Цитадель души моей (СИ) - Саитов Вадим. Страница 40

Всё. Совсем оправилась — заулыбалась, завозилась. Огонёк масляный во взгляде снова проявился.

— Петер! — крикнула. Тут же распахнулась дверь. Петер настороженно замер на пороге, недобро разглядывая меня из-под бровей. Марта успокаивающе ему улыбнулась.

— Собирайся, — весело сказала она, — едем домой. Ща расскажу, что придумала — нас все на руках носить будут.

Дерек фыркнул.

— И что же? Так никому и не сказал?

Я пожал плечами:

— А зачем?

— В самом деле — зачем? — капитан откинулся на спинку стула, — тут ты прав. Но прибить её следовало — когда всё уляжется, конечно. Или ты думаешь, что она после всего этого одумается?

Я скептически поджал губы. Разумеется, нет. Разве что первое время посидит тихо, да и то — вряд ли.

— Ну, вот видишь. Рано или поздно, кто-нибудь прознает… шуму будет, — капитан покачал головой, — ладно, это уж я сам позабочусь. Вообще — молодец, хорошо сработал. И…

Я насторожился.

— Что?

— Пару деньков отдохни, а потом… у меня для тебя еще кое-что есть.

— Опять «деликатная миссия»?

Капитан, против моего ожидания, даже глазами не усмехнулся. Кивнул, поморщился.

— Поедешь на Сицилию. Что-то там недоброе назревает.

— Чекалки? — подобрался я.

— Кто ж еще? Как обычно, играют на людских пороках. Но на этот раз, похоже, смогли — таки нужную ноту подобрать. Какие-то странные перестановки в тамошних легионах идут, а началось это аккурат тогда же, когда перфект Весторий вдруг деньгам счет потерял. А тут еще…

Сицилия — тоже очень специфичный регион. Я б даже не сказал, что он полностью имперский, и вовсе не потому, что там замиренные люперны местами живут. Раньше — во времена Смутного Века — Сицилия полностью под чекалками была. В отличие от остальных бестий, чекалки людей плотно в оборот берут. Сами они не меньших, чем у нас, высот общественного развития достигли, а люди у них в роли рабов, среди которых они странноватую — и страшноватую — иерархию поддерживают, построенную на постоянном доносительстве и взаимном недоверии. И хотя чекалок на Сицилии уже двести лет как нет, люди там до сих пор те же. Недоверчивые, скрытные, живущие плотными закрытыми группами, проникнуть в которые человеку со стороны просто невозможно. Ну и мораль у них прежняя, от чекалок в наследство полученная, осталась, поэтому половина имперских преступников сицилийские корни имеет. Разумеется, сенат этому обстоятельству ничуть не рад, но зато и отпор достойный чекалки от сицилийцев завсегда получают, зачастую даже без помощи егерей и квартирующих там легионов.

— Что — «еще»? — спросил я, не дождавшись продолжения.

Дерек встряхнулся, отгоняя думы — далеко не веселые, судя по выражению лица.

— Сегодня в двух шагах от квартала Скорцо чекалку подстрелили. Вроде как письмо шифрованное у неё с собой было. Там сейчас как раз колдуны возятся, пытаются понять, как это посреди бела дня бестия могла незамеченной в центр города пробраться. Нечисто там что-то. Пожалуй, стоит тебе самому туда сходить, посмотреть. Поделишься потом своими впечатлениями.

VIII. Docendo discimus [16]

Вышел я от капитана, пошёл школяров своих искать. Пусть прогуляются. На чекалку вблизи посмотрят, с ситуацией ознакомятся. Да и мне они не помешают — взгляд у них свежий, и разум нашими рамками еще не ограничен. Взять вот ремесленников или ту же армию — новичкам обычно ни оружие, ни инструмент в руки сразу не дают и от самого ремесла как будто даже оберегают — все больше по кухне да по двору делами их нагружают. У нас не так. Мы своих школяров всегда стараемся к реальным делам привлекать при каждой возможности — и не только для того, чтобы свой опыт им передавать. Но и наоборот — чтобы их идеи выслушивать, к их — пусть неуклюжим — действиям приглядываться, тактику их анализировать. На всех советах первое слово — за самым молодым. И пусть девятнадцать раз из двадцати он такое ляпнет, что не всегда смех сдержать удается. Бывает, и все двадцать из двадцати — но, однажды, отсмеявшись, задумаешься, и понимаешь — а ведь есть в этом что-то. Что-то такое, до чего мы своими закоснелыми умами и не догадались. Вот и получается, что не только школяры у нас, но мы у них учимся.

Геза я нашел сразу за казармой — с маской вселенской скорби на лице (слегка помятом, кстати) он дубасил Болвана — обмотанную тряпьем и закрепленную на вращающемся столбе толстенную дубовую доску, обводами смутно напоминающую не то человека, не то — нечеловека. Рядом, прислонившись к рассохшейся от дождей и солнца стене казармы, стоял Хромой Эд и следил за Гезом, ритмично постукивая о стену деревяшкой, заменявшей ему левую ногу. Был Эд, как всегда, нечесан-небрит и выражение его лица под густой растительностью разглядеть было непросто — но я видел, что он недоволен, и понимал, почему. Между доской и столбом есть несколько маленьких мехов со свистульками, и, когда удар нанесен правильно и с надлежащей силой, Болван издает звук, похожий на стон. Сейчас же, несмотря на все потуги Геза, Болван молчал.

Эд молча кивнул мне и почесал бороду.

— А где Феларгир? — спросил я.

Гез в мою сторону и не взглянул, но избиваемый Болван вдруг коротко свистнул. Эд хмыкнул и махнул рукой в сторону густых яблоневых зарослей.

— Там. В общем порядке тренируется.

Болван издал еще серию криков. Мы с Эдом переглянулись, я усмехнулся, он, по-моему, тоже.

— С упорством у него всё в порядке, — сказал он, кивнув на Геза, — и с ловкостью тоже. Но вот силёнок не хватает. Да и техника никуда не годится.

Эд оттолкнулся от стены.

— Ну что ты граблями дрыгаешь, как припадочный?! — рявкнул он, — удар должен идти от плеча! Представь, что у тебя рука гибкая, как кусок каната, и ты бьешь ей, как кнутом.

Смотри! Вот!

Эд с размаху треснул тренажер в «плечо», и Болван, с громким стоном провернувшись на столбе, стукнул не успевшего отскочить Геза по ноге. Эд сплюнул, и, развернувшись, похромал вдоль казармы.

— После обеда продолжим, — бросил он, не оборачиваясь, — на яйца налегай и на сметану.

— Я его заберу, — быстро сказал я, — часа на два-три.

— Хоть навсегда, — согласился Эд, и скрылся за углом казармы.

Гез, спрятав от меня лицо, усиленно растирал ушибленную ногу.

— Терпение, — сказал я, — и прилежание. Задатки у тебя есть, и, я тебе обещаю, через два месяца ты будешь тренироваться наравне с остальными.

Гез со вздохом распрямился.

— Да я верю, — сказал он, — а эти два месяца мне как жить?

— Радуясь тому, что жив. У нас — только так. Рожу тебе кто помял? Неужто Эд?

— Споткнулся, — мрачно сказал Гез, выпрямляясь, — и упал.

— Угу, — кивнул я, — и так пять раз. Или шесть?

Он отвернулся.

— Я не смогу стать егерем. Извини, Шелест. Но где уж мне с бестиями сражаться, когда меня может побить даже еле стоящий на ногах пьяница?

— И зачем же ты подрался с пьяницей?

— Он плохо говорил о… неважно, — юноша резко обернулся, яростно сверкнул глазами, сжал кулаки, — я даже ударить его толком не смог! Он меня бил, а я… как будто в патоке завяз — весь целиком, даже мыслями. Стоял и…

Гез мотнул головой, несколько слезинок сорвались с его ресниц и сверкающими капельками упали в песок.

— Что вот вы на меня силы тратите — всё равно без толку. Я просто тряпка и трус, так ведь?

— Не замечал, — спокойно сказал я, — хотя, если тебе нравится так думать, то я не стану мешать тебе быть тряпкой и трусом.

— Нет! Не нравится! Но тогда почему? Почему я только и мог, что снова вставать на ноги и ждать, когда же ему надоест меня избивать?

— Потому что ты не был готов к драке. Это не твоя вина. Именно этим боец отличается от обывателя — постоянной готовностью. Не беспокойся, со временем — само придёт.

— А до этого времени, значит, терпеть всех грубиянов и забияк?