Перекресток волков - Белоусова Ольга. Страница 17

… Новолуние. Знаю, есть волки, которые предпочитают охотиться именно в новолуние. Говорят, в такие ночи лунный свет не слепит глаз.

Я смотрел в окно на мертвое пустое небо и думал, почему не остановил Киса. Я думал об этом и на следующее утро, когда, втягивая носом холодный воздух, искал следы Киса в лесу. И потом, когда тащил его на себе, проваливаясь в тяжелый снег, я тоже думал об этом. И не находил ответа.

Кис так и не пришел в сознание. Я был рад этому, потому что не представлял, как посмотрю ему в глаза. Его, как и тех двоих, что были с ним в лесу, убил волк. Такие раны ни с чем не спутаешь.

— Я поняла… Ты чувствовал вину?

— Вину?.. Мне не в чем было себя винить. Нет, не вину — сожаление. Мы могли бы стать друзьями…

Больница была старой и убогой. Я не видел других, и мне не с чем было сравнивать, но стены, выложенные голубым кафелем, грязный, весь в трещинах высокий потолок и кровати с тонкими жесткими матрасами и застиранным бельем, не производили угнетающего впечатления.

Помещение, в котором лежал Кис, видимо, задумывалось архитекторами как часть коридора. Врачи перегородили нишу ширмами, пространство заставили кроватями и тумбочками и гордо именовали все это палатой номер четыре-двенадцать.

Я смотрел на бледное лицо Киса, на почти мертвые уже руки, опутанные прозрачными нитями капельниц, на тусклый красноватый кружок зимнего солнца, с трудом пробивающийся сквозь не на шутку разыгравшуюся метель. Смотрел и смотрел, ни о чем не думая. Мне не о чем было думать.

Снегопад спрятал и грязь городских улиц, и кровь леса, и это было хорошо. Мне виделось, как крупные колючие снежинки сковывают холодом старенький грузовик и человеческие тела, равнодушно засыпают их, выравнивая холмики могил. Когда я пришел, те двое уже не дышали. Их изломанные фигуры издали напоминали тряпичные куклы, их кровь затопила снег вокруг, прожгла его, кажется, до самой земли, их боль растворилась в звенящем чистотой воздухе. Я ушел из дома, потому что убил человека. Я вернулся домой, пусть всего лишь на несколько минут, для того чтобы найти убитых не мною.

А Кис еще был жив. У него была потрясающая тяга к жизни, но я знал, что нет на свете такой силы, что могла бы поспорить с судьбой. Судьбой Киса была смерть. Он умирал, он умер бы в лесу, и снегопад сотворил бы над ним свою могилу, но я принес Киса в город. Если бы он не вернулся, Кроха, Марат, Андрей так никогда бы и не поверили в его гибель. Они бы ждали его, ненавидели за то, что он их бросил, но все равно продолжали бы ждать. Флакончик духов — пустые надежды. С пустыми надеждами сложно жить дальше.

Кис дышал неровно, тяжело. Марат что-то спрашивал у врача, но я не слушал их, я вслушивался в дыхание смерти и вспоминал Антона. Нам было лет по пять, когда мы поссорились в первый раз. Кажется, мы выясняли, чей папа самый главный, самый смелый, самый-самый… Я был сильнее, поэтому в том споре лидерство осталось за моим отцом. С тех пор мы ссорились постоянно. Но — я знал это твердо — у меня не было друга ближе и вернее, чем Антон. В тот последний день мы тоже ругались. Сначала Антон утверждал, что сумеет поймать бельчонка голыми руками; потом я предлагал выследить людей, чей запах разносился на весь лес. Потом начался пожар, и я нес на себе бельчонка и друга. Потом Антон умер…

Кис еще дышал. Кроха аккуратно поправил одеяло, укрывая ему плечи, хотя в палате было невероятно жарко, взял меня за руку. Он не знал, не понимал, что Кис не выживет. Никто не знал, кроме меня.

Мы вышли в коридор.

На затоптанных ступеньках больничной лестницы сидел парнишка. У него были грустные карие глаза и уродливый свежий рубец через всю правую щеку, теряющийся в густых светлых волосах. Со смесью удивления и брезгливости он вертел в руках какую-то бумагу.

— Привет, — сказал Кроха, опускаясь рядом.

— Здесь грязно, — не поворачивая головы, бросил парень.

— Знаю, — согласился Кроха, но не встал. — Меня зовут Кроха.

— Дурацкое имя.

— М-да? А какое у тебя?

Парень аккуратно свернул бумажку пополам, разорвал, свернул еще раз и еще раз разорвал. Смял листки в ладони и швырнул в урну. Не попал, чертыхнулся, но подбирать не стал.

— Бэмби.

Кроха хихикнул. Я вспомнил старый детский мультфильм.

— Олень? А где рога?

— Ампутировали.

— О-о…

— У нас здесь брат лежит, — зачем-то сообщил Кроха.

Бэмби встал, отряхнул штаны.

— Надеюсь, с ним все будет хорошо.

В его голосе было одно только равнодушие. Зато равнодушие искреннее.

— Я тоже надеюсь, — сказал Кроха. Я промолчал.

Через два часа Кис умер.

Андрей, мгновенно повзрослевший, почти не испуганный, сказал мне:

— Его убил оборотень.

Он был не прав, но мы больше никогда не говорили об этом.

Врач, бородатый мужчина в небрежно накинутом поверх спортивного костюма халате, как-то вскользь поинтересовался, кем мы приходимся умершему. «Никем, — твердо заявил Андрей. — Этот парень ночевал в подвале нашего дома несколько раз… Мы его подкармливали… Его Василием зовут… звали, то есть. Кроме этого, мы о нем ничего не знаем, даже фамилии». Врач больше вопросов не задавал. Похоже, ему было все равно, как тому Бэмби.

Киса кремировали за счет больницы. Пьяный кладбищенский сторож сунул нам в руки лопату и показал, где можно выкопать ямку-могилу. Жестяная банка с прахом, снег вперемешку с комьями земли, водка в пластмассовых стаканчиках, пустое небо. Все мертвое. Ребята плакали. Я тихонько выплеснул спиртное на снег и положил на свежую насыпь разлапистую ветку ели.

— Говорят, огонь очищает, — пробормотал Марат, когда мы возвращались домой.

— Надеюсь, Кис простит меня за ложь… — сказал Андрей. — Но иначе нельзя было… Он бы понял… Нас отдадут в приют, если узнают, что мы живем без взрослых. А так, когда об этом не кричишь на каждом углу, всем, в общем-то, абсолютно наплевать.

— А мы живем? — спросил я.

— Теперь будем.

Я вдруг поймал себя на слове «мы». То есть — «я и они». Я отогнал эту мысль от себя. Чушь. Чушь?

Звездочки на потолке нервно подмигивали кому-то. Кроха смотрел на меня, не моргая, по его щекам бежали слезы.

— Я вспомнил.

— Что вспомнил, малыш?

— Как погибла мама… как самолет разбился… вспомнил, Ной. Кис говорил, что однажды это случится… лучше бы не случалось.

— Не плачь… Тебе больно?

— Мне страшно.

Я не представлял, как помочь ему. Каждую ночь, засыпая, я испытывал боль и страх. И тоже не умел с этим бороться.

— Я знал, что Кис умрет, — в голосе Крохи не было и тени дрожи. В сочетании с потоком слез это выглядело ужасно. — Знал!..

Кис тоже это знал.

— Глупости, малыш. Ну откуда тебе было знать? — я, как мне казалось, успокаивающе погладил его по голове, больше из желания прервать зрительный контакт, чем действительно стремясь его успокоить.

— Я знал, Ной, — упрямо повторил он, снова ловя мой взгляд. — Я думал, я надеялся… что ты ему поможешь…

Я пожал плечами и отвернулся. Дьяволенок заворочался, недовольный моими переживаниями. Черт, я и сам был ими недоволен.

— Мне самому нужна помощь, малыш…

— Да, теперь я вижу, — согласился Кроха. — Оказывается, есть предел возможностям… Скажи, что случается с теми, кто умер?

— Откуда мне знать? Я еще ни разу не умирал.

— Да… да… конечно…

Когда я обернулся, его щеки уже были сухими.

— Извини, — сказал Кроха, беря в руки подушку. — Я, пожалуй, пойду в комнату Киса. Опять голова разболелась.

Он ушел, и я остался один. Я лежал без сна, ненавидя звезды на потолке, и вспоминал лес, в котором остались мои родители, брат, мертвый друг, вся моя жизнь. Мне было плохо. Я боролся с тоской, острой, колючей, как еловые хвоинки. Я проиграл. Я всегда ей проигрывал.

Следующим утром Кроха наотрез отказался идти в школу. В ту самую школу, куда мы с Кисом его с таким трудом устроили. На мой вопрос, зачем мы тогда за нее платим, мальчик заявил, что никого об этом не просил. Я только пожал плечами.