Золотая голова - Резанова Наталья Владимировна. Страница 7

Разумеется, в этом варианте больше смысла, чем в первом. Но «клад» с равным успехом может быть не началом, а концом слова. Тем паче, что расстояние между ним и «во» очень большое. Приклад? Расклад? А «после ли… « – «впоследствии лишишься»…

Я крутила записку так и эдак, рассматривала ее на свет – бесполезно. Карандашные буквы смылись начисто. Но если бы Мартин Форчиа писал чернилами, было бы еще хуже. Они бы полностью расплылись. И почему бы господам ученым в своих академиях, вместо того чтоб заниматься всяческой чепухой, не изобрести чернила, которые бы не расплывались в воде? Тогда бы Гейрреду Тальви не пришлось посылать меня в Камби. И он придумал бы для меня что-нибудь погаже…

Ладно, я и не рассчитывала разгадать содержание записки в первый же вечер. Но в «кладбище» что-то есть. Или на нем… Надо будет туда наведаться.

Если «клад» действительно означал кладбище, а «во» – восемь часов, то никак уж не восемь часов утра. Это было ясно с самого начала. Но тем не менее я встала с рассветом и, миновав припортовые кварталы, вышла к городскому погосту.

Камби – город не настолько богатый, чтобы иметь, скажем, два кладбища, как в Свантере, – для покойников денежных и для неимущих. Здесь все покоятся в одной ограде. В Свантере, как во многих других больших городах, на бедняцком кладбище бренные останки, пролежавшие в земле определенное время, из могил, за коими никто не ухаживает, вырывают и сносят в подвалы близлежащих церквей – пусть лежат себе мирно до трубы архангельской и не мешают истлевать следующим поколениям, раз магистрат не выделяет новых земельных участков. Кости, говорят, лежат огромными беспорядочными грудами – воображаю, какой переполох начнется там в день Суда! Но в Камби такого точно не будет, потому что здесь костей из могил не вырывают. Подозреваю, что старые могилы просто ровняют с землей и без зазрения совести копают новые.

В маленькой часовне не было никого, кроме священника и двух старух – рыбацких вдов. Сторож дремал во дворе, сидя на досках подозрительного вида и происхождения. И это единственное, что было здесь подозрительного. Я бродила среди фамильных склепов из зеленого камня с прожилками, в чугунных розах и виноградных гроздьях, простых надгробий, поросших мхом, и покосившихся крестов. На одном из таких, сбитом из грубо обструганных деревяшек, было нацарапано: «Мартин Форчиа». Ни тебе даты, ни «покойся с миром»… Бедолага, кому бы ты ни служил. Кто его хоронил, интересно? Тальви упомянул лишь, что ему доставили вещи Форчиа. Почему он не дал мне встретиться с тем, кто это сделал? Не хотел излишне облегчать мне задачу?

Могила Форчиа была одной из самых свежих. Я заметила еще две, не успевшие осесть. В одной покоилась почтенная дама, которая умерла, судя по надписи на плите, пресытившись днями. На другом надгробии плач по безвременно ушедшему супругу и отцу изливали неутешная вдова и четырнадцать детей (перечислены поименно). Хороший город Камби, зря я о нем дурно отзывалась. Видимо, здешний воздух способствует долголетию и плодовитости… Правда, не всегда. Нужно будет приложить все усилия, чтобы количество могил в ближайшее время не возросло.

И все же что за преступные деяния творились здесь… если они творились? Я обошла приют вечного успокоения вдоль и поперек, но не нашла никаких подсказок. На склепах не было следов взлома. Нигде. Ни на одном. И я не заметила, чтоб раскапывали какую-нибудь могилу – а по нынешнему времени года скрыть следы этого нелегко. И, мотаясь по свежей травке, среди кустов шиповника, который непомерно разросся вдоль стен, я думала, что даже если и найду что-либо, вряд ли это поможет. Конечно, кладбищенское воровство – занятие малопочтенное, но к нему прибегают, как правило, те, кто не режет глоток живым. Мне приходилось слышать, опять же в Свантере, что могилы нередко раскапывают врачи и студенты-медики, которым трупы нужны в сугубо учебных целях. Но в Камби нет медицинской школы. И даже если здесь практикует какой-то лихой хирург-одиночка, которого застукали на кладбище, ему проще было бы, перерезав Форчиа глотку, сразу поволочь его на анатомический стол, а не выбрасывать в море.

Выбрасывать в море…

Кладбище от моря довольно далеко.

В конце концов, на кладбище я всегда могу прийти снова. Или меня туда принесут.

Вернувшись в город, я свернула на Приморскую площадь, обогнула выходящую на нее фасадом церковь Святого Бернарда Эрдского, и по боковым улицам вышла в порт.

Для апреля было тепло, солнечно, и слепящие блики на зеленой воде заставили меня зажмуриться, когда я вынырнула на свет из тени и сырости каменных проулков. На миг я остановилась. Порты никогда не относились к сфере моей деятельности, я не слишком любила там бывать и где-нибудь в лесу чувствовала себя гораздо лучше, но, если бы Господь захотел, чтоб я всю жизнь проторчала в лесах, он и создал бы меня лесным зверем. Посему я бывала в портах, самых разных, и здесь тоже. Но уповать нынче приходилось только на собственные глаза и память. Я не собиралась повторять ошибок Форчиа, который наверняка о чем-то расспрашивал окружающих и снискал себе репутацию шпиона – да он и был шпионом, только неизвестно чьим.

Я слишком много думаю о Форчиа, которого никогда не видела и о котором знаю только, что он, мне на горе, умел писать. Не ищи, кто убил Форчиа, ищи, о чем говорится в записке… Я поняла, что, если сумею, что-то прояснить с убийством, тогда и записка станет яснее.

Форчиа нашли с той стороны волнореза, сказал Маддан. «С той» – в устах местного жителя означает – с западной, так как там к волнорезу примыкает городская стена. Точнее, почти примыкает… Я прошла туда посмотреть. Удивительно сумрачное место. Солнце уже перевалило на вторую половину дня, и тени тянулись от стены до самого волнореза. Валялись груды гниющего плавника и тины, дохлые крысы, объедки. Свалка, короче. Матросы, грузчики, разносчики и прочая портовая шваль остались по ту сторону волнореза, здесь их голоса были не слышны. Тишину нарушал лязг амуниции городской стражи, патрулировавшей стены, шум ветра и волн. Последние с каким-то бычьим упорством били о серый гранит и опадали хлопьями грязной пены.

Я медленно повернула назад. Вряд ли Форчиа убили и бросили в воду прямо здесь. Слишком уж хорошо место просматривается сверху – как со стены, так и с волнореза. Конечно, можно улучить момент, когда стражи поблизости не будет, но…

Но. Независимо от того, где убили Форчиа, я знаю, где его точно бросить в море не могли. Дальше мыса Айгар, западной оконечности Камбийской бухты, отделенного от города березовой рощей. Как раз там в море впадает река Айгар. Неглубокая, но со свирепейшим течением. Мне однажды пришлось там выбираться вплавь при обстоятельствах, которые к данному делу отношения не имеют, и свидетельствую: по вине реки ли, ветра ли от мыса идет сильное подводное течение на восток, к городу. Вдобавок там обширная отмель, при отливе каменистое дно местами обнажается, даже на лодке не пройдешь, поэтому порт и заложили в глубине бухты, правда, прилив там, как и везде здесь, высокий…

А Форчиа нашли после отлива.

Неужели он сумел это предугадать? Или, может, он написал «после прилива»? В любом случае это более разумное объяснение, чем те, что я напридумывала вчера.

Но как прилив (или отлив) связаны с кладбищем?

Это мне и предстояло узнать.

Когда стемнело, я вернулась на кладбище. Сторож не показывался, и я была готова ко всему. Пистолеты, правда, оставались в гостинице, однако кинжал и дубинка были при мне. Я вообще не люблю лишнего шума, тем более что пальба на кладбище – это уж чистейшее фанфаронство и неуважение к традициям. На кладбище должно быть тихо, а на рынке – шумно. Впрочем, я и на рынках предпочитала обходиться без стрельбы и не создавать необходимости пускать оружие в ход. Дедуля Бешеный этого, конечно, очень бы не не одобрил.

Однако, чтобы не влезать в ненужные подробности, – ночь была потрачена зря. Несколько раз слышался треск в кустах, шевеление и шепот, но это оказывались всего лишь влюбленные парочки, обжимавшиеся под сенью надгробий. Что поделать – весна. Хотя, конечно, весна весной, но могли бы подождать, пока трава как следует подрастет, – сыро же, черт возьми!