Буря Жнеца (ЛП) - Эриксон Стивен. Страница 80

С того дня она онемела – но это оказалось подарком судьбы: ее забрали в имение госпожи в качестве ученицы горничной. Ведь с ее губ не слетит ни одна хозяйская тайна… Она до сих пор жила бы там, если бы не переселение.

Волшебный мир. Так много воздуха, так много пространства. Свобода синих небес, бесконечного ветра; тьма, озаренная бесчисленными звездами – она даже не представляла, что такой мир возможен, что до него было рукой подать.

Потом, в одну ночь, все кончилось. Кошмар оказался явью. Вопли умирающих…

Абасард.

Она убежала во тьму, ошеломленная осознанием его смерти – брат, вставший на пути демона, умерший вместо нее. Босые ноги несли ее быстро, словно крылья; вскоре шорох травы стал единственным достигавшим ушей звуком. Мерцали звезды, равнина отливала серебром, ветер холодил пот на коже.

Девочке казалось – ноги пронесли ее через весь континент. Прочь от царства людей, рабов и хозяев, стад, солдат и демонов. Она осталась одна, она созерцала череду рассветов и тусклых закатов, она брела по целине, простершейся во все стороны. Она видела диких зверей, но лишь вдалеке. Мечущиеся зайцы, сторожкие антилопы на гребнях холмов, кружащие в небе ястребы. По ночам слышалось завывание волков и койотов, а однажды нутряное рычание медведя.

Она не ела, но муки голода вскоре утихли; она словно парила, глаза видели окружающее с ослепительной ясностью. Она слизывала росу с сочных трав, пила из чаш, оставленных копытами оленей и лосей, а однажды набрела на родник, почти невидимый за густыми кустами – из них взлетели сотни крошечных птиц. Именно их щебетание привлекло ее туда.

Вечность бегства… а потом она упала. Не найдя сил снова встать, продолжить чудное странствие по сияющим землям.

Ночь скрыла ее. Потом пришел четвероногий народ. Они были в мехах, пахнущих ветром и пылью; они собрались вокруг, легли, даря ей тепло толстых и мягких шкур. Среди них были детишки, крошки, подкрадывавшиеся и прижимавшиеся к ней, подражавшие родителям.

А потом они начали пить молоко. Как и Стейанди.

Четвероногие были немыми, как и она; но потом, в самой середине ночи, они подняли заунывный вой. Они выли – знала она – чтобы призвать солнце.

Они оставались с ней, сторожили, делились дарами тепла и пищи. После молока настал черед мяса. Сломанные, изжеванные туши – мышки, землеройки, безголовые змеи – она ела все, что приносили. Крошечные косточки, волглые шкурки хрустели во рту.

Это также показалось вечностью, навсегдашностью. Взрослые приходили и уходили. Детишки росли, и она ползала с ними, ибо настал и ее черед блуждать.

Когда показался медведь, побежал к ним, она не испугалась. Ему хотелось детишек – это понятно – но взрослые напали и прогнали его. Ее народ был силен и бесстрашен. Они правили миром.

Но однажды утром она проснулась в одиночестве. Заставила себя встать на задние лапы, бессильно заскулила, страдая от боли в горле, обежала окрестности…

… и увидела гиганта. Он был голым по пояс, темная от загара кожа почти скрыта под белой краской – краской, превратившей грудь, плечи и лицо в кости. Его глаза (как она поняла, когда человек подошел ближе) были провалами в запекшейся маске – черепе. Он нес оружие: длинное копье, меч с широким и закругленным лезвием. Вокруг пояса были обернуты шкуры четвероногих, с шеи свисала связка маленьких, но смертельно опасных ножей, также некогда принадлежавших ее народу.

Испугавшись и рассердившись, она оскалила зубы на чужака, одновременно съежившись на вершине холмика – бежать бесполезно, он поймает ее без усилий. Она поняла, что второй ее мир тоже рассыпался. Страх был бронзовым ящиком, и она поймана, ей не уйти.

Он смотрел на нее, склонив голову набок, а она рычала и фыркала. Затем он осторожно присел, пока глаза не оказались на уровне ее глаз.

И она замолчала.

Припомнив… кое-что.

Глаза не особенно добрые, но – она поняла – подобные ее собственным. Как и безволосое лицо под маской смерти.

Она вспомнила, как бежала, пока бегущий рассудок не перегнал плоть и кости, ринувшись в нечто неведомое и непознанное.

А суровое лицо напротив возвращало ее назад. Теперь она знала, кем был четвероногий народ. Она вспомнила, как стоять на ногах, как бегать на двух ногах, не на четырех. Вспомнила лагерь, копку землянок, первые сырые дома. Вспомнила семью – брата – и ночь демонов, которые украли родных.

После долгого переглядывания он выпрямился, снова поднял оружие, сумку и пошел прочь.

Она нерешительно встала. И пошла за ним, на расстоянии.

Он двигался навстречу восходящему солнцу.

Тук почесывал отверстую, окруженную рубцами дыру на месте одного глаза, а здоровым глазом следил за ребятишками, что носились взад – вперед у первых разожженных костров. Вокруг очагов суетились пожилые с железными горшками и свертками еды. Все они – народ жилистый, худощавый; дни странствий погасили огни очей, и старики злобно покрикивали на беззаботных детей, дерзнувших подойти слишком близко.

Он увидел Красную Маску в сопровождении Месарча, Натаркаса, и еще одного овла с вымазанным краской лицом. Эти четверо стояли на месте, отведенном под юрту вождя. Заметив Тука, Маска пошел к нему.

– Скажи, Тук Анастер: ты сегодня ехал севернее племен – ты видел там чьи-нибудь следы?

– Какого вида следы?

Маска повернул голову к спутнику Натаркаса: – Ливень скакал южнее. Он нашел следы тех, что шли за антилопой. Дюжина пеших…

– Или больше, – заметил названный Ливнем. – Они хитрые.

– Значит, не летерийцы, – предположил Тук.

– В мокасинах, – ответил Маска, чей тон выдал недовольство вмешательством Ливня. – Высокие, тяжелые.

– Я никого подобного не видел. Хотя признаюсь – больше смотрел на горизонты.

– Здесь будет лагерь, – помедлив, сказал Маска. – Летерийцев встретим в трех лигах отсюда, в местности, известной как Долина Лыкового Баклана. Тук Анастер, ты останешься со стариками и детьми или будешь сопровождать нас?

– Я достаточно навидался полей битв, Красная Маска. Я говорил, что снова оказался в солдатах… но даже обоз нуждается в защите. Я стану одним из стражников. – Он пожал плечами: – Может, отправлюсь в дозор прямо сейчас.

Глаза под чешуйками маски вперились в Тука на долгие несколько сердцебиений, потом медленно погасли. – Ливень, ты тоже остаешься здесь.

Воин от удивления окаменел. – Вождь Войны!…

– Ты начнешь учить детей, приблизившихся к смертной ночи. Луки, ножи.

Ливень скованно поклонился: – Как прикажешь.

Красная Маска покинул их. За ним ушли Натаркас и Месарч.

Ливень глянул на Тука. – Моя смелость неизменна, – заявил он.

– Ты еще молод.

– Ты будешь следить за самыми малыми детьми. Только за ними. Держись от меня подальше, и их не подпускай.

Туку уже надоел этот парень. – Ливень, ты ехал рядом с вождем своего клана, когда овлы бросили нас наедине с армией Летера. Поостерегись хвастаться смелостью. Когда я прискакал к тебе и умолял спасти жизни наших солдат, ты отворачивался, как и все остальные. Думаю, Красная Маска снял с тебя точную мерку, Ливень. Еще одна угроза – и я предоставлю тебе повод ненавидеть и проклинать меня. Проклинать, издыхая.

Воин оскалил зубы в безрадостной усмешке: – В твоем единственном глазу, Тук Анастер, я прочитал: ты уже проклят.

Он резко развернулся и ушел.

«Что же, ублюдок в чем-то прав. Может быть, я вовсе не так ловок в драке, как мне казалось. Для овлов, в конце концов, это образ жизни. Да и малазанские армии слишком хорошо обучены – неудивительно, что я им не подходил».

Мимо пронеслись несколько детей, за которыми плелся малыш, едва начавший ходить. Видя, как щебечущая кучка скрылась за палаткой, ребенок остановился и ударился в рёв.

Тук хмыкнул. «Да, и ты, и я».

Он издал неприличный звук; малыш поглядел широко раскрытыми глазами – и засмеялся.