История одной практики (СИ) - Лисочка С.. Страница 45

Мы даже успели похоронить своих. Положили всех четверых в братскую могилу, которую наскоро выкопали слева от родника, в дубовнике. Молитв никто не читал, слез не было. Знаете, как-то глупо плакать о погибших, зная, что переживешь их совсем ненадолго. Пока что счет был в нашу пользу, но все мы понимали, что наш последний козырь уже лежит в отбое, а на руках осталась одна только мелочь и надеяться стоит только на расклад, который был откровенно поганым. Впрочем, мы все равно надеялись, хоть это было и глупо.

Павших туаринцев мы трогать не стали и даже раненных добивать не стали, тех, кого бросили свои, и кто не мог покинуть поле боя сам. Нам они не мешали, да и не было у нас ни сил, ни желания возится с ними. Кроме того, они должны были послужить напоминанием тем, кто вскоре пойдет в новую атаку, напоминанием о том, что просто так нас не взять.

Пауль принес наш заказ, и мы сделали по первому глотку. В этот раз я последовал примеру Эрика и заказал себе кофе, он тут вполне сносный, во всяком случае, пить его вполне можно. Сам Эрик одним только кофе не ограничился, заказав себе три булочки и половину сырного пирога, чем немало удивил Банни. Она подозрительно смотрела на него и, кажется, всерьез ждала, что он на ее глазах лопнет. Меня аппетит юного мага не удивлял, я и не такое видел. Эрик тут же расправился с двумя булочками и запил их хорошим глотком кофе.

— Дальше! — потребовал он от меня.

Я снова пригубил из своей чашки и нырнул в прошлое, туда, где умирали мои друзья и товарищи.

— Следующая атака последовала часа через четыре, — стал рассказывать я. — В этот раз ее снова встретили молнии и стрелы, и вновь каменные стены взрывались обвалами, вновь с неба лил огненный дождь. Впрочем, маги выдохлись быстро, чего нельзя было сказать про нападающих. Туаринцы старались пробиться. Во что бы то ни стало, не взирая ни на какие потери. Их встретило яростное сопротивление наемников, прекрасно понимавших, что умрут. Война… В бою жизнь приобретает какой-то другой смысл, близость смерти меняет его, выковывая что-то подчас совсем неожиданное. Сама жизнь стала для них лишь средством для достижения цели, перестав быть самой целью. Они знали, что умрут. Не надо быть пророком, надо просто уметь считать. Они знали и боролись за каждую лишнюю минуту своей жизни, не экономя сил, выкладывая все, на что они были способны. Больше часа они стояли, дрались, хрипели предсмертным хрипом, бросались на мечи и копья, стараясь утянуть каждый хотя бы одного, двух — удача, трех — счастье. А затем, когда враг дрогнул и стал отступать, они, неожиданно для всех, неожиданно для себя самих, пошли в атаку. В крови, по трупам, выплевывая вместе с кровавой слюной проклятья. Случилось то, чего случиться не могло — туаринцы побежали, а наемники преследовали их. Впрочем, недалеко — их осталось слишком мало, и они вернулись. А в залитом кровью проходе осталось лежать почти три сотни человек.

Ох, я помню, помню это ощущение. Саднило плечо, бок был мокрым от крови, левая нога почти не хотела двигаться, глаза заливал пот, смешанный с кровью, в ушах стоял непрерывный гул. Сколько человек я убил? Не считал. Не помню ни их лиц, ни криков; помню лишь соленый запах крови, смешанный с запахом страха. Что я почувствовал, когда они побежали? Обиду. Честное слово, я не шучу. Я так настроился на собственную смерть, я ждал ее, высматривая в каждом ударе, направленном на меня. Я почти уже жаждал ее, сильнее этого желания было только одно: убивать! А эти, что довели меня до такого состояния, они бросили меня, они обманули меня, они хотели убежать! Я уже не чувствовал боли ни в раненом бедре, ни в разбитых в кровь костяшках, я гнался за ними, я бил их в спину, я кричал им вслед проклятья и оскорбления, надеясь, что они одумаются и вернутся. Остановил нас рев капитана.

«НАЗАД!!!»

Он вложил в этот крик все силы, что у него остались, весь остаток своей жизни. Он остановил нас, а сам захлебнулся кровью — у него было порвано легкое и разрублено горло, с такими ранами вообще невозможно говорить, не то, что кричать. Мы вынесли его с поля боя, единственного, оставив остальных лежать там, где они пали.

— Вечером, за полчаса до заката к наемникам прискакал новый парламентер, — рассказывал я, чувствуя, как мои пальцы сжимают под столом ладонь Селены. — Старый вояка, под стать павшему капитану «Орхидеи». Предложил уходить. Сказал, что никто не станет их осуждать, что они сделали больше, чем могли, что дальше — только смерть. Наемники смеялись.

Вы можете спастись. Мы не станем вам мешать.

Мы не уйдем.

Чего вы хотите? Славы? Слава ваша, но она не нужна мертвым. Вы умрете. Вас мало, вам не выстоять. Утром мы пойдем в атаку, нас будет десять на одного, даже больше. Поймите. Жизнь или смерть.

Понимаем. Смерть.

Вы уже мертвы. Уходите. Это не позор.

Да. Не позор. Мы не уйдем.

Утром. Вы умрете. Уходите.

Мы остаемся. Утром.

Возвращаюсь обратно, туда, где неярко горит огонь в камине, где рука Селены держит мою руку, где допито кофе и три пары глаз смотрят на меня.

— Он ускакал, — продолжил я. — Их осталось двадцать семь человек. Один маг. Повар-кастелян. Из офицеров — никого. Ночь опустилась, костры разложили скорее по привычке, машинально. Есть не хотелось, повар почти заставил каждого проглотить по нескольку ложек. Не хотелось ничего, даже жить. Это сложно объяснить. Представьте, что вы пересилили себя, прошли сквозь смерть, и она не тронула вас, вы остались живы. Но это лишь отсрочка, отсрочка до утра. А утром вам снова придется сражаться и, в первую очередь, с собой. Снова пересиливать, снова побеждать себя, но лишь для того, чтобы умереть.

— Страшно, — сказала Банни.

Я пожал плечами. То, что мы тогда чувствовали страхом не было. Было что-то другое, очень похожее, липкое, противное. Обреченность. Почему никто из нас не ушел? Не знаю. Просто это казалось немыслимым. Дело не в деньгах, не в долге, не в чести. Может быть, это было какое-то упрямство, может быть глупость. Может быть что-то еще. Не знаю.

Командование взяли на себя Боро, молодой тогда еще парень, и Райвен, наш повар, дикой силищи человек, похожий на черного медведя, в бою предпочитающий работать тяжеленным эспадоном. Они назначили часовых, установили очередь на перевязку, заставили нас натаскать воду и вымыться. Организовали ужин. Сам Боро потерял сегодня левый глаз, но, кроме этого, не получил ни царапины. Ему повезло, Матфей Куц, маг, был еще жив и был рядом, он помог, закрыл рану, хотя глаз спасти и не смог. Парой минут спустя копье пробило Матвею печень, он выложился весь и ничего не смог сделать для себя самого.

— Ночь была долгой, очень долгой, — сказал я. — И на удивление звездной. Так не хотелось умирать… Спали мало. Обидно тратить на сон последние часы. Разговаривали. Даже петь что-то пытались. Получилось совсем вразнобой. Молчали. Кто-то все-таки смог заснуть, кто-то до остервенения начищал оружие. Утром, заслышав рог, звавший туаринцев в атаку, они просто вышли в коридор им навстречу. Умирать. Смерть шла к ним стройными рядами, чеканя шаг. Множество лиц было у нее, все они были бледны. Сто метров. Семьдесят. Пятьдесят. Щиты раздвинулись, выпуская лучников. Стало темно от стрел. «Черная орхидея» сорвалась в атаку. Добежали девятнадцать. Не бой. Не битва. Смерть на смерть. Их окружили.

Они слишком поторопились окружить нас. Сейчас, взяв нас в кольцо, они не могли расстреливать нас из луков и арбалетов, зато мы могли пустить в ход свои мечи, копья и боевые секиры. Нет, мы не стали сбиваться в кучу и защищаться, мы бросались на стену щитов и пик, то вместе разом, то по одному, прорубаясь сквозь нее. Хватались за копья голыми руками, тянули на себя, вырывая врагов из строя, опрокидывали их, рубили, кололи… Нам было тесно, но мы не старались прорваться — прорываться нам было некуда, мы не рассчитывали победить, мы просто умирали, стараясь собрать себе в последний путь свиту побольше. Сколько мы убили? Понятия не имею. Сколько это продолжалось? Не знаю. Десять минут — мало. Час — много. А потом что-то вдруг случилось.