Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ) - Семенова Вера Валерьевна. Страница 3

— О Лейни, я же раскаиваюсь, — Гвен сложила руки на груди, даже не посмотрев в ее сторону. — Я согласна, что с моей стороны было изощренным издевательством не позволить тем трем пьяным лавочникам на постоялом дворе связать вас и продать в зверинец. Как я могла так унизить их достоинство? А если вспомнить четверых гвардейцев, которые хотели убедиться на примере Таби, похожи ли крылатые женщины на обычных и все ли у них на месте? Просто слезы наворачиваются на глаза, если вспомнить, как цинично я с ними обошлась.

Кудрявая Табигэйль, все так же сидевшая со своей сестрой-двойняшкой на краю крыши, заерзала и возмущенно посмотрела в сторону Марилэйн. Та коротко вздохнула и опустила голову. Нельзя было не признать, что Гвен была самым несносным, самым ярким, самым шумным, навлекающим больше всего неприятностей существом в их компании, но она была и самой отчаянной. Она единственная из них могла встретить опасность презрительной усмешкой и обнаженным кинжалом.

— Послушай, Гвен, — примиряюще заговорила Эленкигаль, — ты прекрасно знаешь, что мы больше ничего не умеем делать.

— А может, это люди не дают нам делать ничего другого?

Гвендолен поднялась, обхватив себя руками за плечи. Крылья снова развернулись, и проступающий над горизонтом краешек солнца подсветил их снизу, превращая в пылающий на крыше костер.

— Не стоит портить свою благородную бледность, Эли, — сказала она наконец. — Я приложу все усилия, чтобы на время Конклава во всем уподобиться тебе. Только если вице-губернатор Баллантайн от тоски уснет и упадет под стол, пообещай передать меня Казарре. Переводить человека, владеющего всего двумя десятками слов — это эксперимент, о котором я мечтала всю жизнь.

— Гвен, ты куда? — с любопытством спросила Таби, видя, что старшая подруга медленно расправляет крылья.

— Луна уже на исходе. Пойду поболтаю с Кэсом, да заодно отряхну с ушей ваши наставления о благоразумии. Иначе кому нужен толмач с завядшими ушами?

— А ты еще надеялась, что она изменится, — медленно произнесла Марилэйн, глядя в спину фигуре с рыжими крыльями, слетающей в сад.

— Я жестоко ошибалась, — в тон ей ответила Эленкигаль. — Изменить Гвен — это примерно то же самое, что заставить луну навсегда скрыться с неба.

Гвендолен толкнула низкую дверь и шагнула в полутемную комнату. Шторы были задернуты до предела и аккуратно расправлены по краям, чтобы ни капли лунного света не проникало внутрь. В кресле сидел высокий худой человек с бледным лицом, которое сохраняло цвет слоновой кости даже в глубоком полумраке.

— Ты как? — спросила Гвен, и ее чуть хрипловатый голос зазвучал совсем по-другому, чем в разговоре на крыше — в нем почти не чувствовалось иронии, пронизывающей собеседника до костей.

— Луна садится, — внешне спокойно отозвался человек в кресле, не поднимая век. — И с годами Эштарра обращает на меня все меньше внимания. Так что не так и плохо, Гвендолен. Не так плохо, как раньше.

Он пошевелился, обхватив себя руками за плечи, словно стараясь удержать внезапную дрожь. Гвендолен опустила глаза — спина сидящего была обтянута темной тканью камзола и ничем особенным не выделялась, но она с закрытыми глазами могла вспомнить, как выглядят багровые рубцы, навечно оставшиеся на спине страшно вывернутой коркой, хотя видела их всего один раз. Но даже одного раза ей хватило.

Шрамы от срезанных крыльев.

Дом Кэссельранда всегда был основным прибежищем крылатых не только в Тарре, но и во всем Круахане. Он помогал им во всем. Он выручал их деньгами, он договаривался об особенно выгодных контрактах. Он был для них гораздо более реальным покровителем, чем надменная Эштарра, в существование которой верили далеко не все. И он был бывшим крылатым. Невозможное сочетание — по крайней мере, Гвендолен ни разу не слышала о другом подобном на всем Внутреннем океане. Впрочем, его история казалась ей настолько ужасной, что она не хотела лишний раз ее вспоминать, невольно отводя в сторону свою память, как и взгляд от его неестественно прямой спины.

— Завтра начинается Конклав? — Кэс произнес это скорее утвердительно.

— К счастью да. Это значит, что через два дня он уже закончится.

Кэссельранд повернул к ней изжелта-бледное, слишком спокойное лицо — обычно подобное спокойствие кажется неприятным гораздо более, чем заломленные брови и пролегшие по щекам морщины. Но Гвендолен уже давно не пугалась — она с трудом представляла, какие муки испытывает в лунные ночи крылатый, лишенный возможности летать, но ей было вполне достаточно даже неясного ощущения.

— Теперь я даже жалею, что добился для вас этой работы, — ровным голосом сказал Кэс сквозь стиснутые зубы. — Там будет слишком много новых лиц. Будь осторожна, Гвендолен, ты же помнишь легенду, которую я тебе рассказывал.

— Ты мне рассказывал столько легенд, — хмыкнула Гвендолен, — что если их все записать, хватить растопки на самый большой костер на главной площади Тарра.

Все-таки Кэссельранда она невольно щадила — если бы ее фраза была обращена к Эленкигаль или, еще хуже, к кому-то из людей, она сказала бы нечто вроде: "Хватит целый год подтираться стряпчим из королевской канцелярии".

— Расскажи еще раз, Кэс, — просительно произнесла Табигэйль, как всегда бесшумно проникшая в комнату вместе с сестрой и примостившаяся у окна. Она развернулась лопатками к задернутой шторе и жмурилась, как котенок, поглощая последние остатки лунного света. — Раз Гвен ничего не помнит.

Кэс слегка покачал головой, внимательно рассматривая Гвендолен, присевшую на пол возле его ног и задумчиво проводившую пальцами по рукояткам кинжалов, засунутых за сапоги. Кэссельранд даже не брался подсчитать, сколько на самом деле клинков в ее арсенале. Ей всегда их хватало, несмотря на то, что она не владела никаким другим оружием. Как всегда он поразился удивительному оттенку ее волос, даже в темной комнате сверкающих как пламя, и нахмуренным бровям на детском лице.

Он не очень любил рассказывать предания об отношениях людей и крылатых, предпочитая нечто более отвлеченное — рассказы о дальних странах, диковинных животных или народах еще более необычных, нежели крылатые. Легенды, связанные с людьми, казались ему чересчур близкими к реальности и излишне откровенными. Но он каждый раз испытывал некое чувство долга, побуждающее его говорить. Хотя на крылатую молодежь, собравшуюся в Тарре, его рассказы производили совсем не такое впечатление, как ему бы хотелось — они слушали его, распахнув глаза, но воспринимали его слова так же, как повествование о странных животных с торчащими изо рта зубами, огромными ушами и длинной змеей вместо носа.

— Это случилось очень давно, — начал он, — когда в Круахан из-за моря пришли первые короли. Один из них, Вальгелль, тогда еще молодой, но великий воин, стал основателем круаханской династии. Его портрет вы до сих пор можете видеть на тех монетах, которыми вам платят за работу.

— Вполне серьезный повод для того, чтобы испытывать к нему почтение и заслушиваться его биографией, — заметила Гвендолен.

— Ну Гвен, не перебивай, ну пожалуйста, — в голос заныли Табигэйль и Набигэйль. В их глазах постепенно разгоралось знакомое Кэсу жадное пламя, и одинаковые пухлые губки одинаково приоткрылись.

— У Вальгелля на самом деле были все необходимые достоинства для того, чтобы завоевать почтение и любовь своего народа. Он много воевал и подчинил себе многих круаханских дворян, но правил справедливо. Он заложил на берегу реки Круаху крепость, которая потом стала будущей столицей. Во многом ему помогали его друзья и советники и далеко не все из них были обычными людьми. Многие из них носили на спине крылья.

Да, тогда крылатые свободно селились среди людей, строили собственные кварталы и охотно делились с людьми своими знаниями. Некоторые ремесла традиционно считались привилегией крылатых. Конечно, не все люди любили нас, некоторые побаивались и считали странными, но тогда никому не приходило в голову приписывать нам беды и болезни, которые так часто настигают людей в больших городах. Иногда происходили и браки между людьми и крылатыми, и дети получались, как выпадал случай — или с крыльями, или без. Король Вальгелль благоволил к крылатым, постоянно приглашал их старейшин на дворцовые пиры и особенно выделял своими милостями род Дарренгар. И скоро ни для кого уже не было секретом, почему так — дороже всего на свете для него был один взгляд, который могла бросить на него старшая дочь Дарренгара, Аредейла.