетый мужчина, выходя из придорожных кустов и опускаясь на колени. – Сам каюсь и сдаюсь на ваш справедливый суд.

– Простолюдин, – зашушукались дворяне; кое-кто был разочарован: сорвался очаровательный скандал, который мог стать поводом для клубных бесед минимум вечера на два.

Конунг опустил руку и с интересом посмотрел на золотисто-русое темя человека, склонившего перед ним голову.

– Ты стрелял?

– Я, великий конунг.

– Зачем?

– Есть очень хочется.

Конунг хмыкнул и бросил голубя к его ногам.

– Что ж, ешь. Заработал. Покажи своё оружие.

Охотник протянул арбалет. Конунг даже не стал брать его в руки – кинул беглый взгляд и снисходительно изогнул бровь.

– Ты хорошо стреляешь.

– Я знаю, великий конунг.

– Что ты сказал? – уже отвернувшийся было лорд Фосиган изумлённо оглянулся.

– Я действительно хорошо стреляю.

Несколько мгновений конунг продолжал изучать золотистые волосы молодого охотника, стянутые шнурком на затылке. Потом спросил:

– Кто ты и откуда?

– Я никто, великий конунг, – подняв голову, просто ответил охотник. – А пришёл я из города Эфрин.

Конунг рассмеялся.

– Никто, говоришь? Немного найдётся людей, которым хватит смелости так о себе сказать.

– Нет смелости в том, чтобы говорить правду конунгу, – всё так же смиренно сказал охотник, и это заявление породило в толпе с интересом слушавших придворных презрительный смешок. Конунг присоединился к всеобщему веселью, сверкнув зубастой улыбкой.

– Ты ничего не знаешь о дворе, парень, потому так думаешь. В этом есть и смелость, и некоторая невинность, хотя по большей части глупость… Ты глуп, Никто из города Эфрин?

– Нет, великий конунг.

Придворные зафыркали, засмеялись, зашептались. Конунг смотрел на охотника, улыбаясь.

– А может, ты глуп, но просто дерзок?

– Возможно, и так, великий конунг. А возможно, и нет, ведь ум и дерзость не обязательно исключают друг друга.

– Для человека по имени Никто у тебя слишком хорошо подвешен язык, – заметил лорд Фосиган.

– Имя и умение владеть своим языком, равно как и другими частями тела, тоже не обязательно связаны, – спокойно сказал охотник, и те, кто слышали его слова, попрятали ухмылки и стали отводить взгляды, ибо это была уже неприкрытая дерзость смерда в адрес людей благородного имени, и конунг не мог пропустить её мимо ушей.

Но – вот чудеса! – конунг и впрямь пропустил её мимо ушей. Улыбка спряталась в завитках курчавой каштановой бороды, но не исчезла совсем.

– Ты и впрямь метко стреляешь, Никто из города Эфрин, – сказал он, и каждому, кто знал лорда Грегора, в его словах послышалась двусмысленность.

– Не метче, чем большинство ваших подданных, великий конунг, – беспечно отозвался охотник.

– Много метче, поверь мне. Я знаю их лучше твоего.

– Не думаю. Поверьте, каждый третий среди них умеет хорошо стрелять. Просто ему никогда не хватит смелости выдать это в вашем присутствии.

– Тебе смелости хватило.

– Я не ваш придворный, великий конунг, – усмехнулся охотник. – Мне нечего терять.

– Свою голову ты, стало быть, не ценишь?

– Очень ценю, но, смею полагать, если бы вам было угодно снять её с моих плеч, вы бы сделали это сразу после того, как я убил вашу птицу.

– Отец! – воскликнула юная леди Лизабет, возмущённая сверх меры; даже её гнедая кобыла переняла настроение хозяйки и нервно стукнула копытом. – Это уже слишком, зачем ты слушаешь…

– Встань, – сказал конунг.

Охотник поднялся с колен. Стало видно, что он на голову выше конунга, который, впрочем, был приземистым и тучным мужчиной.

– Я казнил бы тебя, если бы ты убил мою птицу. Но эта птица – твоя, – сказал конунг и вскочил в седло.

Придворные облегчённо вздохнули, стремясь продолжить путь, – всё это совершенно не было похоже на лорда Грегора, а потому смущало их. Кавалькада уже тронулась дальше по дороге, когда охотник, несколько мгновений провожавший конунга напряжённым взглядом, вдруг резко крикнул:

– Там нет охоты, великий конунг!

И в мгновение ока конь лорда Фосигана взрыхлил землю прямо перед ним.

– Что ты сказал?

– В той стороне нет охоты. Ни оленя, ни кабана, ни дичи.

– В самом деле? – мягко переспросил конунг, и вот эта мягкость уже была хорошо знакома тем, кто жил с ним рядом, и каждого она вынудила опустить глаза и тихонько отъехать в сторонку, чтобы не попасть лорду Грегору под горячую руку. Будь у мальчишки и впрямь хоть капля ума, заткнулся бы и убрался подобру-поздорову с конунговым голубем. Но тот стоял посреди дороги, в клубах пыли, поднятой копытами коней, на сей раз со смело вскинутой головой, и смотрел конунгу прямо в лицо.

– Ты ставишь под сомнение работу моих егерей, Никто из города Эфрин?

– Что ж поделать, если они делают свою работу дурно.

– В таком случае мне придётся их казнить. Или тебя, если ты лжёшь.

– За что же меня, великий конунг? Я-то не давал присяги служить вам верой и правдой. Хотя, как видите, служу по мере сил.

– И где же, по-твоему, будет хорошая охота? – вполголоса спросил лорд Фосиган.

Эд указал по дороге на юг.

Грегор Фосиган хлопнул в ладоши.

– Слушайте все! Поворачиваем к югу!

– Но, великий конунг!.. – всполошились егеря, однако конунг был непреклонен. Его улыбка теперь напоминала оскал гончей, гнавшейся за зайцем и неожиданно учуявшей кабана.

– Ты! – указательный палец с конунгским перстнем ткнулся в молодого наглеца. – Мне не нравится имя Никто. У тебя есть другое?

– Эд, с вашего позволения.

– Отлично, Эд Эфрин, ты поедешь с нами, и если, со своей меткостью, не настреляешь мне на юге полную сетку дичи, я собственноручно снесу тебе голову.

– Как пожелает великий конунг, – ответил Эд Эфрин.

Они видели друг друга в первый раз, но уже тогда понимали без лишних слов.

На юге и впрямь было чем поживиться – целая стая диких уток вспорхнула с поверхности затоки, образовавшейся в петле реки.

– Раздери меня Молог, этот мальчишка приносит мне удачу! – смеялся конунг, перезаряжая арбалет. – Поедешь со мной, Эд Эфрин, пристрою тебя младшим учеником к моим егерям.

– Это очень милостиво, великий конунг, но чему, по-вашему, они могут меня научить? – возразил Эд, и конунг засмеялся снова, и придворные угодливо смеялись вместе с ним, а Эд не смеялся – улыбался, смело глядя конунгу в глаза.

К тому времени, когда Эд настрелял полную сетку, вернулись соглядатаи лорда Фосигана, которых конунг незаметно для остальных отправил с разведкой в то место, где изначально затевалась охота и откуда конунга отвадил Эд. И сообщили, что два десятка хорошо вооружённых людей в одежде без родовых цветов сидят там в засаде, ожидая явления разгорячённых и беспечных от запала охотников.

– Раздери меня Молог. Этот мальчишка приносит мне удачу, – уже без улыбки сказал конунг.

То, что случилось дальше, стало поводом для клубных разговоров на гораздо более долгий срок, чем два вечера. Вызвав подмогу из замка, лорд Фосиган стремительно атаковал заговорщиков и захватил тех, кто остался в живых. Егеря, проложившие путь конунга по тем местам, также были арестованы и допрошены со всем возможным тщанием. Эд Эфрин, по слухам, тоже не избежал ареста. По другим слухам, это больше походило на приближение ко двору, чем на арест: конунг якобы удостоил его личной беседы в своих покоях, и если Эду Эфрину и довелось погостить в темницах Сотелсхеймского замка, то совсем недолго, потому что уже через день его видели на улицах Верхнего города, куда имели доступ только дворяне, жрецы и самые влиятельные из торговцев.