В погоне за солнцем (СИ) - Элер Алиса. Страница 77

   - Я не сказала? - развеселилась Shie-thany. - Я говорила! Трижды!

   - Не помню такого... - пробормотал я.

   - Конечно, не помнишь. Ты небось и не слушал! Думал о доказательстве теоремы какого-нибудь Беллири...

   - У тебя действительно аллергия? - я расстроился. - Какая жалость! Ирисы всегда напоминали мне тебя. Такие же тонкие, нежные, прекрасные и синеокие...

   Она выразительно промолчала. Я не нашел, что сказать в ответ.

   Беллетайн кружил лесные поляны в вихре костров и пьянящих трав. Но это было так далеко... Совсем не про нас - и не для нас.

   - Спой мне, - вдруг попросила Миринэ.

   Руки вздрогнули, и тростинка выпала из пальцев.

   Искры взметнулись из костра.

   - Хуже, чем пою, я только играю. Ты же знаешь, - сказал я с укоризной. - Тем более, здесь не на чем.

   - В самом деле? - улыбнулась Миринэ, лукаво сверкнув васильковыми глазами, и протянула мне изящную, светлую, отполированную до мягкого блеска гитару.

   - Миринэ! - возмутился я полушутливо. - Прекрати.

   - Спой мне, пожалуйста, - и взгляд, которому я никогда не мог отказать. - Спой что-нибудь... для меня.

   Я принял гитару. Она казалась совсем легкой - как будто вовсе ничего не весела. Гриф лег в руки так точно, удобно, так правильно, словно выточенный для меня.

   Что тебе спеть, прекрасная Shie-thany? О деве-птице из края снов и далеких северных грез?

   Или о том, кто любил больше жизни, и готов был отдать все за нее? О любви, что дарила безудержное счастье - и сожгла сердце в огне?

   Или о том, по чьему пути идут ночь и зима, оставляя изморозь на палых листьях и кромку льда на зеркалах лесных озер? О том, кто вечно один, всегда один, отдает всего себя без остатка тем, кто его ненавидит и уже плетет ложь?..

   Или о...

   Я ласково провел по струнам, уже зная, что буду петь.

   То, что принес мне ветер.

   Мягкий перебор, вздох струн, - и голос, чуть хрипловатый на первых словах; уже отвыкший от нот и песен.

   ...пальцы перебегают по грифу, и струны поют под ними - кажется, еще тогда, когда я только собираюсь их коснуться.

   Я не смотрю ей в глаза. Незачем. Эта песня и так ее, вся, без остатка. Только ее.

   Когда последний отголосок серебряных струн затих, и пьянящее волшебство музыки отпустило меня, тишина упала на нас, как расшитый жемчугом полог. Шепотки ночного леса затихли. Беллетайн - хмельной, игривый, одуряющий безумием весенней ночи - замер, не решаясь перебивать тогда и заговорить теперь. Fae больше не кружили хороводов под сенью древ, не плескались в темных, словно сотканных из ночи, водах. Шум и смех, заливистый, пьянящим сумасшедшей радостью и восторгом, затих. Как затихла и музыка, вся остальная. Больше не гремели танцы, не прыгали через костры сбросившие груз тревог и условностей Shie-thany... На Лес опустилась тишина и какое-то робкое, трогательное молчание.

   Я уже тысячу раз проклял тот миг, когда согласился. О, об этом же только и можно мечтать: опозориться на весь Беллетайн!

   В кронах раздалось какое-то подозрительное шуршание. Я пригляделся и выругался.

   - И вы туда же! - зло воскликнул я, слишком раздосадованный и раздраженный, чтобы сдерживаться.

   Цветочницы, поспешно подобрав пышные юбки, затрепетали крылышками и затерялись в листве, удирая от гнева сказителя.

   Я был зол, обескуражен и смущен. Или, скорее, наоборот: смущен - и уже оттого зол и обескуражен. Гитара, которая еще недавно так нежно и ласково льнула к рукам, теперь жгла их воспоминанием. Я отложил ее - резко, небрежно, выплескивая раздражение. И тут же пожалел об этом, устыдившись, когда она глухо ударилась о поваленный ствол и тихо заплакала.

   - Для меня, но не только мне, - тихо сказала Миринэ с какой-то необъяснимой, невыразимой горечью, которую я не мог понять ни в скупых словах, ни в темноте ее взгляда.

   Она порывисто поднялась. Небрежно отряхнула штаны от соринок, налипших трав... Я вскочил следом, чуть не уронив гитару. Чудом подхватив ее, не глядя пристроил ее рядом и только сейчас обернулся к Миринэ. Она уже стояла на краю поляне, странно смотря на меня.

   - Я провожу... - начал было я, но замолчал, осекшись.

   - Не стоит, - отрезала она. Глаза - больше не сине-лазурные, ясные и прозрачные, а темные, мятущиеся, как сердце шторма.

   ...она давно ушла, а все я смотрел ей вслед и никак не мог понять этих переменчивых, непокорных и непостоянных, глаз.

***

   - Я пойду.

   Камелия вскинула на меня взгляд удивленно расширившихся глаз. В нем так и читалось неверящее: "Как можно уйти с Беллетайна?"

   Легко, маленькая Камелия. Тем, для кого он пахнет не луговым медом, а горькой полынью, с привкусом дымных пожарищ - легко.

   - Но как же... - начала она, искренне расстраиваясь за меня. И такой забавной она была в своей смешной, искренней и детской заботе о других, что мне захотелось рассмеяться.

   ...Я нашел их на одной из затерянных в Лесу полян, среди круговерти танцев - неистовых, наполненных хмельной радостью и искренней простотой. Нэльвё и Камелия сидели рядышком на поваленном дереве, с кружками хмельного меда в руках, и о чем-то болтали. По счастливым, разгоряченным лицам было видно, что они только-только шагнули из круга танцующих. Я улыбнулся, заметив вплетенные в непривычную тугую косу девушки белые лилии. Кажется, маленькая леди, так непохожая в своей непосредственности ни на смертных, ни на aelvis, понравилась fae.

   - Но ведь Беллетайн! - наконец, закончила Камелия, потерянно взглянув на меня.

   - Для меня это грустный праздник, - вымученно улыбнулся я. И, помедлив, продолжил, зная, что она все равно спросит: - С ним связаны... плохие воспоминания.

   - Но разве что-то плохое может случиться в эту ночь?

   Как много в твоем голосе слепой детской веры, маленькая леди! Мне так не хочется ее разрушать, но еще больше - лгать.

   - Может, - губы болезненно искривились уже не в улыбке, а в какой-то болезненной гримасе. - Например, война.

   Я кивнул Нэльвё на прощанье и, не дожидаясь, пока девушка очнется и засыплет меня вопросами, чуждыми этой ночи и особенно в ней невыносимыми, стал проталкиваться к тропке, ведущей прочь из Леса. Поляну, тонущую в ало-охристых отблесках костра и густо-черном кружеве тени, расцвечивали всплески золота, зелени и сини. То края легких, невесомых, полупрозрачных юбок взметались за тонкостанными, заливисто смеющимися девушками, которых подхватывали и кружили в танце.

   ...Когда я, наконец, вырвался из круга, мне уже ничего не хотелось. Меня самого не стало. В душе поселились усталость - и пустота, будто ее выпили без остатка.

   Усталость - от Совета и тянущегося за ним Долга, от вывернувшей душу, ковавшейся из нее песни. От Миринэ - такой близко-далекой, недосягаемой и вдруг чужой. От Беллетайна, в котором я, кажется, уже никогда не смогу слышать перезвоны серебряного смеха...

   Я сам не заметил, как вышел из Леса на тонкую, изменчивую, тонущую в шепчущем море трав тропку. А когда заметил - вдруг остановился и вскинул голову к небу.

   Звездная ночь обнимала меня со всех сторон туманной взвесью созвездий и ослепительной россыпью звезд. Бесконечно вокруг меня, не злая и холодная, а теплая, дышащая сладковатым, дурманным ароматом луговых трав, укрывавшая от невзгод и потерь... А я вновь вглядывался в этот бездонный колодец, в бесконечно глубокое, бескрайнее море, сам не понимая, зачем. Вглядывался, как раньше, в детстве... и потом - каждую ночь.

   Я вглядывался в звездное небо, не мигая, как будто хотел отыскать, увидеть в нем что-то непонятное, неясное, но невозможно важное, без чего моя жизнь не будет стоить и лунного гроша... Вглядывался до боли, до рези в глазах, боясь моргнуть - и спугнуть.

   И резко выбросил руку вверх и вперед, словно стараясь дотянуться до искристого небосвода. Но тщетно: бездна - ясноглазая и прекрасная - отпрянула с тихим смешком ветра.