Беовульф - Мартьянов Андрей Леонидович. Страница 49

– Не просто убивает, дружище. Убивает страшно. С неимоверной, невиданной и нечеловеческой жестокостью. А потом пожирает.

– Господи… Чудовище? То чудовище, которое мы видели прошлой ночью у берега? Великан?

– Великан? Не думаю. Хродульф уверял, что монстра никто и никогда вблизи не видел. А кто видел – умер. Сам Хродульф и Унферт упоминают лишь безобразную тень, скрывающуюся во тьме. Наш великан, между прочим, не был порождением зла, сам помнишь… Скильд, клянусь, я сказал бы больше, если б сам знал! Ладно, хватит языками чесать, смеркается, Вальхтеов ждет, а заставлять ждать конунгин – неучтиво.

Варвары не имели и малейшего разумения об умеренности – считалось, что чем больше на тебе золота и серебра, тем оно красивее. Италийские готы, успевшие познакомиться с культурой строгого Рима, сдерживали себя в тяге к украшениям, однако дружинные Беовульфа были уверены: золото приносит удачу. Посему и вырядились к пиру с вызывающей пестротой.

Северину было неудобно – как с точки зрения традиционной римской этики, так и сугубо физически: нельзя так ярко одеваться!

Дареная Алатеем пурпурная рубаха, кожаный пояс, на котором вместо обычных пластин-накладок закреплены золотые константинопольские монеты с лупоглазой личиной цезаря Феодосия, штаны тончайшей мягкой кожи, на оконечьях ремешков обмоток опять же золотые крючки в виде змеиной головы с глазками из неграненых бериллов, галльской работы.

Гривна на шее тянет вниз: золото – металл тяжелый. На поясе тот самый кинжал, дарёный дядюшкой.

Венчает это варварское великолепие не привычная меховая шапка, а плотно облегающий голову и крашенный в алое вандальский шерстяной колпак с падающим на правое ухо хвостиком, кончик которого украшен наконечником лучной стрелы, изготовленным из серебра, и тремя крошечными бубенчиками – серебряная сфера размером с полногтя, внутри которой запаян железный шарик.

С точки зрения любого варвара – красотища, каких поискать! Знатный жених, богатый юноша, мечта любой девицы на выданье. По мнению римлянина, редкое безобразие.

Если учесть браслеты, фибулы и серьгу в левом ухе – вырядился, как последняя lupa [24] из веселых кварталов возле Палатинского холма! Вот она, разница цивилизаций – ромею никогда не понять германца, равно и наоборот…

Нарушая любые мыслимые обычаи, Вальхтеов решила приветить гостей не в жилище конунга, Оленьем зале, а в большом общинном доме, стоящем под холмом. Значит, надо покинуть дружинные хоромы и в сумерках спускаться вниз, до деревни шагов пятьсот.

Оружие непременно с собой, включая щиты. Факелы тоже обязательны – нечисть боится живого огня. Беовульф сказал, что пир лучше бы затянуть до рассвета, не придется возвращаться в мужской дом ночью, опасно, особенно после обильной трапезы и доброго пива.

Провожал Нибелунгов насупленный Хрокмунд – парень вроде и поговорить хотел, и смущался: чересчур суровый ют, который повадками и речью сильно походил на годи-жреца, Хрокмунду не то чтобы не нравился, а вызывал чувство настороженности.

Люди, говорящие с богами, не такие, как все, особенные. Тем не менее при дружине Беовульфа у молодого дана появлялась уверенность: если Народ Тумана рядом, значит ничего не случится – легенды не могут лгать, воители, посвятившие себя древним клятвам Асгарда, должны быть непобедимы, на их стороне Вотан и Доннар! Отчего Нибелунги заняли лежанки подальше от двери мужского дома, Хрокмунда теперь мало беспокоило – значит так нужно…

Выбрали длинную дорогу – склон холма Хеорот с полуденной стороны был крутым, ноги переломаешь, да и на пир следует идти степенно, не торопясь, в этом тоже проявляется обязательная учтивость.

Нахоженная широкая тропа вела от Оленьего зала вниз по закатному склону в деревню, выгибаясь серпом. Солнце еще не зашло, гигантский золотой диск висел над морской гладью.

Северин услышал знакомый голос еще на полпути и решил, что ему чудится: такого просто не может быть! Возле общинного дома, стоявшего в центре поселка, увлеченно ругались, но не с привычной для италийца крикливостью, перерастающей в ожесточение, а с германской основательностью: я гость, ты хозяин, по закону любому пришедшему с миром полагается кров и ночлег, а для лошадок – теплая конюшня и овес. Отказать никак невозможно, закон один для всех, даны не исключение!

Отказывать никто и не собирался – обладателю уверенного, красивого баска говорили в ответ, что его и почтеннейшего годи могут принять, но лучше бы… Лучше бы им поехать на север, в Хлейдр, там куда спокойнее, тамошний ярл Эйрик славится радушием и хлебосольством, да и…

– Чума и холера, – пробормотал Северин, окончательно узнав голос и вспомнив, что настолько редким занудством и основательностью славятся одни только лангобарды. Ну а если лангобард вспылит и возьмется за меч, его сам Вотан не усмирит.

Да что там Вотан – десять таких же лангобардов, повиснувших на плечах, не остановят ни в какую! Эрзарих? Быть не может!

– Эй, куда?

Беовульф попытался ухватить Скильда Скевинга за ворот, но не успел. Сорвался, будто стрела с тетивы. Примчался к коновязи. Выдохнул. Разинул рот, запнувшись и встав, как столб. Вот уж не ждал!

Эрзарих продолжал громко спорить с Унфертом – дан стоял на своем: до темноты успеете в Хлейдр! Рядом, держа за повод коня, скучал красивый седобородый старец в богатой, хотя несколько истрепанной после долгой дороги одежде.

– Дядя? Дядя Ремигий?! Ваше преподобие!

– Далеко ты забрался, – не здороваясь ответил епископ, обернувшись. Ничуть не удивился, словно вчера расстались. – Посмотрите только, разоделся будто рикс! Счастлив тебя видеть, Северин. Ты жив, здоров и, судя по лицу, счастлив… Или я ошибаюсь в последнем?