Напролом - Френсис Дик. Страница 38

Мне пришло в голову, что на месте Джея Эрскина я бы именно в это время попытался взломать "мерседес" Кита Филдинга. А на месте Оуэна Уаттса я бы в то же самое время вломился в коттедж Кита Филдинга в Ламборне. Может быть. А может быть, и нет.

Я думал о том, что мелкий грабеж не вызовет у них ни малейших угрызений совести, тем более что прослушивание телефонных разговоров пахло двумя тысячами фунтов штрафа, либо двумя годами тюрьмы, либо и тем и другим одновременно.

Я не знал, смогу ли я узнать их в лицо – ведь я видел их всего один раз, во время той ночной драки. Однако они наверняка позаботятся о том, чтобы узнать меня в лицо. Отследить мое прибытие на стоянку для жокеев. Вычислить мою машину.

От деревни, где жили Перрисайды, до Тоустера сорок пять минут езды, и половину этого времени я говорил себе, что у меня чересчур разыгралась фантазия.

А потом я внезапно остановился в центре городка Блетчли и зашел в старинную и, похоже, процветающую гостиницу "Золотой лев". Моя кредитная карточка их впечатлила, и меня проводили в уютный номер. Я повесил на вешалку пиджаки Уаттса и Эрскина, разложил на полочке в ванной свою бритву и зубную щетку и сунул все остальное в ящик шкафа. Портье безразлично и вежливо кивнул, когда я на обратном пути повесил ключ на доску. Кроме него, никто на меня внимания не обратил. Я взглянул на часы, поморщился и помчался в Тоустер с превышением скорости, но чувствуя себя куда спокойнее.

Новички принцессы участвовали в первой и последней из моих скачек.

Третья лошадь была от Уайкема, четвертая – от одного тренера из Ламборна, Принцесса ждала в паддоке во всем своем обычном блеске. Рядом с ней стояла Даниэль, по случаю холодной погоды одетая в ярко-красную блестящую куртку и черные брюки. Видимо, моя радость отразилась у меня на лице. Во всяком случае, обе они снисходительно улыбнулись, как улыбаются женщины, которые знают, что ими восхищаются, и Даниэль, вместо того чтобы пожать мне руку, чмокнула меня в щеку. Это было всего лишь неожиданное легкое прикосновение, и я удивился тому, насколько долго оно осталось во мне. Она рассмеялась.

– Как поживаете? – спросила она.

– Нормально. А вы?

– Замечательно!

– Кит, – мягко спросила принцесса, – чего нам ждать от Кинли?

Я не сразу сообразил, о чем идет речь, и только потом вспомнил, что Кинли – это ее лошадь. Та, на которой мне сейчас предстоит скакать: трехлеток, еще не участвовавший в скачках, серый в яблоках, второй фаворит в нынешней, первой в жизни скачке. "Да, – подумал я, – пора переключиться на работу".

– Дасти говорит, он хорошо перенес поездку. Он возбужден, но не в мыле, – сказал я.

– А это хорошо? – спросила Даниэль.

– Хорошо, – кивнула принцесса. – Он весьма зрелый для трехлетка.

Дома он берет препятствия просто превосходно, и, по-моему, он очень резвый, – сказал я.

– Наверно, все зависит от того, насколько ему понравится сегодняшняя скачка.

– Да, – сказал я. – Я сделаю все, что в моих силах.

– Понравится? – удивленно переспросила Даниэль.

– Большинство лошадей любят скачки, – объяснил я. – Те, которые не любят, никуда не годятся.

– Помните Снежинку? – спросила принцесса. Я кивнул.

– Снежинка, – объяснила принцесса для Даниэль, – это была кобыла, которую я держала много лет назад. Она была очень красивая и раза два-три брала призы на гладких скачках. Я купила ее для барьерных скачек – надо признаться, отчасти из-за ее клички. Но ей не нравилось прыгать. Я держала ее два года, потому что у меня была к ней слабость, но это была пустая трата денег и надежд. – Она улыбнулась. – Уайкем пробовал сажать на нее других жокеев – помните, Кит? У второго она вообще отказалась стартовать. Это меня многому научило. Если лошадь не любит скачки, не стоит с ней и возиться.

– А куда делась Снежинка? – спросила Даниэль.

– Я ее продала на племя. Двое из ее жеребят потом брали призы в гладких скачках.

Даниэль посмотрела на тетю, на меня, потом снова на тетю.

– Вам обоим это очень нравится, да?

– Очень! – сказала принцесса.

– Очень, – согласился я.

Я сел в седло и медленно провел Кинли вдоль трибун, давая ему время привыкнуть к запахам и звукам ипподрома, потом направился к старту, по дороге показывая ему препятствия, подводя вплотную, позволяя заглянуть на ту сторону. Кинли настораживал уши, раздувал ноздри, и я чувствовал пробуждающийся в нем инстинкт скакуна, врожденный порыв, что струится в крови, словно песня, нарастающее желание бороться и побеждать.

"Вот, Кинли, – думал я, – ты знаешь о препятствиях все, чему я мог тебя научить, и если ты сегодня не сумеешь этим воспользоваться, значит, все наши тренировки этой осени пропали впустую".

Кинли встряхнул головой. Я погладил его по шее и направил коня к старту, смешавшись с двумя-тремя такими же, как он, новичками и десятком трехлеток, которые уже участвовали в скачках, но еще ни разу не выигрывали. В Британии к осенним скачкам допускаются лошади, родившиеся не позднее августа позапрошлого года, и Кинли должен был участвовать в скачке для трехлеток, которые еще ни разу не выигрывали.

Многие жокеи не любят участвовать в тренировках, но я никогда ничего не имел против: если я сам обучу лошадь, я буду знать, что она может, а чего не может. Есть тренеры, которые посылают на скачки совсем зеленых трехлетков, которые едва знают, с какой стороны подходить к препятствию, но мы с Уайкемом были согласны в том, что не стоит ожидать виртуозной игры на публике, не поупражнявшись в гаммах дома.

Уайкем имел обыкновение называть Кинли Кеттерингом (это был конь, которого он тренировал много лет тому назад). Я даже иногда удивлялся, как это Уайкему удается присылать на скачки тех лошадей, которых надо. Очевидно, заслуга Дасти.

Кинли подошел и стал в ряд, нервничая не более, чем это было уместно, и, когда лента упала, бешено рванулся вперед. Все было ново для него, все неведомо: дома, на проездке, ничто не может подготовить лошадь к ошеломляющей реальности соревнований. Я осторожно успокаивал его руками и мыслями, стараясь не перегнуть палку, не показать ему, что то, что он сейчас ощущает, – плохо и не правильно. Мне нужно было лишь контролировать этот порыв, не давать ему перехлестывать через край, выжидать... Он безупречно подошел к первому барьеру, взял его чисто, и я отчетливо ощутил его реакцию: он почувствовал себя в знакомой обстановке и испытал прилив уверенности. На подходе ко второму барьеру Кинли позволил мне немного умерить его скорость – ровно настолько, чтобы правильно взять его и не сбиться после прыжка; а на третьем прыжке он пролетел так далеко за препятствие, что дух мой воспарил, точно птица. Кинли будет хорош. Иногда это видно с самого начала, как великий актер бывает виден с первой же приличной роли.

Я давал ему как следует рассмотреть каждое препятствие, в основном благодаря тому, что держал его у внешней бровки. С технической точки зрения внутренняя бровка – более короткая, но она же и более сложная. Ничего, у нас еще будет время проскальзывать в щели – пусть сперва научится как следует скакать, когда никто не мешает.

"Кинли, старина, – говорил я ему, – ты, главное, скачи! Ты все правильно делаешь. Да, верно, вот здесь соберись, соберись перед прыжком... А теперь давай! Давай!.. Ах, Кинли, черт возьми, я же так из седла вылечу!

Ну-ка погоди, я снова устроюсь; а почему бы нам и не выиграть, а, Кинли? Ну и что, что в первый раз? Такое ведь и раньше бывало! Давай, Кинли! Если ты будешь так прыгать, мы наверняка выиграем!"

Перед последним подъемом я дал ему передохнуть, и он был явно разочарован тем, что я его сдерживаю; но за последним поворотом, когда лишь одно препятствие отделяло нас от финишной прямой, я встряхнул его, вслух крикнул ему: "Давай!", дал ему шенкеля, ритмично посылая его поводом, говоря ему:

"Хорошо, сынок, вот теперь лети, скачи, вытяни свою длинную шею, давай, сынок, давай, это твой час!" Когда мы пересекли финишную прямую и я придержал его, он буквально лопался от гордости. Он сразу понял, что сделал все как следует, что я похлопываю его в знак одобрения, что шум и аплодисменты, сопровождавшие его прибытие к месту, где награждают победителей, – это знак его триумфа. Такое всегда опьяняет новичка; и я подумал, что благодаря этому дню он теперь всю жизнь будет выкладываться сполна.