На неведомых тропинках. Сквозь чащу (СИ) - Сокол Аня. Страница 35

Не знаю почему, но эта фраза резанула меня, словно лезвием. Казалось, что еще чуть-чуть и я все станет ясно, факты легко встанут на свои места, и мне останется только удивляться, что эта простота не бросилась в глаза раньше.

- Именно так, - согласилась я, - Тебе не чем больше торговаться, - и я сделала шаг назад.

Несколько сантиметров под его напряженным взглядом. Судьбоносное движение, или я тогда так думала. Коричневый ботинок опустился на мягкую проминающуюся землю. Освященную землю. И...

Ничего. Бог, если он и существовал когда-то, не отреагировал на святотатство. Зрачки сказочника расширились, почти слившись с радужкой, словно вокруг была темнота, ноздри раздулись, вбирая чужой незнакомый запах.

- Я могу вам помочь? - спросил голос из-за спины, и я повернулась.

Черная сутана сидела на подошедшем мужчине чуть кривовато, правый края то и дело задевал землю и уже успел набрякнуть весенней влагой. Он священника пахло... ничем. Вернее...

- Девушка? Вам помочь?

- А вы хотите? - вопросом на вопрос ответила я, спиной чувствуя жадный взгляд Лённика, но не торопясь оседать на землю.

- Главное хотите ли этого вы.

- Я ищу одного человека.

- Обычно здесь ищут другое, - его взгляд скользнул поверх моего плеча.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, Ленника уже не было на прежнем месте. Он ушел быстро и тихо, еще до того как священник поднял глаза. Скользнул правее, туда где стена вплотную подходила к сухим зарослям. Я все еще чувствовала его запах, слышала дыхание и сердце. И знала, что он слышит мои.

- Бога?

- Скорее утешение. Вы верите? - спросил священник.

- В бога? Наверное, - я пожала плечами, - Должен же был кто-то создать мир, Святых, людей и нелюдей. А может, он был не один?

- "Я Господь, Бог твой ... да не будет у тебя других богов пред лицем Моим".

- Санек, канай сюда, нечо с лярвой там балакать...

- Первая заповедь, - священник дернул щекой и посторонился, пропуская меня вперед. Обычный жест обычного мужчины.

Я слышала, как Ленник потоптался на месте и переместился левее, заходя за часовню с другой стороны.

- Все любят абсолютную власть, - ответила я и спросила, - А вторая?

- "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли"

- Не сотвори себе кумира, - повторила я фразу, которую неизвестно от кого и когда слышала вышла к часовне, трое мужчин в спецовках как раз примерялись к большому обтесанному брусу, пила в руках высокого издала задумчивое "данг", четвертый нахохлившись сидел на ступеньках крыльца, - И как? Соблюдают?

- Почти нет.

Ответ оказался неожиданностью, не щербатая улыбка мужика, толкавшего другого локтем, а именно сказанное священником. Сказанное без сожалений или недовольства. И еще я все никак не могла понять, чем от него пахнет. Словно в комнате, где проводили кварцевание, пахло стерильность и еще немного эфиром.

- И какой кумир самый распространенный? Золотой телец? Деньги? - мой взгляд скользнул на сухие выбеленные ветки дерева, которое давно было пора срубить, третий из крутившихся у распила рабочих смачно сплюнул. Сказочник снова отступил за деревья, и стал обходить открытый участок по кругу, от него тянуло каким-то ядовитым любопытством.

- Нет. Есть другой, более сильный и более распространенный. И имя ему - ребенок.

- Ребенок? - я повернулась к священнику, ему удалось привлечь мое внимание и, на миг, я даже забыла, зачем пришла к новой пахнущей деревом часовне. - Чей?

- Любой. Ваш, например. Родившая женщина возводит свое материнство на пьедестал и поклоняется ему, как богу, забывая о себе, о мире, о боге. А ведь дети имеют обыкновение умирать, и это бьет их наотмашь. Вечен только бог и, если любить его превыше всего остального, счастье неминуемо.

- Неминуемо, - повторила я, снова поворачиваясь к дереву, вспоминая первый смех Алисы, ее зубастую улыбку и перемазанный шоколадом рот, я помнила, что чувствовала в те моменты, помнила и надеялась, что могу ощутить вновь, - Вы это серьезно?

- Санек, - позвал его высокий рабочий, бросив пилу. - Причащаться сегодня бум или как?

- Иерей Александр, - поправил его священник, он не был стар, этот мужчина с каким-то серым, словно стершимся лицом и намечающимися залысинами в пегих волосах, - Будем, - и снова обратился ко мне, - Вы крещеная? Когда исповедовались и причащались в последний раз?

Не в силах отвести взгляд от сухого ствола я ответила правду:

- Никогда, - и услышала шаги.

Ленник уже успел вернуться к тропе и теперь приближался к нам, очень быстро, почти нереально для человека, и эта смешинка, что все еще ощущалась в нем.

- Знаете что это такое? - а священник не слышал, продолжая спрашивать странную пришедшую в этот весенний день к его часовне женщину с усталым лицом.

- Вино и хлеб?

- Нет,

- Плоть и кровь христова, вкушение их есть таинство...

Сидевший на брусе рабочий прикурил сигарету и закатил глаза. А тот, что облокотился на перила крыльца, поглубже зарылся в спецовку, словно ему было холодно.

Ленивый голос мягко перебил Александра:

- Прям, как вурдалаки.

(имя свещенника изменено на Андрей в финальном варианте все будет исправлено)

Я резко повернулась, священник непроизвольно сделал шаг назад, а рабочий выронил сигарету. Для них баюн появился словно из ниоткуда, соткался из холодного воздуха прямо перед священно служителем. Меня же беспокоило другое. Нечистый стоял прямо на освященной земле и премиленько щурился на распятие на груди иерея.

- Хрр, - издал невнятный хрип тот, что сидел на ступенях.

- А вы...- нахмурился он и перевел взгляд на меня.

- Мы ищем одного человека, и мне немного надоело стоять и ждать пока девочка наболтается.

- Так иди к мусорам, - скривился тот из рабочих, что все еще держал в руках пилу, - Они мастера находить и терять.

- Валентин Шереметьев, - не обращая на него внимания, продолжал говорить Лённик.

- Сидел? - спросил священник, кивая на стену, его голос чуть дрогнул на букве "е", едва заметно, но я сразу поняла, Валентина он знал. И тот, кто сидел на ступенях тоже, он втянул из спецовки тощую шею и поводил головой туда-сюда, его удивление было вялым, словно он уже слышал это имя, но не думал, что, кто-то произнесет его снова.

Рабочие переглянулись, один бросил пилу, другой встал с досок, третий снова прикурил, буравя взглядом исподлобья спину сказочника.

- Да, - ответила я и снова посмотрела на дерево, осознавая, что оно беспокоит меня куда сильнее подобравшихся рабочих, - Он здесь был?

- Здесь были почти все. Зачем он вам?

- Мать Валентина умирает. Та, что возвела его на пьедестал, положила всю жизнь, лишилась жилья и позволила отправить себя в дом престарелых.

- Куда она смотрит, Дюша? - рабочий перешагнул пилу и встал, загораживая от меня рассохшийся ствол.

- Вольноотпущенные? - спросил сказочник и сам же себе ответил, - Нет, тут же строгач, значит, откинулись. А почему не уезжают? В радость у баркаса грязь месить?

- Сворачивай базар, Дюш, раз бажбан ищет акробата, пусть сам корячится, - высказался тот, что с сигаретой.

Сказочник, улыбаясь, наклонился, сгреб в горсть мягкую землю, выпрямился, растер в ладонях и уронил обратно.

- А земля-то осквернена, - ухмыльнулся он.

- Но... - я нахмурилась.

- А ты полагала себя особенной? Зря. Ты всего лишь отчаявшаяся, от того и творишь всякую фигню. У них под деревцем два покойника прикопаны. Поэтому и не спилили, знают, что найдут под корнями, обратно за запретку никому не хочется. Так, батюшка? - сказано было с неприкрытым презрением.

- Ворона твоя, - рявкнул высокий тому, что все еще держал в пальцах сигарету, - А ты битый парень, - он шагнул к сказочнику.

И все пришло в движение. На этот раз я смотрела схватку совсем с другой стороны и видела все. Видела первый шаг высокого рабочего, видела, как сверкнуло на солнце шило, таким наверняка очень удобно прокалывать дыры... да в чем угодно, или в ком. Отбросил сигарету второй рабочий, поднялся, не зная к кому броситься третий, а священник отступил.