Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ) - Семенова Вера Валерьевна. Страница 22

— Задайте его, сьер.

— Допустим, мы на секунду все сойдем с ума и представим, что вы обнаружили эту таинственную Чашу. Для чего она вам?

Логан медленно выпрямился, откинувшись на спинку стула и прикрыв веки. Его лицо вдруг потеряло возраст и пол, став матово-бледным лицом прекрасной статуи.

— Господин вице-губернатор, я знаю, что вы далеки от того, чтобы считать нас одержимыми поисками власти или богатства. Не исключаю, что при умелом управлении Чаша может дать и это. Но нам нужны только знания, которые она хранит и которыми помогает управлять. Постичь этот мир, понять, как он устроен, до каждой песчинки, до каждого камешка, лежащего на дне моря, чувствовать, как все слова, когда-либо прозвучавшие, и все мысли, зародившиеся под небом, развернуты перед тобой, как огромный узорный ковер. И ты можешь по ниточке вытянуть все, что хочешь узнать, проникнуть в тайный смысл любого явления, а может быть, самому научиться влиять на сплетение этого узора…Это высшая цель, сьер Баллантайн, которую только может пожелать человек, подобный мне. Ради нее я готов расстаться со всеми своими ничтожными умениями, вроде зажигания огня или точного попадания в любую цель, хотя они не раз выручали меня, и в нашем непростом мире весьма полезны.

— Я даже могу больше пиво не варить, — внятно проговорил Дагадд, без своей обычной манеры, и получилось это настолько внезапно и даже пугающе, что все вздрогнули. На лицо Дагадда набежала тень, и он с мрачным видом запустил пальцы в бороду, видно вспомнив о других своих талантах, лишиться которых ему хотелось еще меньше.

— Ну и еще одна цель, — продолжил Логан, — это укрыть Чашу от всех, кто захочет ею воспользоваться во зло. Чаша сама выбирает людей, не стремящихся к бурной светской жизни. Вроде Мэссина, хоть я и не его потомок. Вы видите теперь, сьер Баллантайн, что мы вряд ли являемся угрозой безопасности Тарра, как полагают ваши… как считает Служба Провидения. Вы вполне можете отпустить нас.

— Так вот, — Баллантайн заговорил чуть глуховато, опустив голову и неотрывно глядя на свои руки, крест-накрест сложенные на столе. Гвендолен заметила, что несколько пальцев отгибаются чуть в сторону, как будто были когда-то давно сломаны и неправильно срослись. — Каждое утро за мной приезжает вице-губернаторская карета. Такая большая, черная, я ее терпеть не могу. И каждое утро я ее отпускаю и иду пешком. Правда, мне не очень далеко идти. Но я каждый раз меняю маршрут и стараюсь ходить через разные кварталы. Я вижу, как в порту женщины с покрасневшими от морской соли руками торгуют рыбой, маленькие сыновья помогают им ворочать тяжелые корзины, а мужья лежат под навесом мертвецки пьяные, потому что налоги лишают работы многих рыбаков и капитанов мелких шхун. И сваи, на которых собирались построить новый причал, уже наполовину сгнили и торчат из воды, как одинокие зубы. Я замечаю всего один или два чужеземных флага на стоящих в порту кораблях. Если я иду через Старый город, я вижу, как люди с замкнутыми лицами часами стоят в очереди к единственному колодцу, потому что обещанный давно водовод так и не провели. Я вижу нищих с остановившимися глазами, девушек из веселого дома, проданных в раннем детстве, контрабандистов с бегающим взглядом и кинжалом в сапоге. Иногда я прохожу мимо особняков в Валленском квартале, и вижу через резные решетки, как по посыпанным красным песком дорожкам ходят узкомордые собаки с длинной белой шерстью, а слуги с почтительной улыбкой носят охлажденное вино в высоких бокалах. Я знаю, что в мире много несправедливости, и значит, в Тарре ее столько же, но это мой город. Наверно, я чувствую его так же, как вы надеетесь почувствовать весь мир с помощью своей Чаши. Я не cлишком вас утомил вас своей речью?

Он опять покосился в сторону Гвендолен. Та стояла, прижав руки к груди, и во взгляде ее светился такой восторг, что Баллантайн смущенно опустил глаза.

— Я не такой наивный мечтатель, как вы думаете, по крайней мере не такой, каким был в юности. Я прекрасно знаю, что сделать счастливыми всех людей невозможно. Но я отдам всю свою кровь за то, чтобы люди в моем городе смогли жить хоть немного лучше, чем сейчас, и чтобы песни о Тарре зазвучали по всему Внутреннему океану. Я действительно в дальнем родстве с Мэссином — только не старшим, одиноким книжником, сбежавшим от мира, а младшим, чья голова слетела на плахе за то, что он слишком много думал о благе Круахана. Я не хотел бы повторить его судьбы, но во мне его кровь. Поэтому через несколько дней вы сядете на один из кораблей концессии и беспрепятственно отправитесь в Эбру. Но при одном условии. Я поплыву с вами.

Логан широко открыл глаза, и из них плеснуло холодное зеленое пламя. Но он так и не произнес ни слова. Крылья Гвендолен бессознательно дернулись, развернувшись наполовину.

— Я тебе говорил, малыш, не надо слишком кудряво развешивать, — громко заявил Дагадд. Пользуясь неподвижностью окружающих, он поспешно налил себе кубок до краев и с облегчением отхлебнул сразу половину. — А то все сразу за тобой волочатся.

— Спасибо, что нашли время, сьер Баллантайн, — произнесла Гвендолен почти без запинки, отчего сразу стало понятно, что фраза заранее подготовленная. — Наверно, вам это было трудно.

— В моей жизни, Гвен, последние годы очень мало легкого. Но ради вас я постарался. Ведь вы хотели со мной поговорить.

Они сидели в знаменитой черной карете, в нелюбви к которой признавался Баллантайн, за задвинутыми занавесками. Карета медленно двигалась вдоль портовой набережной, но в душе Гвендолен царила такая гремучая смесь из восторга, испуга, неуверенности и дикого счастья, что она не обращала ни малейшего внимания на то, куда они едут. Сказать по правде, ей казалось, что карета стоит на месте. Что движение всего мира остановилось, остались только они с Баллантайном на одном сиденье, почти касаясь коленями.

— Да, — Гвендолен судорожно выдохнула, — я хотела поговорить…Об основании университета.

Серо-голубые глаза, неотрывно глядящие на нее, сразу погрустнели, хотя в лице ничего не дрогнуло.

— Вы и так достаточно ученая девушка, Гвендолен. Зачем вам университет?

— В общем… — Гвендолен снова выдохнула, и ей показалось, будто она прыгает с крыши самого высокого дома в Тарре, не развернув крыльев. — Если я захотела бы поговорить о том, о чем я действительно хочу поговорить, вы бы подумали, что я… В общем, могло бы оказаться, что говорить об этом не следовало бы. А я еще никогда об этом не говорила, мне… было бы обидно.

— Я сам хотел поговорить с вами, Гвен, и надеюсь, что об этом же.

Она качнулась в его сторону — сердце разрывалось от надежды, а в крайнем случае ее движение можно было бы списать на толчок кареты. Она совершенно не представляла, что может быть дальше, когда почувствовала чужие губы на своих губах. Они были прохладными, с легким привкусом морской соли — видно, весь день он опять провел в порту — и гораздо сильнее ее губ.

"Это люди так целуются", — быстро подумала она. — "А делают они это тогда, когда им кто-то нравится. Разве я могу ему нравиться? Выходит, да. О Эштарра, неужели бывает такое счастье?"

Ответить на поцелуй она, конечно, совсем не умела, но обхватила его обеими руками за плечи и прижалась так сильно, что у нее на секунду прервалось дыхание. Эбер оторвался от ее губ только затем, чтобы начать целовать в шею и ямочку между ключиц. Она вся выгнулась ему навстречу, и Эбер поразился тому, что у него кружится голова от ощущения стройного, вздрагивающего, совсем по-человечески женского тела.

— Гвен… ты такая… необыкновенная… — пробормотал он ей в волосы.

— Подождите… — она неожиданно попыталась выпрямиться. — Есть действительно одна очень важная вещь. Мне в самом деле нужно… с вами поговорить… ну пожалуйста…

Наверно, он не скоро бы послушался, но рука, прижимающая ее к себе, наткнулась на бугры крыльев, сложенных за спиной и туго перетянутых для верности ремнями крест-накрест. Не то чтобы его это оттолкнуло — просто ненадолго вернуло к действительности.