Двойная осторожность - Френсис Дик. Страница 4

Сара почти всю дорогу молча сидела рядом со мной, приходя в себя и готовясь. И лишь однажды она высказала вслух то, что было на уме у нас обоих:

— Я могла бы быть на ее месте.

— Нет, — сказал я.

— Ты не знаешь, каково это...

Крыть было нечем. Действительно, я не мог этого знать. Наверное, надо было родиться женщиной, притом женщиной, которая не может иметь детей. За эти годы мне раз пятьдесят говорили, что я не знаю, каково это, говорили разным тоном, от горестного до презрительного, и сейчас я так же не знал, что на это можно ответить, как и тогда, когда услышал это в первый раз.

В мае долго не темнеет, поэтому вести машину было легче, чем обычно, хотя выезжать из Лондона на север вечером в пятницу, когда вся столица стремится за город, — это всегда настоящее мучение.

И в дальнем конце этого пути нас ожидал чистенький новый домик, похожий на коробку, с большими бесформенными окнами, занавешенными тюлем, и аккуратным прямоугольным газоном у входа. Яркий коттедж, ничем не выделяющийся из ряда других таких же. Гордое доказательство того, что Питер достиг определенного уровня благосостояния и рассчитывает на дальнейшее улучшение.

Я прекрасно понимал такой образ жизни и не видел в этом ничего дурного.

Вильям бы здесь задохнулся.

Тюлевые занавески не позволяли видеть, что творится внутри. А внутри все было так, как я ожидал; а в некоторых отношениях даже хуже.

В гостиной, обычно безупречно чистой, было неприбрано, на всех столах и столиках красовались немытые чашки и кружки, оставляющие после себя мокрые круги, и повсюду были разбросаны тряпки и какие-то бумаги. Видимо, это были следы пребывания официальных лиц, в течение двух дней не оставлявших своим вниманием этот дом.

У Питера запали глаза, и говорил он шепотом, словно в доме был покойник. Возможно, для них с Донной произошедшее действительно было хуже смерти. Донна молча сидела, сжавшись в комок, в углу большого зеленого дивана, стоявшего в гостиной. Сара порывисто метнулась к ней и горячо, я бы даже сказал, неистово обняла, но Донна никак не среагировала.

— Она не говорит... и не ест... — беспомощно сообщил Питер.

— И в туалет не ходит?

— Что-о?

Сара уставилась на меня с гневным укором, но я кротко пояснил:

— Если она при нужде ходит в туалет, значит, все не так уж плохо.

Это так естественно...

— Н-нет, — безвольно ответил Питер, — в туалет она ходит.

— Ну тогда ладно.

Сара, очевидно, решила, что это очередной пример моего так называемого бессердечия. Ничего подобного: я просто хотел успокоить Питера. Я спросил Питера, что все-таки произошло, но он не хотел рассказывать в присутствии Донны, поэтому мы ушли на кухню.

Здесь полицейские, врачи, представители суда и работники социальных служб тоже пили кофе и оставили за собой грязную посуду. Питер, казалось, не замечал беспорядка; а ведь в былые времена они с Донной лихорадочно бросились бы прибирать, вытирать и мыть... За окном быстро темнело. Мы сели за стол, и Питер принялся рассказывать мне обо всех ужасах этих двух дней.

Он поведал, что накануне утром Донна похитила младенца из коляски и увезла его в своей машине. Она уехала за семьдесят с лишним миль на север, к побережью, оставила машину с ребенком где-то на берегу, а сама ушла пешком по пляжу.

Машину с ребенком разыскали через несколько часов. Донну нашли сидящей на песке, под проливным дождем. Она молчала и вообще была несколько не в себе.

Полиция ее арестовала. Донну увезли в участок, ночь продержали в камере, а утром отвели в городской суд. Назначили психиатрическую экспертизу, установили дату слушания — через неделю — и, невзирая на протесты матери ребенка, отпустили Донну домой. Все заверяли Питера, что Донну отпустят на поруки, но Питер тем не менее содрогался при мысли о шумихе, какую поднимут газеты, и о том, как будут на них смотреть соседи.

Помолчав и поразмыслив о невменяемом состоянии Донны, я спросил:

— Ты говорил Саре, что она близка к самоубийству?

Он горестно кивнул.

— Сегодня я хотел согреть ее. Уложить в постель. Налил ей ванну...

Некоторое время он не мог говорить. Похоже, она всерьез намеревалась покончить жизнь самоубийством: Питер застал ее в тот момент, когда она собиралась сунуть в ванну включенный фен и влезть туда сама.

— И даже не разделась! — добавил он. Я подумал, что Донна настоятельно нуждается в наблюдении опытных психиатров в уютной частной клинике.

Но вряд ли Питер это допустит.

— Пошли выпьем, — сказал я.

— Но я же не могу! — Питер не переставал мелко дрожать, как будто у него внутри происходило землетрясение.

— Донне будет хорошо с Сарой.

— Но она может попытаться...

— Сара за ней присмотрит.

— Но там люди...

— Купим бутылку, — сказал я. — Идем.

Мы успели в паб перед самым закрытием. Я купил бутылку виски и два стакана у задумчивого бармена, мы сели в мою машину и остановились выпить на тихой, обсаженной деревьями улочке в трех милях от дома Питера. Звезды и фонари смотрели на нас из-за густой листвы.

— И что же мне делать? — в отчаянии спросил Питер.

— Со временем уляжется.

— Это никогда не уляжется! Как нам жить? Это же невозможно, черт побери!

Он захлебнулся последним словом и разревелся, как ребенок. Взрыв непереносимой, тщательно подавляемой скорби, смешанной с гневом и обидой.

Я вынул стакан из его трясущейся руки. Сидел, ждал, вздыхал сочувственно и размышлял, что бы я стал делать, если бы, не дай бог, на месте Донны действительно оказалась Сара.

— И надо же, чтобы это случилось именно теперь! — воскликнул он наконец, вытягивая из кармана платок, чтобы высморкаться.

— Что-что? — переспросил я.

Он судорожно чихнул и вытер щеки.

— Извини.

— Ничего.

Он вздохнул.

— Ты всегда так спокоен...

— Со мной никогда не случалось ничего подобного.

— Я влип, — сказал он.

— Ничего, это пройдет.

— Да нет, я не о Донне. Я и до этого-то не знал, что мне делать, а теперь... теперь я просто не соображаю!

— А что такое? Неприятности из-за денег?

— Нет. То есть не совсем.

Он неуверенно замолчал — его надо было подбодрить.

— А что тогда?

Я вернул ему стакан. Он тупо посмотрел на него, потом одним глотком выпил почти все, что в нем было.

— Ты не рассердишься, если я взвалю это на тебя?

— Конечно, нет!

Питер был на пару лет моложе меня — они с Донной и Сарой были ровесниками, — и временами казалось, что все трое считают меня своим старшим братом. Во всяком случае, мне вовсе не казалось странным, что Питер делится своими проблемами.

Питер был худощав, немного выше среднего роста и недавно отрастил длинные усы, которые, однако, вовсе не придавали ему того сногсшибательно мужественного вида, на который он, должно быть, рассчитывал. Он по-прежнему выглядел обычным безобидным толковым программистом, который всю неделю продает свои ноу-хау мелким фирмам, а по выходным плавает на катере.

Он еще раз промокнул глаза платком и несколько минут глубоко дышал, чтобы успокоиться.

— Я влез в одно дело, в которое влезать не стоило, — сказал он.

— В какое?

— Началось все вроде как с шутки. — Он допил свое виски, я протянул руку и налил ему еще. — Был тут один мужик — наших с тобой примерно лет.

Он приехал из Ньюмаркета, мы разговорились в пабе, где ты покупал виски. И он сказал, что было бы здорово, если бы можно было составить программу, которая угадывала бы победы на скачках. Мы еще посмеялись...

Он умолк.

— Он знал, что ты работаешь с компьютерами? — спросил я.

— Я ему сказал. Ну, знаешь, как это бывает...

— И что дальше?

— Через неделю пришло письмо. От этого мужика. Не знаю, откуда он узнал мой адрес. В пабе, наверно, спросил. Бармен знает, где я живу.

Он глотнул из стакана, помолчал, потом продолжал:

— В письме он спрашивал, не могу ли я помочь человеку, который составляет программу для уравнивания шансов лошадей на скачках. И я подумал: почему бы и нет? Гандикап всегда рассчитывается на компьютерах, а письмо звучало вполне официально...