Ради острых ощущений - Френсис Дик. Страница 46

Солнце к тому времени уже стояло высоко в небе. Я взглянул на рукав кожаной куртки. Слишком блестит! Вокруг меня не было ничего, что отражало бы свет так же хорошо, как черная кожа. Насколько велика вероятность того, что Уилсон снова пройдет в нескольких футах от меня и не заметит за изгородью подозрительного поблескивания?

Эдамс и Хамбер вышли из сарая и прислонились к воротам, разглядывая Кандерстега, потом неторопливо закурили, продолжая беседовать. Им явно было некуда спешить – докурив и выбросив окурки, они еще минут десять стояли и разговаривали. Потом Эдамс сходил к машине и вернулся с бутылкой и стаканами. Уилсон присоединился к ним, и все трое лениво расположились на солнышке, с удовольствием потягивая что-то из стаканов.

Их сегодняшнее занятие, разумеется, было для них делом обычным. Они проделывали это по меньшей мере в двадцатый раз. Их последняя жертва неподвижно стояла в загоне – настороженная, напуганная, слишком измученная, чтобы есть.

Глядя на них, мне захотелось пить, но самым неприятным было не это. Сохранять неподвижность становилось все труднее и труднее, я испытывал боль во всем теле.

Наконец они закончили отдых. Эдамс убрал бутылку и стаканы и двинулся к холму, Хамбер проверил, быстро ли убирается запирающая барьер пружина, Джад отрегулировал наконечник огнемета. Хамбер свистнул.

Силуэт Кандерстега угрожающе четко обозначился на фоне стены огня. Уилсон качнулся в сторону, слепящая струя на мгновение расплющилась и скользнула по ногам лошади. Я чуть не закричал, как будто обожгло меня. На какой-то невыносимый момент показалось, что Кандерстег остолбенел от ужаса и не в состоянии сдвинуться с места. И тут же он с пронзительным ржаньем понесся по дорожке – прочь от огня, от боли, от проклятого свистка.

Он слишком быстро приблизился к повороту, врезался в живую изгородь, отлетел от нее, споткнулся и упал, судорожно поднялся и, выкатив глаза и оскалив зубы, ринулся дальше по кругу, еще и еще раз обегая все поле. Выбившись из сил, он резко затормозил футах в двадцати от меня и застыл как вкопанный. По его шее и ногам крупными каплями стекал пот, все тело конвульсивно вздрагивало.

Джад Уилсон, с палкой и хлыстом в руках, снова пошел по кругу. Я ткнулся лицом в корни, пытаясь успокоить себя соображением, что даже если он меня и заметит, между нами есть еще обтянутая проволокой ограда, и это даст мне некоторое преимущество во времени, когда я буду убегать. Но мотоцикл был спрятан в двух сотнях ярдов отсюда на пересеченной местности, от дороги его отделяло еще как минимум столько же, а серый «ягуар» Эдамса стоял сразу за фургоном. Успешное бегство представлялось более чем сомнительным.

От страха Кандерстег оцепенел и не мог двигаться. Я слышал, как Уилсон кричал на него и щелкал хлыстом, но прошло не меньше минуты, прежде чем мимо моей головы, спотыкаясь и останавливаясь, неуверенно протопали копыта.

Несмотря на холод, я покрылся потом. Неизвестно, у кого в крови было в тот момент больше адреналина – у меня или у Кандерстега. До меня вдруг дошло, что с того момента, как Уилсон начал свой путь по кругу, я слышу биение собственного сердца. Джад Уилсон был так близко, что его крик громом отдавался в моих ушах. Слышались удары хлыста. – Давай, давай, шевелись!

Он остановился совсем рядом. Кандерстег застыл. Щелкнул хлыст. Джад орал на лошадь, чтобы заставить ее двигаться, и топал сапогом по земле. Я даже ощущал легкое сотрясение почвы. Нас разделяло не больше ярда. Стоит ему только повернуть голову… Хотя, может, это было бы лучше неподвижного лежания в канаве.

Но тут все кончилось. Кандерстег стремительно рванулся в сторону, ударился о загородку и неуверенно шагнул в нужном направлении. Касс двинулся за ним.

Я продолжал прикидываться бревном, чувствуя полнейшее изнеможение. Сердце потихоньку успокоилось. Ко мне вернулась способность дышать… пальцы разжались и выпустили комья слипшихся листьев.

Шаг за шагом Джад загнал сопротивляющегося Кандерстега в загон и запер его там, перегородив с двух сторон проход. Потом взял огнемет и вышел с ним за ворота. Дело было сделано. Эдамс, Хамбер и Уилсон стояли рядом и созерцали результат своих усилий.

Светлая шкура лошади была покрыта огромными темными пятнами проступившего пота, ноги и шея неестественно напряжены. При малейшем движении кого-нибудь из своих мучителей Кандерстег подскакивал как ужаленный, а потом снова застывал в неловкой позе. Было очевидно, что пройдет немало времени, прежде чем он достаточно успокоится и его можно будет погрузить в фургон и отвезти обратно в Поссет.

Видимо, Микки отсутствовал три дня только потому, что ему случайно сильно обожгли ноги. «Обучение» же Кандерстега прошло без сучка без задоринки, и он гораздо скорее вернется в свое стойло.

Для меня и моих онемевших конечностей – чем скорее, тем лучше. Я смотрел, как трое мужчин бесцельно слонялись от машины к сараю, от сарая к фургону, стараясь убить время, но они ни разу не ушли из пределов видимости все вместе. Выругавшись, я подавил острое желание почесать нос.

Прошло немало времени, прежде чем у меня появилась надежда, что они наконец собираются уезжать. Эдамс и Хамбер уселись в «ягуар» и скрылись в направлении Теллбриджа. Но Джад Уилсон залез в кабину фургона, достал оттуда бумажный пакет и уселся у ворот обедать. Кандерстег неподвижно застыл в своем загончике, я – в своей канаве.

Покончив с обедом, Джад Уилсон скомкал пакет, зевнул и закурил сигарету. Кандерстег продолжал потеть, а я неметь. Стояла тишина и покой. Время шло.

Уилсон докурил сигарету, отшвырнул окурок и снова зевнул. Потом медленно-медленно поднял огнемет и потащил его в сарай.

Он едва успел скрыться за дверью, как я соскользнул в канаву, вытянулся в ней во весь рост, наплевав на грязь, и с благодарностью и болью распрямил затекшие руки и ноги. Взглянув на часы, я обнаружил, что уже два часа. Мне хотелось есть. Жаль, что у меня не хватило мозгов прихватить немного шоколада.

Весь день я лежал в канаве, ничего не слыша, ожидая, когда уедет фургон. Постепенно, несмотря на холод и присутствие Джада Уилсона, у меня начали слипаться глаза. Ничего не могло быть глупее, чем заснуть прямо здесь. Надо было срочно занять себя чем-нибудь. Поэтому я перекатился на живот, осторожно, дюйм за дюймом, приподнял голову, чтобы видеть Кандерстега и сарай.

Джад Уилсон опять сидел у ворот. Должно быть, он краем глаза уловил мои движения, потому что он отвернулся от стоящего прямо перед ним Кандерстега и посмотрел в моем направлении. На какую-то секунду мне показалось, что наши глаза встретились, но потом его взгляд скользнул дальше и, ничего не заметив, вернулся к Кандерстегу. Я медленно выдохнул, борясь с кашлем.

Лошадь по-прежнему была вся в темных пятнах пота, но вид у нее стал более спокойный, она помахивала хвостом и недовольно трясла шеей. Самое страшное осталось позади.

С еще большей осторожностью я опустил голову на скрещенные руки и продолжал ждать.

В пятом часу вернулись на «ягуаре» Эдамс и Хамбер, и я снова высунулся, как кролик из норы. Наконец-то они собрались забрать Кандерстега домой! Джад Уилсон подогнал фургон к воротам, опустил заднюю стенку и завел внутрь упиравшегося на каждом шагу Кандерстега, то таща его, то подгоняя пинками. Даже мне с другого конца поля было видно, что бедное животное в ужасном состоянии. Я люблю лошадей, и мне была приятна мысль, что благодаря моим усилиям эти трое мерзавцев скоро выйдут из дела.

Я лег на место и вскоре услышал, как завелись оба мотора – сначала «ягуара», затем фургона, – и они уехали обратно в Поссет. Когда звук замер вдали, я встал, от души потянулся, стряхнул с одежды налипшие листья и пошел вдоль поля к сараю.

Дверь была заперта грозного вида висячим замком, но через окно я разглядел, что сарай почти пуст, если не считать уже знакомого мне огнемета, нескольких канистр, – видимо, с горючим, – большой жестяной воронки и трех садовых стульев, сложенных и прислоненных к стене. Вряд ли стоило взламывать дверь, хотя это можно было сделать сравнительно легко – петли замка были привинчены прямо к двери и косяку. Мне бы не составило особого труда отвинтить их складным ножом, не тронув самого хитроумного замка. Удивительно, но преступники могут быть настолько же тупы в одних вещах, насколько они изобретательны в других!