Лучше не возвращаться - Френсис Дик. Страница 15

В помещении не было ничего, сделанного из дерева. Везде металлические двери в металлических косяках, выкрашенные коричневой краской. Как сказал Кен, три из них, слева, вели в кладовки. Все они были заперты. Кен открыл их, и мы все осмотрели — нигде никого. Справа от входа в кабинет располагалась комната побольше, разделенная на две части. В одной части находилось стационарное рентген-оборудование, а в другой — передвижной аппарат на колесах. Еще там стоял топчан со сложенными и, похоже, неиспользованными простынями. Дверь, которая сейчас была закрыта, вела на площадку для парковки автомобилей и предназначалась для пациентов.

— Приходится запирать все эти двери, включая и ту, что ведет в кабинет, — мрачно прокомментировал Кен. — Мы обнаружили, что, когда мы заняты в операционной, отсюда пропадают вещи. Вы себе не представляете, что только может украсть человек!

«Стремление подобрать то, что плохо лежит, — это что-то вроде врожденного инстинкта», — подумал я.

Сразу за рентген-кабинетом находилась тяжелая противопожарная дверь, которая, по идее, должна была преградить нам дорогу. Она была на месте, но оказалась распахнутой, а между ней и косяком был вставлен приличных размеров деревянный клин. Кен проследил за моим взглядом и пожал плечами.

— В этом-то вся проблема. Трудно открывать эту дверь, когда твои руки заняты инструментами. Как только приехали пожарные, они сразу ее закрыли, но кто-то успел ее снова открыть. Сила привычки!

Впереди была очень широкая дверь, на которую, по всей видимости, эта привычка не распространялась. Коридор же поворачивал вправо.

— Эта дверь, — сказал Кен, — ведет из этой части здания к операционному блоку. А коридор поворачивает к наружной двери.

Он открыл дверь, прошелся рукой по ряду выключателей, чтобы осветить нам дальнейший путь, и вывел меня в вестибюль с большим количеством дверей.

— Здесь у нас комнаты для переодевания, — говорил Кен, по очереди открывая двери слева и справа, — а впереди — предоперационная, где мы надеваем халаты, перчатки и тому подобное. Будет лучше, если мы сейчас наденем халаты и чехлы для обуви. Это в целях соблюдения чистоты в операционной.

Вручив мне пару одноразовых полиэтиленовых чехлов и какую-то хлопчатобумажную робу, он и сам экипировался аналогичным образом. Потом мы надели шапочки наподобие тех, которыми пользуются в душе, и специальные маски. Я представил себя актером, снимающимся в медицинском фильме, в сцене, где играют одни глаза.

— Здесь также находятся инструменты и медикаменты, — продолжал Кен, указывая на стеклянные шкафы, запиравшиеся на ключ. — Вот этот шкаф открывается с двух сторон: отсюда, а также из операционной. Шкаф с медикаментами сделан из небьющегося стекла и запирается на два замка.

— Настоящая крепость! — не удержался я.

— Кэри прислушивается к советам наших страховых агентов, так же, как участковых и инспекторов пожарного надзора, — все они тут побывали.

Кен указал на дверь слева:

— Эта ведет в операционную для мелких животных.

Дверь справа вела в подсобку.

— В операционную можно попасть через подсобку, — сказал он, — но мы пройдем туда прямо отсюда.

Он толкнул двухстворчатую дверь, которая была прямо перед нами и, как ни странно, оказалась незапертой, и шагнул на арену всех своих несчастий.

С первого взгляда стало ясно, что мы попали в операционную, несмотря на то что стол в центре зала был футов девять в длину, со стойками на каждом углу, как у кровати с пологом. Вдоль стен расположились непонятно для чего предназначенные тележки, повозки и столы на колесиках, полностью из металла. У меня было ощущение гораздо большего пространства, чем я ожидал.

Явно не испытывая к столу особого благоговения, Кен обогнул его и прошел к дальней стене. Снова звякнули ключи — и целая секция отъехала в сторону, открывая нашему взору еще одну комнату. Я прошел внутрь вслед за Кеном и, к своему удивлению, обнаружил, что пол здесь очень мягкий. Я вопросительно посмотрел на Кена. Он кивнул и пояснил:

— Стены также покрыты мягкой обивкой, — он ткнул кулаком в обтянутую серым полиэтиленом панель. — Это все равно что маты в спортзале. Снижает шок. Здесь мы усыпляем лошадей, а мягкая обивка предотвращает ушибы, когда они падают.

— Уютная комнатка, — с издевкой заметил я. Кен едва заметно кивнул и указал наверх:

— Видите вон те рельсы на потолке и цепи, что свисают вниз? Мы стягиваем копыта лошади металлическими манжетами, обитыми мягким, прикрепляем их к цепям, поднимаем лошадь, и ее везут по этим рельсам в операционную, — он указал на раздвижную дверь, — прямо к столу. Потом мы опускаем лошадь так, как нам надо. Стол передвижной, и его также при необходимости можно перемещать.

«Век живи, век учись, — подумал я. — И такое узнаешь!»

— Приходится, правда, поддерживать, э-э-э… переносить… голову, — сказал Кен.

— Ну да, конечно.

Он вернул на место раздвижную дверь и снова запер ее. Потом прошел по топкому покрытию к другой двери, также обитой мягким и выходившей в небольшой коридор. Мы пересекли его и попали в комнату, которую Кен назвал залом подготовки к операции.

— Здесь все необходимое для оказания первой помощи, — вкратце объяснил он. — Тут мы принимаем вновь прибывших животных.

Кен снял чехлы и бросил их в специальный контейнер, жестом предложив мне сделать то же самое.

— Отсюда можно выйти в коридор и дальше — на улицу.

Порыв ветра внес через открытую входную дверь хлопья тлеющей золы. Мы пошли дальше, и Кен снова запирал все двери, которые мы миновали. На каждом ключе у Кена висел цветной брелок с приклеенным к нему ярлыком, содержащим краткую информацию о назначении того или иного ключа в общей схеме больничных замков. Кен бренчал ключами, как заправский тюремщик.

Выйдя на улицу, мы все же оставались под широким карнизом, который тянулся вдоль четырех новых боксов, выстроившихся в ряд слева от нас. Ворота боксов по-прежнему оставались открытыми, пациентов в них не было.

— Ну, вот и все, — вздохнул Кен, оглянувшись вокруг. — Здесь мы принимаем больных животных и заводим их прямо в приемное отделение. Как правило, мы не можем терять время.

— И почти всегда вам приводят лошадей? Кен кивнул.

— Очень редко — крупный рогатый скот. Это зависит от ценности животного, если расходы себя оправдывают. А так — да, в основном лошади. Здесь люди любят поохотиться, и часто лошади прокалывают копыта. Бывает — ранятся о колючую проволоку. Если мы не можем оказать необходимую помощь в домашних условиях, мы приводим их сюда. Например, при ранениях брюшной полости, и тому подобном. И опять-таки, многое зависит от того, насколько хозяин дорожит животным.

Размышляя над тем, что я узнал, я спросил:

— А сколько лошадей на вашем участке?

— Точно не могу сказать. Мы постоянно обслуживаем где-то полдесятка или больше конюшен скаковых лошадей, пять школ верховой езды, несколько пони-клубов, а также бесчисленных охотников, артистов, спортивных наездников и просто тех, кто держит пару рысаков, чтобы время от времени прокатиться… Ах да, еще приют для престарелых стиплеров. Так что лошадей в Глостершире хватает.

— Как и любящих хозяев, — вставил я. И надо же, Кен улыбнулся:

— Да, и именно это держит нас на плаву. — Улыбка исчезла. — До сегодняшнего дня.

— Закон равновесия, — попытался успокоить его я. — Теперь несколько месяцев кряду дело будет обходиться без смертельных случаев.

— Сомневаюсь.

Я прислушался к безнадежности и страху, звучавшим в его голосе, и подумал: «А что, если они вызваны чем-то, чего Кен так и не рассказал мне?»

— Вряд ли кто-нибудь прячется в стойлах, — сказал вдруг Кен.

— Мы можем проверить.

Он пожал плечами, но мы все-таки прошлись вдоль боксов и убедились, что они пусты, включая небольшие отсеки для корма.

— Вот так-то, — сказал Кен на обратном пути. Он закрыл и запер на щеколды все боксы, а потом повел меня не обратно в операционный блок, а к другому входу, который находился в нише, слева от операционного блока и через который мы попали в конец выложенного черной плиткой коридора. Оттуда через расшторенные окна было видно место, где стояла пожарная машина. На стене напротив окон расположился длинный ряд крючков. Там висели две куртки с капюшонами, пара полотняных кепок и хомут. Внизу на полу стояли несколько пар высоких резиновых сапог, а на полочке сверху — сменная обувь.