Смертельная скачка - Френсис Дик. Страница 19

— Такой огромный с... — Начала она, но вдруг остановилась в удивлении.

— С чем?

— Я собиралась сказать — с рыжими волосами. Как странно. До этого момента я не помнила, что один из них был рыжий.

— А другой?

— Шатен. Темно-русые волосы. Он пинал дедушку.

— Тот, кто бил вас, что он говорил?

— Где твой муж прячет секретные бумаги? Где он прячет свои вещи? Скажи нам, где он прячет вещи?

— На хорошем английском?

— Да-а. На довольно хорошем. Но с акцентом.

— Какие у него были глаза, когда он бил вас?

— Яростные... Пугающие... как у орла... светлые, желтые... очень злые.

Она немного помолчала, потом добавила:

— Да, я вспоминаю, как вы и сказали. Я выбросила это из памяти.

— Теперь снова посмотрите на его лицо.

— Он совсем молодой, почти такой же, как вы, — сказала она через несколько секунд. — А рот такой тонкий-тонкий... Губы сжаты... Лицо очень жесткое... очень злое.

— Высокий?

— Примерно как вы. Но шире и гораздо тяжелее. Плечи широкие, вздутые.

— Широкие плечи и толстый свитер. Какого рода толстый свитер? С рисунком?

— Ну да. А-а-а, вот почему... — Она снова замолчала.

— Что почему?

— Почему я сразу подумала, что он норвежец, раньше, чем он заговорил. Из-за рисунка на свитере. Там все свитера двухцветные и рисунок белый, хотя у него, по-моему, свитер был коричневый. Я видела дюжины таких в витринах в Осло. — Она выглядела озадаченной. — Почему я не подумала об этом раньше?

— Воспоминания часто всплывают потом. Своего рода отложенное действие.

— Должна признаться, что гораздо легче вспоминать здесь, спокойно, на берегу реки, — она улыбнулась, — чем когда у меня горело от боли лицо, и полицейские со всех сторон задавали вопросы, а вокруг суета и беспорядок.

Мы вошли в паб, здесь хорошо готовили, и, когда пили кофе, я спросил:

— Вы сказали, что Боб никогда не прятал бумаги. Вы уверены?

— О да. Он не умел секретничать. Никогда. Из всех, кого я знаю, это был самый беспечный человек в отношении бумаг, документов и всего такого. Правда.

— Это же чрезвычайный случай, чтобы из Норвегии специально прислали двух налетчиков искать в вашем доме бумаги.

— Да, вы правы. — Она нахмурилась.

— Искать так грубо, так разрушительно, так жестоко.

— И они были очень злые.

— Естественно, злые. Они столько поработали и не нашли, ради чего приезжали.

— А ради чего они приезжали?

— Давайте подумаем, — медленно проговорил я. — Ради чего-то, связанного с Норвегией. Были ли у Боба какие-нибудь документы, имеющие значение для Норвегии?

— Вроде бы нет. — Она покачала головой. — Квитанции для отчета. Иногда карточки тотализатора. Вырезки из норвежских газет с его фотографиями. Вправду ничего интересного для других.

Размышляя, я допил кофе.

— Давайте теперь взглянем с другой стороны. Возил ли Боб какие-нибудь бумаги в Норвегию?

— Нет. А что он мог возить?

— Не знаю. Это только предположение. Эти два типа могли искать что-то, что он не привез в Норвегию или что он вывез из Норвегии.

— Вы имеете в виду что-то запрещенное?

— М-м-м...

Расплатившись, я повез Эмму домой, всю дорогу она молчала и, казалось, сосредоточенно думала. И вдруг выдала изюминку:

— А если... Но это и вправду глупость. А вдруг этот налет связан с фривольными картинками?

— Какими фривольными картинками?

— Не знаю. Я их не видела. Боб только сказал, а здесь, мол, у меня фривольные картинки.

Я подъехал к воротам коттеджа, но даже не шевельнулся, чтобы выйти из машины.

— Он привез их из Норвегии?

— Ох, нет, — удивилась она. — Все было, как вы и говорили. Он вез их туда. В коричневом конверте. Они попались мне под руку в тот вечер, когда он уезжал. Боб сказал, что парень в Осло попросил, чтобы он привез эти картинки.

— Он не сказал, какой парень?

— Нет. — Она покачала головой. — Да я и не слушала. Я совсем забыла об этом разговоре, пока вы не спросили.

— Вы видели конверт? Какой он? Большой?

— Должно быть, я видела его. Ведь я помню, что он коричневый. — Она нахмурилась, задумавшись. — Довольно большой. Не такой, как для обыкновенного письма. Размером примерно с журнал.

— Были ли на нем штампы? Фото? Или что-нибудь в этом роде.

— По-моему, нет. Но я не помню. Ведь прошли уже недели и недели. — Глаза у нее вдруг наполнились слезами. — Он сразу же положил конверт в свой саквояж, чтобы не забыть. — Эмма два раза шмыгнула носом и нашла платок. — Он увез их с собой в Норвегию. Эти люди не там искали. Напрасно все перерыли. — Она поднесла платок ко рту, сдерживая рыдания.

— Боба самого интересовала порнография?

— Как и любого мужчину. Так мне кажется, — проговорила она через платок. — Он рассматривал их.

— Но для себя не собирал?

Она покачала головой.

Я вышел из машины, открыл дверь с ее стороны и вошел вместе с ней в коттедж. Она остановилась перед фотографиями Боба на скачках, которые висели на стенах.

— Они вырвали все фотографии из рамок, — сказала Эмма. — Некоторые даже испортили.

Большинство снимков были размером десять дюймов на восемь и легко бы поместились в коричневом конверте величиной с журнал.

Я пробыл у нее еще час, просто чтобы составить ей компанию. Эмма уверяла меня, что чувствует себя нормально и может провести предстоящий вечер одна. Она окинула взглядом казавшуюся нежилой гостиную и улыбнулась. Очевидно, она любила свой дом, и, может быть, Боб еще был там с ней.

Когда я уходил, она дружески поцеловала меня в щеку и сказала:

— У меня нет слов, чтобы отблагодарить вас... — И вдруг она вытаращила глаза, будто что-то увидела. — Боже, ведь это было второй раз.

— Что?

— Порнография. Он уже возил ее прежде. Ох... месяц назад. Летом. — Глаза опять наполнились слезами. — Не могу вспомнить. Помню только, что он говорил об этом.

Я тоже поцеловал ее в щеку.

— Берегите себя.

— Вы тоже.

Глава 9

На следующий день мне предстояло ехать в Суссекс, на скачки в Пламптон, по небольшому делу: победитель прошлых соревнований подозревался в допинге. Но я не видел вреда в том, чтобы провести подготовительную работу к другому расследованию. Ринти Рэнджер, занятый во втором и пятом заездах, между третьим и четвертым оказался свободным, и мне относительно нетрудно было найти его.

— Что? Что вы сказали? — с подчеркнутым изумлением повторял он. — Возить порнографию в Скандинавию? Господи боже мой, это такая же пустая затея, как жалеть букмекеров. Старина, у них хватает своей порнографии. У них чертовски много своей.

— Боб Шерман сказал жене, что он возит в Норвегию фривольные картинки.

— И она поверила?

— Вопрос в том, что он возил?

— Мне он ни слова не говорил об этом.

— Сделайте мне любезность, — сказал я. — Спросите сегодня у всех жокеев в раздевалке, не обращался ли кто-нибудь к одному из них с предложением быть курьером, возить какие-нибудь бумаги из Британии в Норвегию?

— Вы серьезно?

— Боба Шермана убили.

— Да-а. — Он задумался. — Договорились. Он дружески помахал мне рукой, когда шел на пятый заезд, который провел ярко, жестко, тактически правильно, но был побит лучшей лошадью, которая обошла его на полкорпуса. Выйдя из раздевалки, где он переоделся, Ринти прямо направился ко мне и разбил в пух и прах мою скороспелую версию.

— Никого из них, кто работает на скачках в Норвегии, никогда не просили привезти бумаги, фотографии, картинки, ну и все такого рода.

— Они признались бы, если бы возили?

— Зависит от того, сколько заплатили, — усмехнулся он.

— А что вы сами думаете?

— Трудно сказать. Но все страшно удивлялись вопросу. Ни у кого не дрогнули глаза, не мелькнуло что-то такое, почти незаметное, понимаете, что я имею в виду?

— Продолжайте спрашивать, хорошо? Завтра и потом тоже. Объясните, что, если хотят, они могут сказать мне по секрету. Если какие-то нарушения с валютой, меня это не касается.