Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ) - Семенова Вера Валерьевна. Страница 26

— Не хотел я, чтобы вы знали… Думал, что если главного в своей жизни лишился, то пусть хоть остальные нормальным меня считают… — непонятно сказал он. — Не тратьте силы, мальчик. Моя мансарда действительно не пустует, но не на пользу службе Провидения. Скорее, наверно, наоборот. Пойдемте, я вас познакомлю.

Некоторое время им пришлось повозиться с дверью, обдирая ногти и пальцы о железные скобы. Логан смотрел на дело своих рук несколько растерянно. Наконец Дагадд, отстранив всех, бухнул плечом в створку, и дверь повисла на одной петле.

На ступенях мансардной лестницы сидела Гвендолен, положив подбородок на скрещенные пальцы, и задумчиво разглядывала собравшихся. Крылья она скромно сложила по бокам, но даже в темноте передней они светились приглушенным медным светом.

Выдохнули и невольно отшатнулись лишь Нуада и Кехтан. Логан приподнял брови, а Дагадд ухмыльнулся и подмигнул ей по очереди обоими глазами.

— Это Гвендолен Антарей, — хмуро представил ее Кэс. — Не самая прекрасная, не самая талантливая и не самая мудрая, но наверняка самая несносная представительница нашего народа.

— В точности перенявшая все эти качества от своего старшего друга и воспитателя, — быстро парировала Гвендолен. — Правда, пока я слушала вашу беседу, достопочтенные сьеры, я убедилась, что по части недостатка ума мне до Кэса еще далеко.

— Вы сказали — вашего народа? — Нуада был человеком ученым, далеким от предрассудков простолюдинов, но постарался незаметно сделать несколько шагов назад. — Разве вы из…

— Был, — коротко и мрачно ответил Кэссельранд. — И каждый, кто вздумает меня расспрашивать, увидит эту дверь с другой стороны, хотя на улице темно, и идет дождь.

— Я готов поехать с вами, Логан, — поспешно произнес Нуада. Кехтан, будучи врачевателем, а значит не столько терпимым, сколько хладнокровным, спокойно кивнул:

— Если почтенный Кэссельранд не передумал нам помогать, я останусь.

— В помощи сьера Кэссельранда я убежден, — Логан слегка нахмурился, и на его лицо вернулось обычное холодно-вежливое выражение. — А вот вас, Гвендолен из рода Антарей… видимо напрасно уговаривать, чтобы вы молчали о том, что пришлось услышать?

— Послушай, Луйг, — Гвен покусывала губы, словно не замечая его чрезмерно официального обращения., - вот ты считаешь, что Круахан хуже всех остальных стран… Но почему-то вы собираетесь в плавание на таррских кораблях.

Логан усмехнулся, не разжимая губ.

— Разве такая досадная мелочь может нас остановить?

— А что, мы там вчера потерлись на флагмане — есть чем похлюпать, — степенно сообщил Дагадд, и его глаза с удовольствием зажмурились. — И чего погрызть тоже.

Гвендолен открыла глаза и рывком села на мятой постели. Ночь едва достигла середины, луна висела высоко в небе, нацелив на крыши острые перевернутые рога. Но Гвен не тянуло летать. Она села на подоконник, подтянув колени к подбородку по старой привычке. Вроде бы все не так и плохо, ее мечта по крайней мере исполнилась. Или она совсем не об этом мечтала? Почему она так внезапно проснулась среди ночи? Откуда эта глухая тоска, что давит на сердце?

"О Эштарра, смилуйся надо мной, неужели я его навсегда потеряла? — ясно произнес чей-то голос в ее голове, и только потом она сообразила, что ее губы шевелятся. — Я не могу, я без него погибну".

Она оглянулась назад в комнату, на разобранную постель, и опустила лицо в колени. Теперь ей было что вспоминать — но воспоминания мало успокаивали.

Они сняли комнату в какой-то отдаленной гостинице, еще более убогой, чем та, под крышей которой Гвендолен прожила все это время. И то договариваться и расплачиваться пришлось ей. Лицо таррского вице-губернатора, молча ждавшего ее отвернувшись и надвинув шляпу на глаза, очень хорошо знали многие. В самом деле, расхаживая по переулкам среди народа, он вряд ли мог представить себе, что будет торопливо подниматься по скрипучей лестнице, держа за руку девушку в толстом плаще до пят, на которую многие подозрительно оглядываются.

На улице продолжался нескончаемый дождь, сырость насквозь пропитала камзол и сапоги, и кончики пальцев были ледяными. В комнате к стене была придвинута грубо сколоченная кровать, у другой стены — расколотый умывальник. Больше ничего — да в общем тем парочкам, что поднимались сюда одна за другой, больше ничего было и не нужно. Гвендолен распутала завязки плаща, поискала глазами, куда его повесить, и в конце концов бросила на пол. В своем купленном впопыхах платье, серебристом с синеватым отливом и глубокими разрезами по подолу она смотрелась совеем странно на фоне стен, заляпанных пятнами непонятного происхождения, и перекошенных ставень. Но на несколько измученном лице Баллантайна медленно возник отсвет улыбки.

— Ты сердишься на меня, Гвендолен?

— За что? — искренне поразилась она.

Они так и стояли напротив друг друга посередине комнаты. Сесть было некуда, разве что сразу на постель.

— Не так все должно было быть, и не сюда я должен был тебя привести. Но в любом другом месте меня сразу узнают. Да и здесь в общем-то тоже могут. Я говорил тебе, что хочу встряхнуться, куда-то поехать, делать что-то новое… На самом деле мне уже поздно менять что-то в своей жизни, Гвендолен.

— Я понимаю, — прошептала она, лишь бы что-то сказать, особенно не вдумываясь. То ли от мокрого плаща, то ли почему-то еще, она с трудом сдерживала дрожь

— Ты просто мой подарок в этой жизни. Неожиданный и, видимо, последний. Сколько тебе лет?

— Двадцать т-три, — пробормотала Гвен, слегка запинаясь, потому что губы не особенно хотели шевелиться. — А вам… тебе?

— Сорок восемь, — он усмехнулся. — так что все мои рубежи пройдены. Ни первым министром, ни Генералом провидения мне уже не стать. Хотя это, может, и к лучшему. Но вот о чем я жалею — в моей жизни было очень мало женщин. Как-то не до того было. И теперь я, наверно, неправильно веду себя с тобой. Правда?

Она невольно поразилась тому, как молодо он выглядит — Кэссельранду было сорок пять, а морщины уже покрывали все его лицо. Потом помотала головой. Дрожь все усиливалась, и Гвендолен была не уверена, что сможет что-то внятно произнести.

— Правда, я и сам вижу, — у него, оказывается, было две разновидности улыбок. Первая — та самая, преображающая все его черты, к которой потянулась Гвендолен, а вторая просто усталая и грустная. — Очень красивое платье. И ты его надела специально для меня.

— Да, — сказала она, обрадовавшись, что можно ответить кратко.

— Гвендолен… — он наконец подошел ближе. — Ты похожа на яркий костер, к которому все тянутся за теплом и жизнью, в пламени которого каждый пытается разглядеть что-то свое. Я не знаю, зачем тебе старый измотанный чиновник, но знаю одно — я никогда не обижу тебя, Гвендолен.

Мысль о проклятии Вальгелля вновь всплыла в ее сознании, но глубоко задуматься Гвен не успела. Он был теперь совсем близко, и она ненадолго расслабилась, вспомнив свои ощущения в карете и понадеявшись, что сейчас испытает то же самое. Но поселившееся внутри беспокойство было сильнее и вернулось. Он долго путался в сложном покрое ее платья, а потом в крючках своего камзола. Наконец он задул свечу, вытянулся рядом с ней на кровати и обнял. Гвендолен искренне хотела ему помочь, но совершенно не представляла, что полагается делать. Подсмотренные в окнах домов картинки помогали мало — вроде все было примерно так же, но чего-то не хватало. По тяжелому дыханию Эбера Гвендолен понимала, что у него что-то не получается. К тому же неловко повернутое крыло затекло и начинало болеть.

— Гвен… у тебя это в первый раз? — прозвучал над ухом его срывающийся шепот. Непонятно, чего в нем было больше — удивления или сожаления.

— Конечно, — ответила она искренне. — Это плохо?

— Нет, это замечательно, — пробормотал он, вздохнув. — Только я… как-то не ожидал.

Некоторое время он не оставлял своих упорных и бесполезных попыток, пока не почувствовал, как она дрожит с ног до головы.