Бард - Галина Мария Семеновна. Страница 22
– А-а! - закричали кэлпи и ударили копьем о копье. «Лучшая моя песня, - думал Фома, - люди прекрасны; я люблю их, это мое племя, мой род, равного которому нету. И кэлпи полюбят людей и не захотят умирать, они полюбят жизнь, ковровая бомбардировка не истребила их, как ожидалось, люди вынуждены будут пойти на переговоры… Я сам пойду на переговоры, я буду мостом, посредником, ведь люди жестоки от отчаянья, от страха, а страха больше не будет…»
И ехидная улыбка Хромоножки всходила над этими мыслями, точно ущербный серп луны.
И маленький пакостник Роджер бегал кругами по детской площадке, крича: «Фома - кэлпи! Фома - вонючий кэлпи!» И качались во мраке на плоту, уложенные бок о бок, бледные, как личинки навозных мух, холодные, мертвые люди, и горели мертвые кэлпи, развешанные на наблюдательной вышке… Лодки кэлпи виделись смутно, словно сквозь радужный туман. «Это слезы - подумал он, - всего лишь слезы».
Но он продолжал петь, и арфа Амаргена стонала под его рукой:
И тогда он поднял арфу и ударил о колено, и она всхлипнула последний раз, точно прощая его.
– Я больше не буду петь! - крикнул он. - Я не буду петь битву! Это последняя моя песня!
– А-а-а! - кричали кэлпи, лица их с раскрытыми ртами казались странно одинаковыми, и ему стало страшно.
Ингкел один из всей толпы не кричал, но в глазах его стояли слезы.
– Это была замечательная песня, Фома, - сказал он. - Я сомневался в тебе. Прости. Ты лучший бард, что у нас был.
– Я спел песню мира, - вздохнул Фома, усталый и опустошенный. - Я все-таки спел песню мира.
– После такой песни воины ринутся в битву как водяные кони, - согласился Ингкел. - Такого еще никогда не было. Ты погляди на них!
– Но я не пел песню битвы, - слабо возразил Фома. - Я пел песню любви.
– Маленький мальчик, - нежно сказал Ингкел и поцеловал его в плечо, - маленький мальчик. Песня любви и есть песня битвы. Как можно убивать врагов, не любя их? И ты прав, что сломал свою арфу, - продолжал он, - такую песню невозможно повторить. Это вершина. Другие барды будут петь об этом столетиями…
И тогда Фома заплакал.
– Я маленький мальчик, - говорил он сквозь слезы. - Ты прав, Ингкел, я просто маленький мальчик. Что я наделал, Ингкел, что я наделал?
Но крики воинов заглушали его слова… …От лодок, плясавших на волнах выжженной Дельты, рябило в глазах. «Я сделал что-то ужасное, - думал Фома. - Она что-то сделала со мной тогда, я был маленьким и стал большим. Но не совсем большим. Я ничего не понял».
– Если бард поет, - сказал Ингкел, - это открывается всем. Новое знание приходит через барда. Ты пел про ваших дочерей-сестер. Это правда?
Фома пожал плечами. У них в классе было десять мальчишек и тринадцать девчонок. Девчонок всегда больше. Это всем известно.
– И мы все сможем стать старшими?
– Я не знаю, Ингкел, - с тоской проговорил Фома. - Я пел не про это. Я пел про любовь. Ингкел, как объяснить, вот ваше племя… вот племя людей… я как мост между вами. Люди не могут выжить в Дельте, они слишком привязаны к своим машинам… а кэлпи не могут бесконечно воевать просто ради войны. Вы нужны друг другу.
– Ты пел именно об этом, маленький бард, - сказал Ингкел.
– Почему ты называешь меня так? Совсем как она.
– Потому что я люблю тебя, маленький бард, - Ингкел улыбнулся. - Ты спел прекрасную песню. Такой у нас еще не было.
– И поэтому вы идете воевать.
– Конечно, - сказал Ингкел. - Как же еще. Прекрасная песня, прекрасная битва.
Ночь была глухой и черной. «Кэлпи умеют вызывать тучи, - подумал он, - умеют приказывать ветру, умеют говорить с деревьями… И я так и не узнал, как это у них получается».
– Вы все погибнете, - сказал он, - и люди погибнут. Не все, но многие.
– Кто не погибнет, станет старейшим, - ответил кэлпи. - Таков закон. А у вас есть дочери-сестры.
«Вряд ли Доска похожа на дочь-сестру, - подумал он. - Или мать. Или маленькая сопливая Лисса».
– У людей нет дочерей-сестер, - сказал он безнадежно, - у них есть просто дочери. И сестры.
– Вы удивительное племя, - нежно сказал Ингкел. й воины в лодках, грозные воины кэлпи, застучали древками копий о днища лодок. И закричали:
– Веди нас, бард!
«Что я наделал, - думал Фома. - У меня больше нет арфы.
Но она, - подумал он, - она теперь королева, а королева может приказать. Нужно найти правильные слова для одного-единственного слушателя, а я - ее бард. Нужно найти слова любящего для любящей. И она прикажет остановить войну. Она королева. Она поймет меня». Он вновь сердито потер глаза. Черные точки лодок парили в мутной пелене.
«Это от слез, - подумал он, - это от слез…»
Он обернулся к Ингкелу.
– Я должен вернуться, - сказал он, - к ней. На остров.
– Бард не должен входить к королеве. Только к дочери-сестре. А новым дочерям-сестрам еще предстоит появиться.
– Оставайся в лодке, Ингкел, - велел Фома. - Я вернусь.
– Мы будем ждать тебя, маленький бард. Но не тревожь ее. Ты чужак, а я знаю, что говорю.
– Я бард, - сказал Фома и спрыгнул в воду.
Крохотные полупрозрачные мальки прянули в стороны от его сапог. Они уцелели и дадут начало новому рыбьему племени Дельты. Быть может, среди них крохотный водяной конь, как знать? Он ступил на прибрежный песок, и песок зашуршал под его ногой.
Золотоглазки вились вокруг его головы.
«Как странно идет здесь время, был день, а уже ночь. Быть может, я уже не могу отличить день от ночи? В плавнях такой дым…»
Зеленый туннель в ивняке на сей раз оказался низким и широким, своды его светились… Что-то перегородило ему дорогу. В этом зеленоватом сумраке ему потребовалось подойти совсем близко, чтобы увидеть, что это такое там лежит.
Это был мертвый старший.
Он лежал скрючившись и оттого казался меньше. Корявые руки судорожно сжаты, ноги-корни согнуты в коленях и подтянуты к бугристому животу - он был словно огромное взрослое насекомое, застигнутое морозом. Фома заставил себя прикоснуться к нему. Теплый, но это была теплота мертвого сухого дерева. Казалось, поднеси спичку - и он вспыхнет чистым белым пламенем. Неужели старшие тоже дерутся насмерть, здесь, среди цветов и изумрудных мерцающих светляков?